Орлов В. Н.: Гамаюн. Жизнь Александра Блока
Дворянская семья

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

"Прекрасная семья. Гостеприимство стародворянское, думы - светлые, чувства - простые и строгие". Так говорил Блок о семье, в которой вырос.

Живая память старины, фамильные предания, поэзия домашнего очага, налаженный уют. И - верность традициям русского гуманизма и либерализма (главный кумир - Тургенев), ясное сознание общественного долга. И - любовь к работе, к деятельности, понимаемой как призвание и служение. Все интересы сосредоточены на культуре, науке, литературе, искусстве. Презрение ко всему внешнему, мелкому, суетному, меркантильному и карьерному...

И при всем том - в новой исторической обстановке - уже некоторая запоздалость и замедленность этой жизни. И еще - строгая требовательность к посторонним людям.

Так было и с моей семьей:

В ней старина еще дышала
И жить по-новому мешала,
Вознаграждая тишиной
И благородством запоздалым...
И заколдован был сей круг:
Свои словечки и привычки,
Над всем чужим - всегда кавычки,
И даже иногда - испуг;
А жизнь меж тем кругом менялась,
И зашаталось все кругом,
И ветром новое врывалось

До самого конца поэт хранил благодарную память о нравственной атмосфере бекетовского дома. В годы своего духовного перелома он утверждал, что чем глубже и острее чувствует связь с родиной и народом, чем сильнее ненавидит всякое уничтожение и унижение человека, тем большую опору находит в идеалах и понятиях, господствовавших в его семье. "Ведь я... с молоком матери впитал в себя дух русского "гуманизма". Дед мой - А. Н. Бекетов, ректор СПб. университета, и я по происхождению и по крови "гуманист"... Чем более пробуждается во мне сознание себя как части этого родного целого, как "гражданина своей родины", тем громче говорит во мне кровь".

Бекетовская кровь...

Глава семьи - сороковых
Годов соратник; он поныне,
В числе людей передовых,
Хранит гражданские святыни,
Он с николаевских времен
Стоит на страже просвещенья,
Но в буднях нового движенья
Немного заплутался он...

Самым темпераментным, энергичным, душевно широким, отзывчивым на чужую беду был в семье именно он, дед, Андрей Николаевич. Ученик и друг старика Бекетова Климент Аркадьевич Тимирязев наиболее приметной чертой его нравственного облика назвал "доброту, горячую любовь к людям, забвение себя ради других".

Бекетовский род - старый, столбовой, записанный в шестую (самую почетную) часть родословной книги по губерниям Симбирской, Саратовской и Пензенской.

В XVII веке несколько Бекетовых отличились на царской службе; среди них - боярский сын Петр, стрелецкий сотник, распоряжавшийся на далекой сибирской окраине, строитель Якутского острога, землепроходец, первым вступивший на землю нынешнего Братска.

В следующем столетии из Бекетовых наиболее известны двое - Никита Афанасьевич, незадачливый фаворит царицы Елизаветы, генерал-поручик и деятельный астраханский губернатор, несметный богач, сочинитель популярных в свое время песен в русском народном духе и трагедий на античные темы, талантливый актер-любитель, и племянник его - Платон Петрович, издатель, журналист, собиратель портретов знаменитых соотечественников, долголетний председатель Общества истории и древностей российских, близкий друг Карамзина и Дмитриева.

Постепенно род хирел и падал.

Андрей Николаевич родился в год восстания декабристов в богатом помещичьем гнезде.

Отец его, Николай Алексеевич, воспитанник Морского корпуса, плававший с Сенявиным, был еще большим барином. Когда он выезжал из своей пензенской Алферьевки в Москву, за барской каретой гнали стадо молодых быков - потому что для каждой чашки бульона требовалась особая часть туши, и не из покупного мяса. Человеком он был просвещенным, любил и знал литературу, приятельствовал с Денисом Давыдовым, Вяземским, Баратынским, встречался с Пушкиным. Жена у него была из Якушкиных (племянница декабриста). Под конец Николай Алексеевич разорился, но все же успел дожить свой век, не поступившись старинным укладом.

В сороковые годы молодые Бекетовы - три брата, жившие на редкость дружно, - учились в Петербурге. Старший, Алексей, в Инженерном училище. Средний, Андрей, в университете на восточном факультете, вскоре (ненадолго) перешел в военную службу, в гвардию, потом вернулся в университет, на факультет естественных наук. Младший, Николай (будущий известнейший химико-физик, академик), сперва в гимназии, потом тоже в университете.

