6
Отношения Блока с Клюевым еще более проясняются, если вспомнить о другом «народном» писателе – Пимене Карпове, к общественно-литературным выступлениям которого Блок проявлял в те годы немалый интерес. Клюев и Пимен Карпов – фигуры отчасти родственные (при всей разномасштабности): и тот и другой выступают на pyбеже 1900-х и 1910-х годов как выразители новокрестьянской идеологии в ее наиболее характерных чертах (возвеличивание «народа», неприятие Города, нападки на «интеллигенцию» и пр.).
Крестьянин села Турки Рыльского уезда Курской области (ныне – Хомутовский район Курской области), писатель-самоучка, воспитанный на произведениях современной (в том числе – символистской) литературы, которую он хорошо знал, П. И. Карпов привлек к себе внимание в 1909 году своей нашумевшей брошюрой «Говор зорь» (с подзаголовком «Страницы о народе и "интеллигенции"»). В ряду других печатных выступлений на эту злободневную тему книга Карпова выделялась своей остротой и прямо-таки воинственностью по отношению к культурной части российского общества. Делая упор на угнетенное и бесправное положение народа и упоминая о выпавших на его долю «ужасах реакции», Карпов пытался переложить всю вину (игнорируя при этом истинные причины народных бедствий) на... русскую интеллигенцию. Оказывается, именно интеллигенты «переманили» народ в города, «чтобы высосать из него здесь последние соки», и ограбили его духовно, что «ужаснее грабежа материального, что совершали над крестьянами помещики и над рабочими капиталисты». Карпов пытался доказать, что интеллигенты боятся народа, «надвигающейся стихии», и даже те из них, которые к нему тянутся и испытывают сострадание, не идут дальше «благих пожеланий». Среди интеллигентов, сочувствующих народу, Карпов выделял Блока, Мережковского и В. И. Иванова (со всеми названными писателями Карпов был в ту пору знаком, каждому из них подарил свою книгу и всячески пытался заручиться их поддержкой), но и у них, по мнению «крестьянского» автора, не хватает духу заявить во весь голос о «преступлениях» интеллигенции. Народнические искания этих писателей казались Карпову «не вполне искренними». Как же преодолеть разрыв между «народом» и «интеллигенцией»? Пимен Карпов предлагал выход, поражающий своей радикальностью в той же мере, как и наивностью. Интеллигентам, по его мнению, следует расстаться с городской жизнью, уйти в деревню и заняться крестьянским трудом. «Отчего бы им – в толстовском духе рассуждал Карпов, – не пожертвовать благами духовной жизни, личным счастьем, почему бы им не покинуть "городскую культуру" и не пойти за плугом?» «Лишь там, в деревне завершает свою мысль Карпов, – интеллигенты переродятся и полюбят все близкое: родную землю, родной язык, родной народ» [100].
Подобно Клюеву, Карпов подчеркивал, что говорит не от собственного имени, но от имени «всего народа». Свою книгу «Говор зорь» он называл «голосом из народа» и склонен был (во всяком случае, заявлял об этом) вовсе отказаться от авторства. «Говоря совершенно откровенно, я хотел даже издать книжку без подписи, просто как голос из народа, дабы не было обвинения в самозванстве и рекламе», – писал Карпов Блоку 28 января 1910 года [101] (в ответ на благодарственное письмо Блока, получившего от автора «Говор зорь»). Убежденный в том, что его книгу замалчивают «благодаря инсинуации со стороны тех же "интеллигентов"», Карпов умолял Блока (одновременно – Мережковского и других) «заступиться за народ, оклеветанный и оплеванный» [102]. В действительности книгу Карпова никто не замалчивал. Напротив, она была воспринята с неподдельным интересом, поскольку затрагивала одну из самых жгучих в то время общественных проблем. Восторженно отозвался о брошюре Карпова и Л. Толстой, также получивший ее в подарок от автора: книга понравилась ему «смелостью мысли и ее выражения» [103]. (Неудивительно: основными положениями своей книги Карпов был обязан, прежде всего, Толстому, которого называл «дорогим учителем жизни» [104].)
«Говор зорь» и Андрей Белый, направивший автору в конце 1909 года одобрительное письмо: автор стихотворного сборника «Пепел» и романа «Серебряный голубь» не мог, конечно, отнестись к призывам Карпова иначе, как с глубоким сочувствием. Свое письмо Белый пытался переслать через З. Н. Гиппиус, которая, со своей стороны, настаивала на том, что Карпова «не надо отталкивать, как не надо и захваливать даром, а надо с Добротой помочь разобраться в собственных мыслях, где правда так сплетена с изуверческой ложью» [105].
