1
Годы первой русской революции были эпохой, определившей развитие России на все последующее десятилетие. События, взбудоражившие русское общество, глубоко затронули и патриархальную деревню. Широкое участие крестьянства в революционной борьбе способствует его политическому пробуждению и быстрому духовному созреванию. В русском селе образуется своя «интеллигенция» – из числа грамотных, образованных крестьян. Все более настойчивым и очевидным становится ил стремление внести свой вклад в общественную и культурную жизнь России.
Уже в XIX веке вливается в русскую литературу народная струя: писатели-самоучки, выходцы из народа, во всеуслышание заявляют о себе как талантливые литераторы. Среди них были и крестьянские авторы: И. З. Суриков, И. С. Никитин, С. Д. Дрожжин и другие. В начале 1900-х годов в Москве возникает «Товарищеский кружок писателей из народа»; такие же кружки появляются и в других городах. В 1905 году эти разрозненные организации объединяются в «Суриковский литературно-музыкальный кружок» (существовал до 1933 года). Творчество крестьянских поэтов XIX и начала XX века отличалось известным однообразием. Поэты писали о горемычной бедняцкой доле, о безысходной судьбе русского пахаря. Основной мотив их произведений – тоскливая, заунывная жалоба.
После 1905 года на русской литературной сцене появляется группа поэтов, которых принято называть новокрестьянскими (термин используется главным образом для того, чтобы подчеркнуть отличие этих поэтов от их предшественников – крестьянских поэтов). Новокрестьянскую группу, во всяком случае – ее ядро, образуют шесть писателей: С. А. Есенин (1895-1925), П. И. Карпов (1887-1963), С. А. Клычков (1889-1937), Н. А. Клюев (1884-1937), П. В. Орешин (1887-1938), Ширяевец (наст. имя и фамилия – Александр Васильевич Абрамов; 1887-1924) [4]. Новокрестьянское движение в русской литературе окончательно оформляется в 1914-1916 годах, однако первые печатные выступления большинства поэтов (Клюева, Карпова, Клычкова) относятся к более раннему периоду – к 1905-1907 годам [5].
«Новые поэты» (1904) и в изданиях московского «Народного кружка», которым руководил П. А. Травин, проникнуты сильным свободолюбивым пафосом [6]. Из документов, опубликованных к настоящему времени, явствует, что молодым Клюевым владели в те годы бунтарские, подчас, «максималистские» настроения. Немалое влияние оказали на него взгляды социалистов-революционеров (эсеров), с которыми в годы первой русской революции Клюев был тесно связан (эта партия, как известно, многое заимствовала у народников XIX зека). Будущий поэт активно занимался в то время агитаторской и пропагандистской работой, ходил по олонецким деревням и, распространяя прокламации Всероссийского Крестьянского союза, призывал крестьян к неповиновению властям. За свою антиправительственную деятельность Клюев был арестован в январе 1906 года и в течение полугода содержался в тюрьме (сначала в Вытегре, затем – в Петрозаводске). Сохранился важный документ – текст письма, написанного Клюевым в заключении (к политическим ссыльным, препровождаемым в город Каргополь). «Я, отказавшись от семьи и службы, пешком, с пачкой воззваний, обошел почти всю губернию...» – рассказывал о себе Клюев в этом письме, под которым стояла подпись: социалист-революционер [7]. Посылая Блоку в июне 1910 года свои стихотворения, Клюев делает к одному из них («Последний день») приписку: «Я все не могу отделаться от тюремных кошмаров...» (письмо 29). Следует уточнить, что восприятие революции было у Клюева специфичным. Его бунтарские устремления – какой бы радикальный характер они подчас ни принимали – сливались воедино с его религиозными чаяниями. Революция представлялась Клюеву наступлением Царства Божьего, а долгожданное освобождение крестьян от нищеты и рабства было для него равносильно осуществлению древних христианских заветов. Это сближало Клюева с «левым народничеством», иначе – неонародничеством (разновидность позднего русского народничества начала XX века), в особенности – с той его группой, которая, тяготея к революционному максимализму, объясняла и оправдывала его религиозными целями (установление «Царства Божьего» на земле). Сродни такому «религиозному народничеству» были и некоторые духовные течения в самом крестьянстве, где социальный протест зачастую выражался в форме религиозно-мистических упований. «Протестантские» устремления русских старообрядцев и сектантов, их антигосударственность и оппозиционность по отношению к официальной Православной церкви сближались и скрещивались в начале столетия с революционными настроениями в «образованном» обществе.
