"Вестник" №5(238), 29 февраля 2000
КАК БОЛЬШЕВИКИ УБИЛИ АЛЕКСАНДРА БЛОКА
В статье не пойдет речь о каких-то сенсационных открытиях, доказывающих, что великий русский поэт Александр Александрович Блок был физически умерщвлен по распоряжению высшей большевистской иерархии. Есть другие архивные данные, не менее вопиющие: о том, как ленинское Политбюро сознательно и целенаправленно довело Блока до могилы простым и надежным способом - отказавшись выпустить его за границу для лечения. Но вначале о том, как большевистская власть убивала Блока первый раз. Блока как поэта.
У многих читателей, знакомых с серебряным веком русской поэзии только по дозированным советским публикациям, со школьных лет сохранился штамп: А. Блок, "начинавший" как символист, постепенно "пришел к идее революционного возмездия", "приветствовал Октябрьскую революцию" в поэме "Двенадцать", "первой советской поэме об этой революции", и в других произведениях (все заключенные в кавычки слова взяты из сравнительно недавнего "Советского энциклопедического словаря" 1982 года издания). Такие оценки - проявление канонизации Блока, начавшейся после его кончины, которая была выражением свойственной большевизму тенденции, в самом общем виде определенной формулой "Есть человек - есть проблема, нет человека - нет проблемы". Ее приписывают Сталину. Примерно та же канонизация последовала через несколько лет после самоубийства В. Маяковского. Несколько иной, но вполне вписывающийся в названную формулу вариант - судьба М. Горького, которого сначала Сталин поднял до небес, а затем его, по всей видимости, убили агенты советских спецслужб, ибо, по словам одного из биографов Горького А. Ваксберга, "двум идолам было тесно на одном троне".
"Двенадцать" была опубликована в 1918 г. отнюдь не в большевистской печати, а в левоэсеровской газете "Знамя труда", и сотрудничество в этой газете не прошло для поэта бесследно. Когда в феврале 1919 г. были арестованы члены ЦК партии левых эсеров, пришли и за Блоком. Он просидел в тюрьме ЧК несколько дней. В отличие от эсеровских руководителей, его выпустили, но и место публикации поэмы, и факт ареста свидетельствуют, что тогдашние заправилы содержание поэмы понимали или трактовали куда точнее, чем последующие ее интерпретаторы.
Сановная дама О. Д. Каменева (супруга Л. Б. Каменева и сестра Л. Д. Троцкого), руководившая в то время всеми театрами России, заявила через несколько недель после публикации актрисе Л. Д. Блок, жене поэта и дочери великого химика Менделеева, что "Двенадцать" не следует читать вслух, ибо в поэме "восхваляется то, чего мы, старые социалисты, больше всего боимся". Чуть более откровенно высказался брат О. Д. Каменевой в 1922 г. Поэма Блока, по его мнению, отражала "не революцию, а сопутствующие ей явления, по сути, направленные против нее".
Действительно, мудреную операцию надо было осуществить, чтобы представить образ "русского бунта" в поэме как образ большевиков. На самом деле этот бунт был самым опасным и самым мощным врагом большевистской власти, и расправлялась с ним эта власть особенно беспощадно - при сборе продразверстки в течение всех первых лет коммунистического правления, при подавлении крестьянских восстаний в Тамбовской губернии, на Украине, Кавказе, Урале и в Сибири в 1921 г., при удушении мятежа моряков в бывшей "твердыне большевизма" - Кронштад тской военно-морской крепости в марте того же года.
Сам Блок в 1920 г. писал: "Те, кто видит в "Двенадцати" политические стихи, или очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или держиморды большой злобы".
Очень ярко сказал о будущих советских литературоведах Борис Пастернак в своем "Первом отрывке о Блоке", почему-то, правда, противопоставив Блока Пушкину, ставшему жертвой их "докторских диссертаций, на все проливающих свет". Увы, и творчество Блока не миновала чаша сия...
Кто должен быть мертв и хулим,
Известно у нас подхалимам
Влиятельным только одним.
Не знал бы никто, может статься,
Без докторских их диссертаций,
На все проливающих свет.
Но Блок, слава Богу, иная,
Иная, по счастью, статья.
Нас не принимал в сыновья.
Прославленный не по программе
И вечный вне школ и систем,
"Двенадцать" - это сложное произведение, проникнутое двойным видением революции, которым отличалось блоковское к ней отношение с первых ее весенних дней, сравнительно задолго до Октябрьского переворота. Блок отлично понимал, что "будет кровь, огонь и красный петух". К. Чуковский полагал, что он, Блок, часто "и сам не понимал, что такое у него написалось: анафема или осанна". Вряд ли поэт не понимал. Скорее, понимание действительности было у него многозначным, то есть таким, какой эта действительность была. Он надеялся, что, несмотря на обагренные кровью руки "двенадцати", с ними все-таки Христос, а не Антихрист. "В белом венчике из роз - впереди - Исус Христос", - прозвучало в конце поэмы, и в этом финале виделась надежда на будущую прекрасную жизнь не благодаря, а вопреки кровавым расправам, грабежам и убийствам. "Причем тут Христос? Вы замените: впереди сам Маркс идет", - вспоминала актриса В. Юренева слова питерского чекиста Могилевского. Составители школьных хрестоматий 30-40-х годов в какой-то мере последовали указанию чекиста: правда, Маркс во главе "двенадцати" поставлен не был, но значилось "впереди идет матрос".
