Глава III. Детство и юность Блока
Детство Блока шло тихо и безмятежно, в атмосфере любви, обожания, обеспеченности. Почти все детство прожил он в Шахматове.
«Помещичья усадьба стояла на высоком холме, — вспоминает М. А. Бекетова. — К дому подъезжали широким двором с круглыми куртинами шиповника, упоминаемыми в поэме «Возмездие». Тенистый сад со старыми липами расположен на юго-восток, по другую сторону дома.
Открыв стеклянную дверь столовой, выходившей окнами в сад, и вступив на террасу, всякий поражался широтой и разнообразием вида, который открывался влево. Перед домом — песчаная площадка с цветниками, за площадкой — развесистые вековые липы и две высокие сосны составляли группу. Под этими липами летом ставили длинный стол. В жаркое время здесь происходили все трапезы и варилось бесконечное варенье.
Сад небольшой, но расположен с большим вкусом. Столетние ели, березы, липы, серебристые тополя вперемежку с кленами и орешником составляли группы и аллеи. В саду было множество сирени, черемухи, белые и розовые розы, густая грядка белых нарциссов и другая такая же грядка лиловых ирисов. Одна из боковых дорожек, осененная очень старыми березами, вела к калитке, которая выводила в еловую аллею, круто спускающуюся к пруду. Пруд лежал в узкой долине, по которой бежал ручей, осененный огромными елями, березами, молодым ольшаником»
Вот здесь и рос Блок — «безжалостный, святой и мудрый». Не случайно с такой любовью описал он шахматовскую усадьбу в «Возмездии»:
Огромный тополь серебристый
Склонял над домом свой шатер,
Стеной шиповника душистой
Встречал въезжающего двор.
Он был амбаром с острой крышей
От ветров северных укрыт,
И можно было ясно слышать,
Как тишина цветет и спит...
... Бросает солнце листьев тени,
Да ветер клонит за окном
Столетние кусты сирени,
В которых тонет старый дом...
... И дверь звенящая балкона.
И в синий купол небосклона,
И в лень далеких деревень...
В набросках ко второй главе «Возмездия» Блок бегло сказал и о своем детстве в строках, окончательно не завершенных, но очень выразительных, говорящих об отчужденности от жизни, которую он впоследствии с такой болью ощутил:
Здесь кудри внука золотые
Ласкало солнце, здесь
Он был заботой женщин нежной
От знанья жизни огражден.
Дни проходили безмятежно,
Как голубой весенний сон.
И жизни (редкие) уродства
(Которых нельзя было не заметить)
Возбуждали удивление и не нарушали благородства
И строй возвышенной души.
В одном из черновиков поэмы «Возмездие», написанной в значительной мере в сатирическом плане, Блок резко иронически говорит о своей отчужденности от жизни:
А мой герой — был юн и глуп
В те незапамятные годы
(Ему до самых «дней свободы»
Мамаша в рот вливала суп).
Уже с пяти лет Блок начал писать стихи. Девяти лет он поступил во Введенскую гимназию в Петербурге. Тогда же вторично вышла замуж его мать. Отчим Блока, поручик лейб-гвардии гренадерского полка Ф. Ф. Кублицкий-Пиотух, мало был связан с ним и не оказал сколько-нибудь заметного влияния на его жизнь.
Учился Блок средне и вяло, его аттестат содержит, главным образом, тройки и четверки. Вспоминал он о гимназии очень сухо.
Характерен его рассказ о приходе в гимназию: «Мама привела меня в гимназию; в первый раз в жизни из уютной и тихой семьи я попал в толпу гладко остриженных и громко кричащих мальчиков; мне было невыносимо страшно чего-то, я охотно убежал бы или спрятался куда-нибудь... я чувствовал себя, как петух, которому причертили клюв мелом к полу, и он так и остался в согнутом и неподвижном положении, не смея поднять голову... Главное же чувство заключалось в том, что я уже не принадлежу себе, что я кому-то и куда-то отдан и что так вперед и будет. Проявить свое отчаяние и свой ужас, выразить их в каких-нибудь словах или движениях или просто слезах — было немыслимо. Мешал ложный стыд».
Блок дал своей гимназии и общую характеристику. Она ясно говорит, что гимназия не могла повлиять на него сколько-нибудь заметно, противостоять влияниям семьи. «Учили почти исключительно грамматикам, ничем их не одухотворяя, учили свирепо и неуклонно, из года в год, тратя на это бесконечные часы. К тому же гимназия была очень захолустная, мальчики вышли, по большей части, из семей неинтеллигентных, и во многих свежих сердцах можно было, при желании и умении, написать и начертать, что угодно. Однако никому из учителей и в голову не приходило пробовать научить мальчиков чему-нибудь, кроме того, что было написано в учебниках «крупным» шрифтом («мелкий» обыкновенно позволяли пропускать).