Все это предопределило во многом судьбу и творчество Клюева, «народность» которого восходит, прежде всего, к неонародничеству эпохи первой русской революции. Подобно некоторым другим новокрестьянским писателям, Клюев, начинавший свой путь борцом за «народное дело», осмыслял себя впоследствии «народным поэтом». Он не раз поэтизировал (многое сочиняя или домысливая) свои «народные корни» – древность своего «старообрядческого» рода, который он возводил к самому Аввакуму («... мой прадед Аввакум» [8]), стремился придать своей поэзии «самосожженческий» дух [9], заявлял о своей «тайной» связи с сектантами и пр. Но все эти мифы возникали, конечно, не на пустом месте.
Таким образом, революция означала для Клюева не только социальный, но и духовный переворот; ее конечная цель – «братство». Встречая свободу, люди «братски» обнимают друг друга и слагают, наряду с новыми революционными гимнами, «новые молитвы» [10]. Мятежный порыв и религиозное переживание естественно сливаются у молодого поэта в единое чувство [11]. Не случайно в его письмах к Блоку мотив «братства» становится одним из ведущих.
В процессе своей подпольной работы Клюеву удается в 1905 году завязать ряд знакомств в кругах столичной интеллигенции. Он знал, в частности, сестер ушедшего «в народ» поэта Александра Добролюбова (см. о нем подробно примеч. 7 к письму 5) – Марию, Елену и Ирину. Петербургский адрес Марии Добролюбовой упомянут в его цитированном письме (к политическим ссыльным) в качестве конспиративного. Видимо, в этом кругу и происходит знакомство Клюева с Леонидом Семеновым (см. о нем примеч. 11 к письму 1). Встреча их состоялась, по некоторым данным, в начале 1907 года в Петербурге; выпущенный на свободу из Курской тюрьмы, где он провел несколько месяцев, Л. Д. Семенов вернулся в Петербург в самом конце 1906 года, где узнал о смерти Маши Добролюбовой, своей духовной «сестры» и «невесты» (умерла в декабре 1906 года). Левонародническая в целом позиция Семенова в то время неуклонно сдвигалась – по мере нарастания и спада революционной волны – от общественной активности к религиозному «деланию». Семенов, бесспорно, проявил внимание к судьбе молодого поэта из Олонии, близкого ему по своим «левым» настроениям. В первой половине 1907 года Клюев регулярно присылает Семенову свои стихотворения, и тот пытается опубликовать их в столичной печати "Всего я послал Вам 8 писем – с 52 стихотворениями – пишет Клюев Семенову 15 июня 1907 года. – Напишите, получили ли Вы их, и если нет, то я повторю» [12]. Характер отношений Клюева с Семеновым во многом проясняет также слово «товарищ» (в том же письме).
Благодаря усилиям Л. Д. Семенова имя Клюева-поэта приобретает в Петербурге некоторую известность. Один из столичных еженедельников уже в январе 1907 года извещал читателей: «В литературных кругах говорят о девятнадцатилетнем поэте-самоучке, крестьянине Н. Клюеве; как ни странно, его стихи написаны в "декадентской форме"» [13]. Кто бы ни был автором этого короткого сообщения, не подлежит сомнению, что он был знаком именно с рукописными текстами клюевских стихотворений (написанных примерно в манере «Мы любим только то, чему названья нет...» [14]), поскольку среди напечатанных к тому времени стихотворений Клюева (в целом не более десяти) обнаружить что-либо «декадентское» при всем желании невозможно.