Вокруг братьев собралась молодежь, страстно исповедовавшая фурьеризм. Среди участников этого конспиративного кружка были Ф. М. Достоевский и Д. В. Григорович (товарищи Алексея Бекетова по Инженерному училищу), поэт А. Н. Плещеев, Валерьян Майков - впоследствии видный критик и публицист, вместе с М. В. Петрашевским составивший знаменитый "Карманный словарь иностранных слов" - книгу, которая сыграла заметную роль в пропаганде социалистических идей в России.

В просторной квартире братьев Бекетовых, на углу Большого проспекта и Первой линии Васильевского острова, образовалось нечто вроде коммуны "по Фурье". Достоевский писал брату в ноябре 1846 года: "Я много обязан... моим добрым друзьям Бекетовым, Залюбецкому и другим, с которыми я живу; это люди дельные, умные, с превосходным сердцем, с благородством, с характером". Григорович, в свою очередь, признавался: "Кружку Бекетовых я многим обязан". Здесь "слышался негодующий благородный порыв против угнетения и несправедливости".

перевелись в Казанский университет. Большинство участников их кружка стали завсегдатаями "пятниц" Петрашевского. Пожалуй, лишь по чистой случайности братья Бекетовы не разделили судьбы петрашевцев. Кто знает - не взошли ли бы они два года спустя вместе с Достоевским на эшафот, чтобы выслушать смертный приговор, замененный каторгой?..

Фурьеристский заквас в Андрее Николаевиче остался навсегда. Большой ученый, которого в наше время называют "отцом русской ботаники", "выдающимся борцом за материалистическую биологию", "предшественником Дарвина в России", он не замыкался в кругу только научных интересов, но до преклонных лет с юношеским жаром предавался общественной деятельности.

Руководство отделом внутренней политики в газете "Русский инвалид" (в 1862-1863 годах). Публичные лекции. Прекрасно написанные научно-популярные книги ("Ботанические беседы", "Беседы о Земле и тварях, на ней живущих"), которые действительно дошли до народа и имели громадный успех. Организация съездов русских естествоиспытателей. Учреждение Высших женских курсов и руководство ими (их, по справедливости, должно бы назвать не Бестужевскими, а Бекетовскими). Комитет Литературного фонда. Неутомимая - уже в конце жизни - работа в Вольном экономическом обществе, где разгорелись ожесточенные споры народников с первыми русскими марксистами... Да всего не перечислить!

Человек, обзывавший столпов режима "шайкой развратных и бесшабашных негодяев", Андрей Николаевич на постах декана и ректора завоевал славу стойкого защитника студентов от всякого рода полицейских посягательств, а в высших сферах заслужил репутацию человека беспокойного и не слишком благонадежного; его даже именовали "Робеспьером". Он оказался последним выборным ректором, - воспользовавшись новым жестким уставом 1884 года, власти отрешили его от ректорства, потом - от заведования кафедрой и в конце концов фактически вообще вытеснили из университета.

Эта расправа только укрепила общественную репутацию Бекетова в передовых кругах и, конечно, нисколько не поколебала его ученой славы. В числе его друзей и соратников были такие звезды русской науки, как Менделеев, Сеченов, Мечников, Чебышев, Бутлеров, Докучаев.

Отставленный от штатной должности и вынужденный искать другие источники существования, старый профессор записывает: "Если б моя семья была обеспечена, я бы, думается мне, давно бы предался деятельности на пользу ближнего. С трудом и теперь могу отвлекаться от человеческих бедствий... Чувствуя и видя себя совершенно бессильным, страдаю и бесплодно негодую... Опять затеснились в голове вечные мысли или, вернее, утопии о людской жизни".

Слово утопия пришло не случайно. Знаменитый ботаник не только живо интересовался литературой, не только тесно общался с писателями, но и сам писал в художественном роде - рассказы, путевые записки, автобиографические заметки, роман о крепостном быте, даже стихи, - и кое-что из написанного напечатал. Среди прочего сохранились наброски повести "Город будущего", где старый фурьерист рисует широкую картину обновленного мира: государства уничтожены, войны запрещены, деньги отменены, всюду господствуют свободный труд, наука и техника.