Резкий тон книги, дух нетерпимости, коим она насквозь проникнута, неправомерные обвинения – все это, скорее, отталкивало публику от автора и его болезненно заостренной программы в «махаевском» духе (см. примеч. 61). Поэтому даже писатели символистского лагеря (может быть, за исключением Андрея Белого), захваченные тогда народолюбивыми настроениями, восприняли «Говор зорь» в целом сдержанно. Блоку, например, суждения Карпова показались «крайними». «Зачем "интеллигентам" "браться за плуг"?» – недоумевал Блок (письмо к П. И. Карпову от 27 января 1910 года – VIII, 303) [106]. Еще более строго высказался по поводу «Страниц о народе...» Вячеслав Иванов, к которому Карпов обращался с просьбой выпустить сборник его стихотворений в издательстве «Оры» (Иванов возглавлял это издательство). «... Дурной, скажу прямо, прием, – отвечал Карпову В. Иванов, – говорить как бы не от своего лица и не на свой страх, а не более не менее, как от лица некоего множества, которое Вы называете "народом", в противоположность другому мнимому коллективу] "интеллигенции", точнее же и определеннее – от лица крестьянства. Это самозванное, простите, представительство Ваше я отвергаю...» [107].
«Антиинтеллигентская» позиция Карпова имела немало общего с теми взглядами, которые высказывал молодой Клюев (в частности – в письмах к Блоку). Правда, основной пафос клюевских статей и стихов в 1907-1911 годах был все же иным: поэт обрушивался, прежде всего, на царских «затюремщиков» (слово из статьи «С родного берега») – душителей народа, его палачей и гонителей. Столь огульное резкое осуждение интеллигенции, какое отличает писания Карпова, встречается у Клюева сравнительно редко даже поздние годы, когда осуждение Города и «городской» культуры становится в его творчестве более заметным и резким. Тем не менее, общность Клюева и Карпова очевидна. Выходцы из крестьянского мира, они оба были пропитаны современной модернистской культурой и пытались, каждый по своему, приобщиться к ней, играя на модных в то время представлениях о «деревне» и «мужике»; оба создавали о себе миф – творили собственную «биографию», приличествующую, согласно тогдашним стереотипам, писателю «из народа», восстанавливали (сочиняли) свою старообрядческую или сектантскую родословную, таинственно намекали на особое «народное» знание, доступное якобы лишь для немногих «посвященных» [108], к т. п. Можно сказать, что Карпов и Клюев – явления родственные и в плане социально-психологическом. Приведенные выше (см. примеч. 105) слова З. К. Гиппиус о Карпове («…самомнительный, честолюбивый, ругающий интеллигенцию сплошь, а сам в интеллигенцию лезущий...») до известной степени приложимы и к Клюеву.
«патриархально-кулацкой деревни», оба подверглись репрессиям. Важно, однако, отметить, что Клюев и в 1920–1930-е годы не изменял – ни в жизни, ни в творчестве – созданному им образу «народного поэта» (такая позиция требовала известного мужества), тогда как Карпов по возможности приспосабливался: пытался выдать себя чуть ли не за профессионального революционера [109], напоминал о своей «близости» к Л. Толстому и Блоку [110], цитировал в своих полуфантастических воспоминаниях явно вымышленный разговор с Лениным [111] и т. д.
Родственные черты в облике Клюева и Карпова бросались в глаза и современникам. Не случайно в дневниках Блока того времени оба имени зачастую появляются рядом (см., например, VII, 70). Характерна запись, сделанная Блоком 23 декабря 1911 года (после упомянутого визита к Мережковским): «Я читал письмо Клюева <имеется в виду письмо от 30 ноября 1911 года>, все его бранили на чем свет стоит, тут был приплетен и П. Карпов» (VII, 105). Настроенный иначе, чем Мережковские и Д. Философов, Блок в тот вечер защищал Клюева и тем самым – Карпова, хотя к последнему, разумеется, он относился не так, как к Клюеву: сдержанно, без симпатии; однако той теме, которую будоражил Карпов, он во многом сочувствовал (Карпова поддерживал одно время и Мережковский). «Его <Блока> взволновал Пимен Карпов», – свидетельствует С. Городецкий [112]. Неудивительно, что Блок оказался в числе тех, кто выступил в печати с поддержкой романа П. Карпова «Пламень».