«Журнала для всех» (1898-1906) [15]. Русский интеллигент, проникнутый либерально-народническими настроениями, Миролюбов использовал свой журнал как трибуну для пропаганды крамольных идей. После запрета «Журнала для всех» Миролюбов продолжал его (вплоть до весны 1908 года) под другими названиями: «Народная весть», «Трудовой путь», «Наш журнал». Все эти издания, одно за другим, подвергались цензурному запрету. Дольше всех существовал «Трудовой путь»; одним из главных его сотрудников был Л. Д. Семенов, принимавший, кроме того, участие в редакционных делах. Именно он рекомендовал Миролюбову молодого олонецкого поэта. Миролюбов же, всегда стремившийся поддерживать начинающих писателей, напечатал в майской книжке «Трудового пути» стихотворение Клюева «Холодное, как смерть...». Любопытно, что в том же номере журнала, на той же странице и рядом со стихотворением Клюева, помещено стихотворение Блока «В час глухой разлуки с морем...». Эту публикацию можно считать первой встречей поэтов, состоявшейся за несколько месяцев до того, как Клюев письменно обратился к Блоку
Что побудило Клюева написать Блоху? В своем первом письме Клюев утверждает, что на это его «натолкнули» стихотворения из сборника «Нечаянная Радость». Сомневаться в правдивости слов Клюева не приходится: эта книга Блока действительно произвела на него неизгладимое впечатление. Несомненно, однако, и другое: олонецкий поэт уже ранее слышал о Блоке (предположительно от Л. Д. Семенова, часто встречавшегося с Блоком в тот период, или В. С. Миролюбова) и читал его стихотворения. В течение 1907 года Блок печатался почти в каждом номере «Трудового пути»: так, в №1-2 было напечатано стихотворение Блока «Тебя в чужие страны звали...»; в №3 – «На весенний праздник света...» и «Голос в тучах» («Нас море примчало к земле одичалой...»); 4-й номер журнала не появился; в №5 – уже упомянутое стихотворение «В час глухой разлуки с морем...»; в №6 – стихотворение «Ангел-Хранитель» («Люблю тебя, Ангел-Хранитель, во мгле...»), из-за которого «Трудовой путь» подвергается цензурному запрету [16]. Кроме того, в №6 была помещена рецензия на сборник «Нечаянная Радость» (автор – Л. В<асилевский>). И, наконец, в №10 «Трудового пути» за 1907 год было напечатано стихотворение Блока «Старые мысли» («Хожу, брожу понурый...»), а в №12 – стихотворения «На родине» («В густой траве пропадешь с головой...») и «Прошли года, но ты – все та же...». Впрочем, Клюев вряд ли читал все эти книжки «Трудового пути» – судя по некоторым его письмам, ему в руки попадали лишь случайные номера журнала, например, №3 (это видно из его письма к Семенову от 15 июня 1907 года).
Из того же письма явствует, что уже в мае – июне олонецкий поэт пытался установить отношения с Блоком и спрашивал для этой цели петербургский адрес поэта. «... Ради Христа, будьте терпеливы, выслушивая меня, – пишет Клюев. – Например, хотя бы – насчет спроса про А. Блока – это не потому, что Вас одного мне мало, – а потому, что я прочитал в газетах, что Вы «сидите». Ну, спросил про Блока – не желая бросать стихи» [17]. Ясно, что Клюев, остро нуждавшийся тогда в «покровителе», который помогал бы ему печататься в столичных изданиях, предпочитал видеть в этом качестве именно Блока поэта, чьи стихи казались ему глубоко созвучными.
Осенью 1907 года Клюев находился в критическом положении. Ему грозила воинская повинность, принять которую он не мог по своим религиозно-нравственным убеждениям. Вслед за Л. Толстым молодой Клюев полагал, что носить оружие и воевать – грех. (Этот же взгляд отстаивали и проповедовали А. Добролюбов и – позднее – Л. Семенов.) Теме «армии» и «казармы» посвящен ряд стихотворений Клюева, написанных в 1907 году, в частности – «Казарма» (Трудовой путь. 1907. №9). Посылая Блоку в первом письме другое стихотворение («Горниста смолк рожок... Угрюмые солдаты...»), Клюев словно продолжает тему, уже обозначенную на страницах «Трудового пути». В своем втором письме к Блоку Клюев, вторично упоминая о том, что его должны забрать в солдаты, с отчаяньем восклицает: «Пропадут мои песни, а может, и я пропаду» (последние пять слов в оригинале зачеркнуты). В письме Клюева к Е. М. Добролюбовой, написанном, судя по содержанию, в конце сентября – начале октября 1907 года, ощущается то же подавленное настроение, что и в первых письмах к Блоку. «Прошу Вас – отпишите до 23 октября, – а потом, поди знай, куда моя голова покатится», – сказано в этом письме [18]. Время, проведенное в казарме, было для Клюева, как он вспоминал и позднее, тяжким испытанием; однако в начале 1908 года ему удается по состоянию здоровья навсегда избавиться от солдатчины.