Очень скоро поэт воочию убедился: во главе тех, кто пришел к власти в ноябре 1917 г., стоял не Христос, а Антихрист. Он осознал, что в стране установилась власть не народа, а черни, которую он решительно от народа отделял. Вслед за Пушкиным Блок понимал слово "чернь" символически, как суетный, необразованный, бездуховный слой, озабоченный более всего или исключительно приобретением, а затем сохранением своей власти и вытекающих из нее материальных благ. Блок видел, как чернь пробивалась на ведущие посты в правящей партии и в государственном аппарате, в прессе, все шире проникала в научные учреждения и сферу культуры. Серые, кичившиеся тем, что они "гимназиев не кончали", и потому особенно агрессивные руководители парткомов различных уровней, наркоматов, совнархозов, издательств, вузов, театров, научных учреждений стали определять судьбы страны. "Вы меня упрекаете в аристократизме? - писал Блок в 1918 г. - Но аристократ ближе к демократу, чем средний буржуа". Ему претили элементарные формы плебейского самоутверждения большевиков. "Два года назад окончилась революция", - записал он в наброске лекции в начале 1920 года.
Тем временем все более острыми становились проблемы простого выживания в условиях "военного коммунизма". Летом 1919 г. Блок записал в дневнике: "Чего нельзя отнять у большевиков, это их исключительной способности вытравлять быт и уничтожать отдельных людей". Паек, который Блок получал, состоял обычно из воблы и редко - мороженой картошки. Поэт надрывался на целом ряде служб - в Большом драматическом театре, журнале "Красный милиционер", издательстве "Всемирная литература", но заработков на семью из четырех человек катастрофически не хватало. Продали вещи Любови Дмитриевны, стали продавать книги... Транспорт не двигался, и приходилось преодолевать огромные расстояния пешком, чтобы добраться до "служб". Электрического света не было, телефон не работал. Домовой комитет назначал Блока на ночные дежурства у ворот дома.
В прошлом новатор, смело свергавший каноны, Блок стал ощущать тяготение к старому. "Чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так произошло с Европой под игом войны, с Россией - ныне", - пишет он в дневнике в декабре 1920 г.
"Все звуки прекратились. Разве не слышите, что никаких звуков нет?"
Так Александр Блок умер первый раз, убитый новым строем России, большевистской чиновной чернью. Именно об этом были несравненные строки Марины Цветаевой:
Огромную впалость
Висков твоих - вижу опять.
Такую усталость -
жизни. В доме М. Горького устраивались пышные застолья. Инженер и предприниматель Л. Б. Красин сообщал жене, которую он своевременно переправил за рубеж, что обедает дважды в день, и жаловался лишь на изобилие мяса. А в это время Блок с семьей голодали. "Из великого поэта... он превратился в рядового поденщика", - заявил сам Александр Александрович в апреле 1921 г., предвидя приближение конца.
Весной 1921 г. врачи установили астму, инфекционный эндокардит, нарушение мозгового кровообращения, тяжелую стенокардию, нервное расстройство, которое подчас граничило с психическим. На почве отвратительного питания стала развиваться цинга. Спасти Блока мог только срочный выезд для лечения за границу. 3 мая 1921 г. М. Горький попросил наркома просвещения Луначарского похлопотать перед высшими властями о разрешении поехать Блоку в санаторий в Финляндию. Нарком не торопился; личное заявление Блока застряло в иностранном отделе ВЧК, ведавшем подобными делами. 29 мая Горький свою просьбу повторил, и, видимо по его инициативе, правление Всероссийского союза писателей сочло возможным обратиться лично к Ленину.
"Самый человечный человек" на это письмо не ответил, а Горького укорил: "Вам не кажется, что вы занимаетесь чепухой, пустяками?.. Компрометируете вы себя в глазах товарищей рабочих". Такая реакция не была удивительной, ибо еще в 1919 г. в письме Горькому Ленин называл другого выдающегося русского писателя В. Г. Короленко "жалким мещанином", которому "не грех посидеть недельку в тюрьме", а вслед за этим, не найдя более выразительных эпитетов, обозвал Короленко и других "интеллигентиков" говном.
Теперь был 1921 год, но до "философского парохода" оставалось немало месяцев, и большевистскому лидеру еще не пришла в голову мысль разом выдворить из России почти всю ее интеллектуальную верхушку - писателей, ученых, мыслителей. Пока что дело о выезде Блока двигалось по обычным бюрократическим каналам, и каждая инстанция выдвигала свои придирки, стремясь продемонстрировать собственную значимость. 11 июня ЦК уклонился от решения вопроса, дав лишь санкцию "улучшить продовольственное положение А. А. Блока". Еще через две с половиной недели иностранный отдел ВЧК проинформировал секретаря ЦК В. М. Молотова, что он не видит оснований для выдачи разрешения Блоку на выезд.