Седой как лунь, погруженный в свои труды и заботы, но неизменно общительный, добродушный и приветливый, не по летам бодрый, старомодно-элегантный "идеалист чистой воды" с либеральными речами и неискоренимыми стародворянскими повадками, умудрявшийся дружить с желчным и неуживчивым Щедриным, - таким он запомнился внуку-поэту,

Тургеневская безмятежность
Ему сродни; еще вполне
Он понимает толк в вине,
В еде ценить умеет нежность;
Язык французский и Париж
Ему своих, пожалуй, ближе...
Он на обедах у Бореля
Брюзжит не плоше Щедрина:
То - недоварены форели,
А то - уха им не жирна...

Прелестны семейные рассказы о том, как этот народолюбивый и барственный старик в своем маленьком подмосковном Шахматове, встретив знакомого мужика, приветливо брал его за плечо со словами: "Et bien, mon petit..." - или, увидев, как мужик тащит березу, срубленную в господском лесу, и не зная, куда деваться от смущения, мог лишь пролепетать: "Трофим, ты устал, дай я тебе помогу..."

гроб.

Пришел наш час - запомнить и любить,
И праздновать иное новоселье...

Елизавета Григорьевна пережила мужа ровно, день в день, на три месяца.

Это была женщина глубоко и разносторонне одаренная, и более всего - талантом неукротимой жизненности.

Блок в автобиографии много говорит и о бабушке. "Ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, стиль - образный, язык - точный и смелый, обличавший казачью породу... Характер на редкость отчетливый соединялся в ней с мыслью ясной, как летние деревенские утра, в которые она до свету садилась работать... Она умела радоваться просто солнцу, просто хорошей погоде, даже в самые последние годы, когда ее мучили болезни и доктора".

Натура "пламенно-романтическая", Елизавета Григорьевна обожала музыку и поэзию, но не терпела никакой метафизики и мистики, утверждала, что тайный советник Гете написал вторую часть "Фауста" для того лишь, чтобы удивить глубокомысленных немцев, не одобряла ни нравственной проповеди Толстого, ни инфернальностей Достоевского и ни в грош не ставила церковную веру. Вообще современники запомнили Елизавету Григорьевну как женщину, "отличавшуюся весьма либеральным образом мыслей".

"в которых звучали, однако, временами грустные ноты":

Так, бодрствуя в часы ночные
И внука юного любя,
Старуха-бабка не впервые
Слагала стансы для тебя...

Воспитанная в духе строгом и даже суровом, Елизавета Григорьевна была человеком замечательного трудолюбия. С молодых лет она профессионально занималась литературой. Свободно владея несколькими языками, трудилась главным образом над переводами - стихов и прозы (художественной и научной), делая в иной год до двухсот печатных листов. Список ее трудов громаден - от Бокля, Брема и Дарвина до Бальзака, Флобера и Мопассана.

Через Елизавету Григорьевну установились живые, непосредственные связи бекетовской семьи с русской литературой. Елизавета Григорьевна была знакома с Гоголем, знала Достоевского, Аполлона Григорьева, Льва Толстого, Полонского, Майкова, Щедрина, переписывалась с Чеховым.

Любовь к литературе и, как выразился Блок, "незапятнанное понятие о ее высоком значении" унаследовали от старших Бекетовых их дочери - три из четырех. Одна только Софья (вторая по счету) выключила себя из сферы духовности - выбрала путь не Марии, но Марфы. Остальные - отдали себя служению литературе. Старшая, Екатерина (по мужу - Краснова), рано скончавшаяся, пользовалась известностью и как переводчица, и как автор стихов, рассказов и большой повести "Не судьба", напечатанной не где-нибудь, а в "Отечественных записках". Третья, Александра (мать Блока), переводила с французского и писала стихи, но печатала только детские. Четвертая, Мария, неутомимо переводила, составляла разного рода компиляции и научно-популярные книжки - биографические, географические, исторические, в поздние годы написала книги о Блоке и его семье ("Александр Блок", "Александр Блок и его мать", "Шахматово и его обитатели") и биографию отца (две последних остались в рукописи).

Из сказанного видно, сколь важную роль играли и сама литература и "старинные понятия" о ее ценности и идеалах в обиходе бекетовской семьи с ее богатыми преданиями и устойчивыми традициями, с царившей в ней атмосферой культурной преемственности. Литературе здесь поклонялись, но с разбором. Уже Достоевский старикам был не совсем по вкусу, а поэзия русская кончалась для них на Фете и Полонском.

Так жизнь текла в семье. Качали
Их волны. Вешняя река
Неслась - темна и широка,


Сию старинную ладью...

И так же вдруг за кулисами этого чинно-патриархального семейного быта разыгралась тяжелая человеческая драма.