Из письма Клюева к Е. М. Добролюбовой можно также понять, что его переписка с Семеновым осенью 1907 года временно прекратилась. (Захваченный новой «жизнестроительной» задачей, Семенов готовился покинуть культурное общество, погрузиться «в народ» и, видимо, не отвечал на письма Клюева [19].) Ясно также, что Семенов оставался единственным соединительным звеном между Клюевым и Миролюбовым («Он <Семенов. – К. А.> велел мне писать В. С. Миролюбову, Тверская 12, я посылал ему два заказных письма, но ответа не получал») [20]. Оказавшись в этот трудный для него период жизни без покровителей, в состоянии одиночества и растерянности, Клюев принимает решение написать Блоку.
Семенове, единомышленника, «товарища». Клюев наверняка знал, что Блок общается с кругом «левых народников», симпатизирует их взглядам; ему было известно о сотрудничестве Блока в «Трудовом пути» (значение этого факта Клюев мог и преувеличивать). Во всяком случае, олонецкий крестьянин не ошибался, предполагая, что и Блок, и он, Клюев, – «из одного стана», что они – «союзники». Позднее, в своих письмах к Блоку, Клюев пытается уточнить его общественную позицию: «Необходимо также мне узнать, какое отношение, кроме литературного, имеете Вы к В<иктору> С<ергеевичу>?» – спрашивает он Блока 4 сентября 1909 года (В<иктор> С<ергеевич> – В. С. Миролюбов). Ответил ли Блок на этот вопрос и что именно он ответил – неизвестно. Однако несомненно, что основания для такого вопроса у Клюева имелись. Из его писем видно, что Блок становится в 1908-1912 годах своего рода посредником между ним и В. С. Миролюбовым, который, опасаясь судебного преследования, уехал в начале 1908 года за границу. Блок неоднократно пересылал Миролюбову статьи и стихи Клюева, причем некоторые из них (статья «С родного берега» или «пол-листа» под условным названием «Слово Божие к народу») носили «крамольный» характер. Да и письма Клюева в целом постоянно наводят на мысль об особых, полуконспиративных условиях, в которых велась его переписка с Блоком. Оказавшись после 1906 года под надзором полиции, Клюев крайне осторожен в своих высказываниях: он мало сообщает Блоку о себе, своей жизни, родителях, знакомых, совершенно не касается вопросов общественной жизни, столь волновавших его в действительности. Многое в его письмах к Блоку выражено не открыто, намеком. «Сейчас ухожу и, когда приду, – тогда напишу», – извещает он, например, Блока 30 сентября 1908 года (накануне праздника Покрова Божией Матери). Блок, видимо, понял слово «ухожу» таким образом, что Клюев отправляется в один из северных монастырей на праздничное богослужение, и, отвечая Клюеву, выразил свое недоумение по этому поводу. Клюев, в свою очередь, уточняет: «По монастырям мы ходим потому, это самые удобные места: народ "со многих губерний" живет праздно несколько дней, времени довольно, чтобы прочитать, к примеру, хоть "Слово Божие к народу" и еще кой-что "нужное"». Тем самым Клюев ясно дает понять Блоку, что ведет среди крестьян пропаганду (ср. примеч. 5 к письму 20). Обращает на себя внимание в цитированном письме взятое в кавычки слово «нужное». Этим же приемом Клюев пользуется и в других случаях, когда ему необходимо передать намек или выразить свою мысль косвенным образом. «Долгое же молчание Ваше кажется мне зловещим"», – пишет он, например, Блоку в начале 1909 года (письмо 16). Настойчиво требуя от Блока подтверждений того, что очередное письмо из Олонии получено в Петербурге, Клюев как бы напоминал своему корреспонденту об опасности, грозившей их переписке со стороны охранного отделения.