«пламенников» и «сатанаилов», быт и ритуалы которых Карпов описал в красочных (нередко душераздирающих) подробностях. «Все, что приведено в моей книге, убеждал Карпов А. А. Измайлова, – имело место в жизни до мельчайших подробностей, – я только случайное старался возвести в необходимое, в реальном раскрыть символы и образами выразить свое миросозерцание – миросозерцание пламенников» [113]. Это «миросозерцание» представляло собой у Карпова нераздельное слияние стихийно революционных и религиозных порываний. Блок был одним из немногих, кто не сомневался в достоверности описанного Карповым. Считая его книгу слабой в художественном отношении, Блок увидел в ней, тем не менее, глубоко правдивое и важное свидетельство о народной жизни. «Плохая аллегория, суконный язык и... святая правда», – писал он о «Пламени» (V, 484) Особую значимость в глазах Блока имело то обстоятельстве что Карпов изобразил в романе бунтующую сектантскую Россию («стихию»!) и при этом якобы сам принадлежал сектантам (во всяком случае, заявлял об этом [114]). Другими словами, Карпов наряду с Клюевым оказался для Блока выразителем тех самых слоев русского народа, с которыми Блок, Мережковские и другие связывали тогда определенные надежды [115]. И подобно тому, как Блок не всегда замечал или не хотел замечать уловок хитроумного Клюева, точно так же он принял всерьез и вполне очевидные мистификации Карпова.
Однако бесспорная зоркость Блока проявилась в том, что в произведениях Карпова он все-таки сумел отделить художественную сторону от документальной. Рецензируя в 1911 году драму Карпова «Три чуда», Блок вновь подчеркнул, что писания Карпова представляют собой «не литературу, не беллетристику, не драматургию, не рассуждение, а человеческий документ» (V, 658). В этой же рецензии сказано: «... как бы ни называлось то, над чем мучается Карпов, и то, для чего он ищет найти словесное выражение, есть нечто важное, большое и беспокойное; в истории культуры русской и русской литературы это займет не маленькое место...» (V, 659). И Блок поясняет, что именно он имеет в виду: «Исконная тема автора – "народ и интеллигенция", она проходит сквозь все, что он писал...» (V, 659).
«беспокойную» тему, что звучала в сочинениях Карпова: тему революции. Сцены бунта, кровавого восстания, изображенные Карповым в романе «Пламень», воспринимались Блоком (задолго до «Двенадцати») как достоверные признаки 6удущего революционного разгула. Блок верил Карпову, ибо чувствовал, что грядущий выплеск народной «стихии» неотвратим и неизбежен. Карпов же говорил об этом с убежденностью. Уже книга «Говор зорь» завершалась грозным предсказанием, обращенным к русской «интеллигенции»: «Он идет» («он», то есть «народ»). В этом же духе «предупреждал» Карпов и своих современников (например, В. В. Розанова и Д. В. Философова), о чем Блоку, скорее всего, было известно. Так, 17 февраля 1910 года Карпов писал Философову: «Дорогой Дмитрий Владимирович, у Вас есть чувство народности. Вы не чужой для нас, крестьян. Верьте, что мы этого никогда не забудем, и в решительный час народ пощадит Вас» [116]. Сходные настроения отличали и Клюева, не раз грозившего «интеллигентам», возможно, даже и Блоку (см. примеч. 83), скорой «расплатой» [117]. Неудивительно, что свою рецензию на роман «Пламень» Блок заканчивает пророческими словами о России, которая, «вырвавшись из одной революции, жадно смотрит в глаза другой, может быть, более страшной» (V, 486).
Примечания
100 Карпов П. Говор зорь. Страницы о народе и «интеллигенции». СПб., 1909. С. 6, 14, 15, 18, 53 и др.
«Голос из народа»; подзаголовок стихотворения (в первой публикации): «Посвящается русской интеллигенции».
102 Из писем Карпова к Блоку от 26 и 28 января 1910 г. // Там же. С. 254, 257.
103 См. письмо Л. Н. Толстого к П. И. Карпову от 20 ноября 1909 г. // Толстой Л. Н. Полное собр. соч. М., 1955. Т. 80. С. 205.
104 Письмо П. И. Карпова к Л. Н. Толстому от 16 ноября 1909 г. // Там же.
В письме дана развернутая и весьма любопытная характеристика Карпова. «Письмо Пимену Карпову я, если Вы на этом стоите, передам, – пишет З. Н. Гиппиус Андрею Белому, – но раньше я должна сказать Вам про него. Мы его видели, долго с ним говорили (и еще будем говорить), мы знаем его, а Вы не знаете. Он очень неприятный, самомнительный, честолюбивый, ругающий интеллигенцию сплошь, а сам в интеллигенцию лезущий, главное же – круглый невежда. Это бы ничего, если б он свое невежество сознавал, но он к каждому слову прибавляет "я знаю, я знаю" и в одну кучу "интеллигентов-человекодавов» сваливает декабристов, революционеров, Каляева и Борыкина etc. Можете себе вообразить этот хаос. К тому же он получил ободряющее письмо от Л. Толстого за то, что советует разрушить города и жить "среди злаков и цветов», и письмо это его отравило. Ваше – будет для него тоже лишней каплей яду. Мне его жаль. Если б он ускромнился и вошел в разум – то он мог бы стать значительным явлением. Я считаю, что Блок неправ, когда не захотел его даже видеть».