на ленинскую выволочку. Он писал В. Г. Короленко: "А. А. Блок умирает от цинги, и я не могу убедить людей в необходимости для Блока выехать в Финляндию". Какие "люди" могли принять положительное решение, было совершенно ясно. Горький вновь пишет Ленину: "Честный писатель, не способный на хулу и клевету по адресу советского правительства, А. А. Блок умирает от цинги и астмы, его необходимо выпустить в Финляндию, в санаторию. Его - не выпускают". Ильич вновь запросил мнение "экспертов" по художественному творчеству из ВЧК. Один из наиболее видных "искусствоведов в штатском" В. Р. Менжинский, член коллегии этого милого ведомства, 11 июля доложил: "Блок натура поэтическая. Произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать не стоит, а устроить Блоку хорошие условия где-нибудь в санатории".
Именно эта аргументация фигурировала на заседании Политбюро 12 июля, на котором рассматривалось "ходатайство тт. Луначарского и Горького об отпуске в Финляндию А. Блока" (именно такова была великолепная русская грамматика высшей большевистской черни). На заседании не было Сталина, Каменев и Троцкий поддержали ходатайство, Ленин, Зиновьев и Молотов голосовали против. Горький продолжал настаивать, требуя пересмотра решения. Несвойственное ему обычно упорство продемонстрировал Луначарский, направивший высшим иерархам довольно жесткое послание: "Могу заранее сказать результат, который получится вследствие (принятого) решения. Высоко даровитый Блок умрет недели через две". Луначарский предупредил, что копию письма пошлет Горькому, чтобы писатели знали, что "я в этом (пусть ЦК простит мне выражение) легкомысленном решении нисколько не виновен".
Казалось, Ленин поддался на уговоры. Но теперь во всю силу проявились иезуитство и подлость большевистского "вождя в законе". На заседании Политбюро 23 июля он проголосовал за "отпуск" Блока, Молотов воздержался. Против вновь голосовал непреклонный питерский хозяин Зиновьев. В этом решении, однако, была "маленькая" оговорка - Блока выпускали одного, без жены, которую решили сделать заложницей. Но "политбюрократы" отлично понимали, что находившийся уже в тяжелом состоянии поэт не то что выехать за границу, а несколько шагов по комнате не в состоянии был сделать без помощи близких. А. Г. Пекелис, лечащий врач Блока, в эти дни полагал, что все еще есть надежда на перелом в лучшую сторону, но необходима была срочная медицинская помощь, которую в России Блок получить не мог.
Горький и Луначарский продолжили хлопоты о выезде жены. "Гуманные" вожди, получив, очевидно, информацию, что Блок находится на смертном одре, 5 августа приняли положительное решение. Это была очередная подлость, завершающий акт в медленном убийстве великого сына России. К тому же, "на всякий случай" в ЧК "потеряли" анкеты, и паспорта нельзя было выписать. 7 августа 1921 года Александр Александрович Блок скончался.
"Мы", писал Чуковскому на следующий день: "Умер Блок. Или вернее: убит пещерной нашей, скотской жизнью. Потому что его еще можно - можно было спасти, если бы удалось вовремя увезти за границу". О том, как окончил свою жизнь поэт, вспоминали и позже - открыто за рубежом и втихомолку на родине. Осталось без ответа место из письма французского левого интеллектуала Ромена Роллана Горькому от 25 января 1928 г., где говорилось: "Поэта Александра Блока безобразно третировали, он был доведен до сумасшествия и умер в расцвете лет". Открыто же советские "специалисты" упорно твердили, что Блок "до самого конца... хранил непоколебимую верность тому необыкновенному и великому, что подняло (его) на самый гребень волны в огне и буре Октября" (я процитировал предисловие одного из таких "специалистов"-фальсификаторов В. Орлова к двухтомнику "Александр Блок в воспоминаниях современников", вышедшему в 1980 г. Добавлю, что тот же Орлов называл клеветой всю информацию о Блоке, появившуюся на Западе, даже, что у него была цинга). Вполне предсказуемое "возмущение" вызвало появление в "Литературной газете" стихотворения Анны Ахматовой, в котором была такая строфа:
Минуя и ахи и охи,
Тебе улыбнется презрительно Блок,
О том, как большевистские власти во главе с Лениным дважды убили Александра Блока, важно вспомнить в наши дни, когда, несмотря на многочисленные доказательства противоположного, продолжает распространяться фальшивая версия о "плохом" Сталине и "добром" Ленине. Сталин имел все основания считать себя продолжателем дела Ленина - и в политическом смысле, ведя Россию все дальше по пути вырождения, и в простом человеческом измерении как убийца и мародер. "Вожди в законе" при тоталитарном режиме в основном сходны между собой, и тому, кто клеймит Гитлера, следует в равной степени клеймить Ленина.