непосредственного участия в них. «Он следил за ходом революции, за настроением рабочих, но политика и партии по-прежнему были ему чужды», – вспоминает М. А. Бекетова, сообщая далее, что в 1907-1908 годах Блоку «стали близки по разрушительному духу некоторые политические деятели», что поэт читал на «благотворительных вечерах», сборы с которых шли на побеги и другие политические цели [21]. Впрочем, какими бы ни были личные знакомства Блока, важнее другое: восприятие революции определялось у него, как и у Клюева, в первую очередь его религиозно-нравственными исканиями. (О тождественности революционного и религиозного много писалось в те годы, в особенности – Д. С. Мережковским [22].) В размышлениях Блока о революции присутствует (уже в 1905 году) образ Христа. «Близок огонь опять, – какой – не знаю. Старое рушится. Никогда не приму Христа», – пишет Блок своему ближайшему другу Е. П. Иванову 25 июня 1905 года (VIII, 131). «Приходил А. Блок. Говорили о революции и о Христе», – записывает Е. П. Иванов в своем дневнике 8 октября 1905 года [23]. Это двуединство «протестантского» и религиозного начал, мятежа и святости (символическое выражение – красный и белый цвета) отличало поэзию Блока и ранее 1905 года – достаточно сравнить окончательный и начальный варианты стихотворения 1902 года «Инок шел и нес святые знаки...» (первоначальный вариант: «Инок шел и нес восстанья знаки.. » – I, 676). Понимание революции в духе религиозного народничества (святой мятеж!) изначально сближало Блока с Клюевым и другими новокрестьянскими писателями (Карповым, Есениным, Орешиным, Ширяевцем). Это ярко проявится позднее – в 1917-1918 годах.
Революционная эпоха 1905-1907 годов не могла не отразиться и в поэзии Блока, радостно встретившего «Деву-Свободу». Изданный в конце 1906 года сборник «Нечаянная Радость» содержит стихотворения, в которых явственно слышен отзвук той бурной поры («Митинг», «Все ли спокойно в народе...», «Вися над городом всемирным...», «Пришлецы» и др.) [24]. Некоторые из них Блок объединил при втором издании книги в разделе, озаглавленном «1905». Впрочем, острое ощущение современной жизни пронизывает весь сборник «Нечаянная Радость» – не только его отдельные стихотворения. Ожидание близких, «носящихся в воздухе» перемен, радостное предчувствие обновления жизни, грядущего «чуда», дыхание свободы, раскованности сквозит во многих стихотворениях «Нечаянной Радости», никак не связанных, на первый взгляд, с событиями 1905 года. И Млада, «дикой вольности сестра», и «вольная дева в огненном плаще», и «дерзкое солнце», пробившее себе путь в «пыльный город», и «безумные ключи», которыми «запирает ворота» дремлющая вода, и дальний прибой, «будто голос из родины новой», – все это лишь иносказания, символы, передающие блоковское восприятие современности. Образ «Прекрасной Дамы», объединяющий ранние стихотворения Блока, переосмысляется им в годы первой русской революции как образ «жизни прекрасной, свободной и светлой» [25], как «образ грядущего мира» [26] – центральный в «Нечаянной Радости». Заглавие сборника получает тем самым расширительный, обобщающий смысл, что ясно выражено, например, в последних строках завершающего книгу раздела «Ночная Фиалка».
И в зеленой ласкающей мгле
Слышу волн круговое движенье,
Будто вести о новой земле.
Сон живой и мгновенный,
Молодой Клюев прекрасно понял именно это скрытое, «сокровенное» содержание «Нечаянной Радости», символику «моря», «кораблей», «сирен» и т. д. [27] Пафос блоковских строк – свободолюбивых, устремленных в будущее, проникнутых ощущением великих перемен и одновременно окрашенных в евангельские тона – был ему чрезвычайно близок. Человек религиозного склада, но в то же время – участник революционных событий, Клюев принадлежал именно к тем читателям блоковской лирики, которые были в состоянии понять и злободневную символику, и скрытые евангельские мотивы (например, «новая земля» – из Откровения св. Иоанна Богослова), и богатый «мистический» подтекст «Нечаянной Радости». Неудивительно, что для передачи своего «чувствования» Клюев находит убедительные возвышенные слова, вдохновляясь, правда, образами блоковского предисловия или отдельных стихотворений («Голос в тучах», «Взморье», «Оставь меня в моей дали...»). «Грядет жизнь, жизнь бессмертным и свободным» – вот главное, что уловил (совершенно точно) молодой Клюев в «Нечаянной Радости» [28]. Строки клюевского письма, кроме того, передают, насколько эмоциональным, восторженным, поэтическим было тогда его собственное мироощущение. («Читая, чувствуешь, как душа становится вольной, как океан, как волны, как звезды, как пенный след крылатых кораблей. И жаждется чуда, прекрасного, как Свобода, и грозного, как Страшный Суд...») Особенно многозначительны слова о «могучих и прекрасных» бойцах, сражающихся с «тяготеньем веков» и одолевающих его, – недвусмысленная современная аллюзия.