106 Впрочем, у Блока встречаются и иные суждения – в пользу «опрощения» и физического труда. См., например, последние строки стихотворения «Май жестокий с белыми ночами...», написанного в мае 1906 г.: «Но достойней за тяжелым плугом / В свежих росах поутру идти» (III, 161).
107 Письмо написано между 26 ноября и 1 декабря 1910 г. Опубликовано: Русская мысль (Париж). 1990. №3822. 6 апреля (Литературное приложение №9. С. XII; публ. Н. В. Котрелева)
«Я – посвященный от народа, / На мне великая Печать...», – гордо восклицал Клюев в одном из своих стихотворений 1918 г. (Песнослов 2. С. 201).
«биография», см. подробнее: Блок и П. И. Карпов // Александр Блок. Исследования и материалы. С. 234-239; Поливанов К. М. Автобиография в прозе Пимена Карпова // «Вторая проза». Русская проза 20–30-х годов XX века / Сост. В. Вестстейн, Д. Рицци, Т. В. Цивьян. Trento, 1995. С. 259-265.
109 «Я – писатель-самоучка, – сообщал о себе Карпов в одной из автобиографий 1930-х гг., – сын безземельного крестьянина-батрака, принимавший участие в трех революциях, автор десятка книг (некоторые из них за революционный дух сжигались царской цензурой)...» и т. п. (цит. по: Куняев С. Певец Светлого Града // Карпов П. Пламень. Роман. Русский ковчег. Книга стихотворений. Из глубины. Отрывки воспоминаний. М., 1991. С. 16).
110 Там же. С. 5. Характерный пример – посвященная Карпову статья, озаглавленная «Бесшабашный» и написанная (в пользу этого предположения говорят ее содержание и стилистика) либо самим Карповым, либо при его ближайшем участии. «Отметили Карпова при жизни своей Л. Н. Толстой и А. А. Блок, " пишет автор статьи, безвестный Александр Руднев. – Мы не внимали предостережениям. Но их устами говорила многоликая и смятенная душа России, русского народа. Того народа, чью христиански смиренную просветленность гениально выразил Толстой, чью мечтательность и нежность воспел А. Блок и чью хлыстовскую одержимость выявил Пимен Карпов...» (Вестник литературы. 1922. №2/3 (33/39). С. 19-20). Стремление автора статьи, кто бы он ни был, связать воедино таких несопоставимых по значению писателей, как Толстой и Блок, с одной стороны, и Пимен Карпов, с другой, – может вызвать только улыбку.
«лучисто» улыбаясь, добродушно именует своего собеседника «махаевцем» (см.: Карпов П. Верхом на Солнце. М., 1933. С. 125).
112 Городецкий С. Воспоминания об Александре Блоке // Александр Блок в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 338. Мнение Городецкого подтверждается и сохранившимся экземпляром книги «Говор зорь», густо испещренной пометами Блока (см.: Библиотека Блока. Кн. 2. С. 16-23).
114 «Я ведь сам сектант. Весь род Карповых – сектанты», – писал Карпов Блоку 15 октября 1913 г. (Блок и П. И. Карпов // Александр Блок. Исследования и материалы. С. 261).
«Пламени». «Сегодня я говорил по телефону с Мережковским, – сообщал Карпов 19 сентября 1912 г. издателю М. В. Аверьянову, уговаривая его издать роман («Помогите же мне и бедным крестьянам!»), – он сказал, что хотя и занят сильно своим романом "Александр I", но предисловие к моей книге напишет» (ИРЛИ. Ф. 428. Оп. 1. Ед. хр. 47. Л. 4, 5–5 об.). М. В. Аверьянов не решился на издание «Пламени»; книга была выпущена петербургским издательством «Союз».
116 РНБ. Ф. 614. Ед. хр. 56. Л. 1.
117 О романтизации насилия и революционного террора в русской литературе второй половины 1900-х гг. см. в кн.: Могильнер М. Мифология «подпольного человека»: радикальный микрокосм в России начала XX века как предмет семиотического анализа. М., 1999.