«ТРУДНАЯ ЧЕСТНОСТЬ»
Когда после смерти автора берешь в руки его книгу, пусть даже давно тебе известную, испещренную твоими пометками и «потолстевшую» от закладок, ее все-таки читаешь по-иному, и некоторые слова наполняются теперь новым смыслом.
Так, говоря о прекрасном русском поэте Иннокентии Анненском, Павел Петрович Громов писал, что ему присуще «особое, отстраняющее возможность дешевой слезы, сентиментальности, художественное целомудрие… нечестными средствами на читателя он не действует, на слезу не бьет».
Сейчас о Блоке появляется много книг, и авторы некоторых из них вторгаются в его духовный и поэтический мир с бесцеремонностью чеховского Ионыча, который — помните? — желая приобрести дом, «без церемонии идет в этот дом и, проходя через все комнаты… тычет во все двери палкой и говорит:
— Это кабинет? Это спальня? А тут что?»
Не обходится в подобной литературе и без «дешевой слезы».
Книга же, которую вы держите в руках, может понравиться или не понравиться, показаться поначалу сложной, но, дав себе труд серьезно вникнуть в нее, нельзя не оценить то же «художественное целомудрие», о котором писал автор, его строгость к себе и уважение к читателю, которого он считает недостойным «заманивать».
Действительно, ничего «зазывного» нет в словах, которыми он определяет пафос своей работы: «Сказать, что Блок “прирожденный поэт”, — означает ничего не сказать. Важно исторически раскрыть становление и развитие великого поэта, процесс возникновения гениальной лирической системы не в безвоздушном пространстве, но в совокупности реальных общественных и духовных коллизий».
Так музыкант еще еле слышно трогает клавиши, скупо намечая тему, которую дальше будет виртуозно развивать и варьировать.
«уклонениями, падениями, сомнениями, покаяниями», пройдет, не ускоряя стыдливо шага в «невыигрышных» местах и не искушаясь «дешевым соблазном — строить творческую биографию поэта, опираясь только на места, в которых обнаруживаются удивительные прозрения, необычайно глубокие и гонкие проникновения в суть вещей».
«Как это всегда бывает в большом искусстве (а также в больших явлениях реальной жизни), — скажет Громов однажды, — положительные и отрицательные стороны внутренне взаимосвязаны, и нельзя механически отсечь негативное, объявив его как бы несуществующим, недостойным великого поэта и потому подлежащим упразднению».
Павел Петрович, как один яз блоковских героев, был «трудно честен». Он может даже ошеломить иного безоглядно влюбленного в каждую блоковскую строку (а вернее — настроившего себя на такое слепое поклонение!) своими «непочтительными» оценками: в драме «Незнакомка» — «лирический характер стихотворения, перебравшись в пьесу, перестал быть характером», а в «Возмездии» произошло крушение эпического замысла, в чем проявился «общий трагедийный характер эволюции Блока».
Но этот же столь «педантически» строгий исследователь обратит ваше внимание на малоизвестные, обычно пропускаемые при чтении, заслоненные более популярными стихами строки: «Это уже Блок — великий русский поэт, отдельными взрывами, вулканическими островками прорывающийся сквозь общую “смутную” стилистику и во многом запутанное содержание “Нечаянной Радости”».
И то, что обычно представляется просто любовной лирикой (хотя бы и превосходной), осмысляется Громовым в иных, более масштабных категориях. «Национальный женский характер, — пишет он о цикле “Заклятие огнем и мраком”, — как бы просвечивает, в нем проступают черты страны, народа — тоже в лирически обобщенном, не прямо аллегорическом виде».
«“Случай”, во всех его прозаически конкретных особенностях, органически сливается в стихотворении “На железной дороге” с социальным, социальное неотъемлемо от душевно-лирического, личное явно сплетается с драматизмом истории. “Чудо” строфы, знаменитой не менее, чем все стихотворение, в том, что социальное “звенит” невероятной силой лиризма:
Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели».
Я рискнул бы определить его как лиризм любви к великой русской литературе вообще, к ее миссии летописца «роковых минут» истории.
В книге «О стиле Льва Толстого» Громов писал: «Исследование образа русского человека в драматически сложную эпоху исторической жизни… производится писателями в разных направлениях, и это различие направлений составляет богатство литературы, обозначает ее необыкновенный взлет».
Эти «разные направления» прекрасно ощутимы уже в книге о Блоке, что выразилось и в самом ее названии («… его предшественники и современники»), и, конечно, больше всего в многочисленных возникающих «по ходу дела» сопоставлениях различных творческих позиций, взглядов, судеб.
«О стиле Льва Толстого», состоящей из двух книг, которые соответственно посвящены «Становлению “диалектики души”» и «“Диалектике души” в “Войне и мире”», творчество великого писателя предстает в самых тесных связях — притяжениях и отталкиваниях — с предшествующими и современными ему течениями — романтизмом и натуральной школой, с «соседями» по литературе — Чернышевским, Аполлоном Григорьевым, Фетом, Достоевским и др.
— уважение самого автора к своим «предшественникам», будь то Б. М. Эйхенбаум, которого Павел Петрович внимательнейшим образом перечитал, отделив подлинный смысл его наблюдений от наслоений принятого в свое время этим ученым метода, или авторы новейших трудов и отдельных статей, которые оцениваются исследователем объективно и непредвзято.
Конечно, названные выше книги — лучшее из написанного П. П. Громовым. Однако интересы его не ограничивались ни творчеством Толстого и Блока, ни даже всей, громадной самой по себе, областью классической русской литературы.
Вскоре после окончания Ленинградского университета Павел Петрович в конце 30-х годов стал выступать со статьями о современной литературе и театре, отзываясь на только что завершенный Шолоховым «Тихий Дон», прозу Каверина и Тынянова, первые поэмы Симонова, а позже на «Земной простор» Пастернака, сборники тогдашних «начинающих» — Семена Гудзенко и Сергея Орлова, первые повести Веры Пановой. Его первая, вышедшая в 1956 г. книга посвящена творчеству Юрия Крымова. Значительное место занимает современная тематика и в сборнике статей Павла Петровича «Герой и время» (1961).
«трудная честность», о которой упоминалось выше, порой дорого обходилась критику, и это во многом объясняет, почему его выступления на злободневные темы становились все более редкими. Однако сделанное им и в этой области все еще не только не оценено по достоинству (как, впрочем, и главные его книги), но даже толком не собрано и не издано. Дело будущего, хочется думать — недалекого, достойно представить современному читателю и еще одну грань исследовательского дарования покойного автора, которую лишь отчасти приоткрывает помещенная в этой книге статья «Поэтический театр Александра Блока».
Как и сам ее герой, Павел Петрович любил мир русской сцены, и многие его статьи и рецензии тонко и точно воссоздают обаяние, образ давних спектаклей, привлекших внимание взыскательного критика. Ждет своей публикации работа Громова о ранней режиссуре Мейерхольда.
«А. Блок, его предшественники и современники» почувствует настоятельную потребность в продолжении знакомства с творческим наследием ученого.