Свободолюбивые устремления отличают и поэзию самого Клюева 1908-1910 годов. Значительная часть его стихотворений, написанных в эти годы, так или иначе связана с событиями в России. Жестокая расправа властей с участниками революционной борьбы, казни, тюрьмы, ссылки – таков фон клюевского творчества, что становится до конца понятным лишь в контексте трагической действительности первых послереволюционных лет. Воспоминания о днях недавней борьбы перемежаются в стихах с картинами безрадостного настоящего. Его стихи полны скрытых намеков, иносказаний. Впрочем, образность Клюева куда определеннее и конкретнее, нежели у Блока, стремившегося погрузить лирическое повествование в атмосферу неясности, туманности, таинственности. «Злая непогода», «предзимняя тоска», «в изгнанья пути» и многие другие слова-символы получают в поэзии Клюева того времени исторически отчетливый характер. Нередко встречаются у него и такие конкретные определения, как «тюрьма», «решетка», «казнь», «эшафот», которые, в свою очередь, символизируют всю послереволюционную эпоху [29].
– иная направленность, иная тональность. И, тем не менее, перекличка с Блоком ощущается постоянно. Не говоря уже о дословных совпадениях или парафразах, на которые справедливо обращали внимание исследователи [30], в творчестве Клюева после 1907 года налицо и некоторые структурные элементы весьма характерные для поэзии Блока. Так поразившие Клюева в «Нечаянной Радости» образы морской стихии («как океан, как волны, как звезды, как пенный след крылатых кораблей») становятся в 1908-1911 годах едва ли не основными в его собственной поэтической системе. В стихах Клюева этих лет постоянно возникают океан или море, корабль или ладья, летящие навстречу «весне», «заре», и т. д. («Я говорил тебе о Боге...», «Не оплакано былое…», «Я пришел к тебе убогий...», «Прельщение», «С осени повеяло новыми восторгами...», «Что листья осени шептали…» и др.). Самого себя поэт нередко уподобляет «отважному пловцу», стремящемуся в новую прекрасную страну («Предчувствие», «Пловец»). «Сонные корабли», блуждающие в «светлых дремлющих заливах», «незримо веющие сирены», туман «сумеречной дали», «моря лазурь» и взморье, скованное пеной («Верить ли песням твоим...»), граниты «пустынных берегов» и челнок, поглощенный пучиной («Я пришел к тебе убогий...»), «путеводительные светы», зажженные «с высот материка» («Есть то, чего не видел глаз…») – эти и многие другие образы, не новые для русской поэзии, навеянные, в первую очередь, стихами Блока либо словами его предисловия к сборнику «Нечаянная Радость» («Слышно, как вскипают моря и воют корабельные сирены…» – II, 370).
«Как и Блок, – отмечал впоследствии критик В. Львов-Рогачевский, – Клюев любит "неотвратимые обманы лилово-сизых вечеров", любит "туман вечеровой", любит мечтать о "райских кринах", о "берегах иной земли", где "в светло дремлющих заливах блуждают сонно корабли"» [31]. Закономерно, что образами моря, корабля, родного берега и т. д. особенно насыщены стихотворения Клюева, посвященные Блоку («Пловец», «Верить ли песням твоим...») [32].
«Нечаянной Радости», положило начало диалогу между поэтами, которому ее временем суждено было значительно углубиться.
Примечания
– чрезмерно расширяется. Так, в известной антологии И. С. Ежова и Е. И. Шамурина «Русская поэзия XX века» (М,. 1925; переизд. – М., 1990) в рубрике «крестьянские поэты» не значится П. Карпов, причисленный к поэтам, «не связанным с определенными группами». Зато к группе «крестьянских поэтов» отнесены еще шесть человек: П. И. Борисов (наст, фамилия – Глушаков), П. Д. Дружинин, И. И. Морозов, М. В. Праскунин, П. А. Радимов и С. Д. Фомин. Видимо, составители антологии руководствовались чертами внешнего сходства между отдельными писателями (происхождение, тематика и т. д.), тогда как при подобной классификации следовало бы, в первую очередь, принять во внимание идейно-эстетические установки поэтов, их общественную позицию, подход к поэтическому слову и пр.
5 См.: Михайлов А. И. Пути развития новокрестьянской поэзии. Л., 1990; Солнцева Н. Китежский павлин. М., 1992.
6 См. подробнее: Грунтов А. Первые публикации стихов Н. А. Клюева // Север (Петрозаводск). 1967. №1. С. 155-157; Раннее творчество Клюева. С. 192-193; Путь поэта. С. 34-37.
45-46; полностью: Исследования и материалы. С. 201-202 (публ. С. И. Субботина).
9 Там же. С. 105.
10 Сочинения. Т. 2. С. 209-210. Из стихотворения «Гимн свободе», впервые напечатанного в сб. «Прибой» (<Вып> 3. М., 1905. С. 1).
11 А. Копяткевич, один из организаторов петрозаводской группы социал-демократов, вспоминает, как летом 1906 г. на одном из местных митингов выступал Клюев (вскоре после освобождения из тюрьмы); обращаясь к собравшимся, он называл их «дорогие братья и сестры» и «произвел своей апостольской речью очень сильное впечатление» (Копяткевич А. Из революционного прошлого Олонецкой губернии (1905–1906 гг.). Петрозаводск, 1922. С. 4- 5).
13 Родная земля. Понедельник. 1907. №3. 22 января (раздел «Календарь писателя»). Аналогичная информация была помещена и в столичном еженедельнике «Обозрение театров» (1907. №55. 23 января. С. 8; раздел «Новости искусства и литературы»). Появление этих заметок связано, скорее всего, с пребыванием Клюева в Петербурге в январе 1907 г. и его сближением с литературными кругами столицы. Что касается «девятнадцатилетнего поэта» (в октябре 1906 г. Клюеву исполнилось 22 года), то эта информация также восходит, по-видимому, к самому поэту.
14 Одно из стихотворений, посланных Блоку вместе с первым письмом. Заключительные его строки («В старинных зеркалах живет красавиц рой, / Но смерти виден лик в их омутах зовущих») свидетельствуют, как установлено С. И. Субботиным, о знакомстве Клюева с русскими переводами Бодлера (см.: Субботин С. И. Николай Клюев – читатель Л. Трефолева и П. Якубовича. Об истоках раннего клюевского творчества // Исследования и материалы. С. 169-170).
15 Значительный комплекс документов (письма Л. Н. Андреева, КД. Бальмонта, И. А. Бунина, В. Я. Брюсова, А. И. Куприна), связанных с деятельностью В. С. Миролюбова как редактора «Журнала для всех», помещен в кн.: Литературный архив. Материалы по истории литературы и общественного движения / Под ред. К. Д. Муратовой. М.; Л., 1960. <Вып.> 5.
«Символизм и царская цензура» // Учен. зап. ЛГУ. Серия филологических наук. 1941. Вып. 11. С. 292-294.
17 Исследования и материалы. С. 205.
18 См.: Раннее творчество Клюева. С. 194.
20 Раннее творчество Клюева. С. 194.
С. 70, 81.
22 «... В настоящее время в России революция и религия – не два, а одно: революция и есть религия, религия и есть революция», – утверждал Мережковский в статье «Христианство и государство» (цит. по: Мережковский Д. С. В тихом омуте. Статьи и исследования разных лет / Сост. Е. Я. Данилова. М., 1991. С. 100). Вопросу «Имеет ли русская революция религиозный смысл?» посвящена статья Мережковского «Революция и религия» (1907), впервые изданная по-французски в составе книги «Царь и Революция» (см. первое русское издание: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и Революция / Под ред. М. А. Колерова. Вступ. статья М. М. Павловой. Пер. с фр. О. В. Эдельман. Подготовка текста Н. В. Самовер. М., 1999).
«святой общественности» – главенствующая для работ Мережковского как 1906-1908 гг., так и более поздних. См.: Гайденко П. Д. С. Мережковский: Апокалипсис «всесокрушающей религиозной революции» // ВЛ. 2000. Сентябрь – октябрь. С. 98-126.
23 Блоковский сборник. Труды научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А. А. Блока. Май 1962 года. Тарту, 1964. С. 396 (публ. Э. П. Гомберг и Д. Е. Максимова).
24 См. подробно: Максимов Д. Е. Блок и революция 1905 года // Революция 1905 года и русская революция. М.; Л., 1956. C. 246-279.
«Лирические драмы» (написано в августе 1907 г.; книга вышла в феврале 1908 г.).
«Нечаянная Радость» (II, 369).
27 Ср. в воспоминаниях Андрея Белого: «Лейтмотив "Кораблей" подымается в лейтмотивах "Нечаянной Радости". В стихотворениях прежней эпохи их нет еще, что же такое корабль? Это целое; это – плерома из душ, это – храм; сюда входим, доверившись детски друг другу; и – отплываем <…> То, что строит корабль отплываний, есть "зори"; "корабли" у А. А. очень часто на фоне зари, иль весны; корабли сами – зори» (Андрей Белый. О Блоке. Воспоминания. Статьи. Дневники. Речи / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А. В. Лаврова. М., 1997. С. 222-223).
28 И Блока, и свою встречу с ним Клюев не раз уподоблял впоследствии «Нечаянной Радости» (см., например, посвящение на книге «Сосен перезвон»: «Александру Блоку – "Нечаянной Радости"») и не раз использовал образ грядущей Радости в своих произведениях. См. строчку «Радость незримо придет» в посвященном Блоку стихотворении «Верить ли песням твоим...» (1910); некрологический очерк «Скоро будет радость», посвященный В. А. Грошикову, тов. председателя Вытегорского уездного комитета РКП (Звезда Вытегры. 1919. №106. 18 декабря. С. 1; без подписи. Перепечатан С. И. Субботиным // РЛ. 1984. №4. С. 143-144); и др.
Ср. также (ниже) дарственные надписи Клюева на сборниках «Сосен перезвон» (второе издание) и «Лесные были».
«Пророком Нечаянной Радости». Статья с таким названием принадлежала перу поэта и журналиста А. В. Богданова (1898-1925), одного из наиболее видных деятелей Вытегорской партийной организации в 1919-1923 гг., и во многом основывалась на личном общении с Клюевым. См.: Богданов А. В. Пророк Нечаянной Радости. (Творчество поэта НА. Клюева) // Известия Вытегорского совета крестьянских, рабочих и красноармейских депутатов. 1919. №4. 18 января. С. 3; №6. 25 января. С 2-3; №17. 5 марта. С. 2-3.
Ср. также примеч. 88.
29 См. подробнее: Раннее творчество Клюева. С. 196, 203 и др.
30 Б. А. Филиппов указал на общность между строками стихотворения Клюева «К родине» (вошло в сб. «Сосен перезвон», позднее – в соответственный раздел «Песнослова») и заключительными строками блоковского стихотворения «Балаган» (Сочинения. Т. 1. С. 55). Добавим к этому еще несколько наблюдений. Выражение «лохмотья пены» («Я говорил тебе о Боге...») Клюев явно заимствовал из блоковского стихотворения «Голос в тучах», напечатанного в журнале «Трудовой путь» (1907. №3). Слова «.. в черном полуночном небе распластался тонкий огненный крест» (из статьи Клюева «Пленники города» // Новая земля. 1911. №23. Август. С. 11) – явная перекличка с заключительными строками: блоковского стихотворения «В кабаках, в переулках, в извивах...» (сб. «Нечаянная Радость»). Блок, в свою очередь, воспользовался, по-видимому, клюевским образом «заревое море» – им завершается стихотворение «Завещание», присланное Блоку в конце 1908 г. Слова «заревое море» появляются в стихотворении Блока «Голоса скрипок», посвященном и отправленном Е. П. Иванову в феврале 1910 г.
«Неотвратимые обманы лилово-сизых вечеров» – из стихотворения «Любви начало было летом...» (см. примеч. 7 к письму 10); «туман вечеровой» – из стихотворения «Осенюсь могильного иконкой...» (см. примеч. 9 к письму 5); дальнейшие цитаты – из стихотворения «Я говорил тебе о Боге...» (см. примеч. 6 к письму 10).
«Морская песня», напечатанном в №1 «Трудового пути» за 1908 г и, безусловно, известном Клюеву (в том же номере помещены два его стихотворения – «Прогулка» и «На часах» – за подписью «Крестьянин Николай Олонецкий»); впоследствии это стихотворение Блок включил в поэму «Ее прибытие» под заголовком «Песня матросов». Дословных совпадений с текстом этого стихотворения клюевская поэзия не обнаруживает, однако весь его образный строй («Неневестная морская быстрина», «вольный ветер», «вольный простор», «красные зори» и т. д.) передает то самое восприятие морской стихии, о котором Клюев писал Блоку в своем первом письме и которое определяет собой «морскую тему» в его собственном раннем творчестве.