Дети быстро развращались. Среди нас было несколько больных, тупых и слабоумных. Учились курить, говорили и рисовали много сальностей. К середине гимназического учения кое-кто уже обзавелся романом... Учителя и воспитатели были, кажется, без исключения люди несчастные: бедные, загнанные уроками, унижаемые начальством; все это были люди или совсем молодые, едва окончившие курсы учительских семинарий, или вовсе старые, отупевшие от нелюбимого труда из-за куска хлеба, озлобившиеся на все и запивающие втихомолку.
Где же было заниматься воспитанием и образованием юных сорванцов, которых с трудом можно было удерживать от шалостей и дерзостей криками и стуками по кафедре, людям, которые с раннего утра бегали по урокам, а ночью должны были поправлять ученические тетрадки? Класс наш был буйный, среди нас были изрядные развратники, старые курильщики, великовозрастные ухаживатели, циники, борцы и атлеты».
Товарищи по гимназии (Фосс, Гун, Грек) также не оставили следа в жизни Блока. Одному из них — Н. Гуну — Блок впоследствии посвятил стихотворение, в котором снова звучит ощущение отдаленности от жизни:
Ты много жил, я больше пел...
Ты испытал и жизнь и горе,
Ко мне незримый дух слетел,
Открывший полных звуков море...
... Мой друг, я чувствую давно,
Что скоро жизнь меня коснется...
Но сердце в землю снесено
И никогда не встрепенется!..
(Весна, 1898)
Позднее Блок откликнулся стихотворением и на смерть Н. Гуна, застрелившегося в 1902 году. Но так или иначе, гимназия не сыграла большой роли в жизни Блока. Она не стала для него тем, чем был, например, лицей для Пушкина. Не сыграла она большой роли и в его интеллектуальном росте. Интересы Блока были направлены совершенно в другую сторону: он с увлечением занимался выпиливанием, переплетением книг, собиранием и вырезыванием картинок, которые потом наклеивал в особые альбомы.
Инертно отнесся Блок и к своему высшему образованию. Осенью 1898 года он поступил в Петербургский университет на юридический факультет.
... Блока раздражает даже либерализм лекций профессора Бороздина, «сообщающего с кафедры чересчур уж откровенно всевозможные неприличия о русской литературе, окрашивающего ее, ни в чем неповинную, красненьким колером»,— как жалуется он в письме к отцу от 2 октября 1903 года.
Еще более резко обнаруживает он свои антиобщественные настроения в письме к отцу 30 декабря 1903 года: «Я чувствовал себя одно время нещадно гонимым за правую веру. Лучшее, что предлагалось взамен религии, была грамматика. Последнее мне представляется действительно лучшим потому, что самый мертвый, схематический mosgeometricusi терзает меня менее, чем социологические и т. п. воззрения на то, что для меня священно».
жизнь самоубийством.
В бумагах его сохранилась записка.
«Мой адрес: Петербургская сторона, казармы Л. -Гв. Гренадерского полка, кв. полковника Кублицкого, № 13. 7 ноября 1902 г. Город Петербург.
В моей смерти прошу никого не винить. Причины ее вполне «отвлеченные» и ничего общего с человеческими отношениями не имеют. Верую в единую святую соборную и апостольскую церковь. Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века. Аминь. Поэт Александр Блок»
Эта записка была составлена Блоком накануне решительного объяснения с его будущей женой — Любовью Дмитриевной Менделеевой, отношения с которой крайне его тревожили и волновали. Объяснение состоялось.
Ночью с 7-го на 8-е ноября Блок записал в дневнике: «Сегодня, 7-го ноября 1902 года, совершилось то, чего никогда еще не было, чего я ждал четыре года... Прикладываю билет, письмо, написанное перед вечером 2, и заканчиваю сегодня ночью обе тетради».
Но было бы неверно эти настроения Блока связывать лишь с чисто любовными переживаниями, достигшими крайнего напряжения в решающий час. Намеки на самоубийство встречаются в его дневнике еще в декабре 1901 года. Двадцать второго января 1902 года он пишет многозначительное стихотворение на смерть своего товарища Н. Гуна:
НА МОГИЛЕ ДРУГА
Удалены от мира на кладбище
Мы вновь с тобой, негаданый мертвец.
Ты перешел в последнее жилище,
Я все в пыли, но вижу свой конец.
Там, в синеве, мы встретим наши зори,
Все наши сны продлятся наяву.
Я за тобой, поверь, мой милый, вскоре
За тем же сном в безбрежность уплыву.
В записи дневника, датированной 14 августа 1902 года, имеется весьма сложное рассуждение о самоубийстве, как «высшем поступке», если оно происходит «не непременно в силу отчаянья («умри в отчаяньи»), а скорее в силу большого присутствия силы, энергии потенциальной, желающей перейти в кинетический восторг».
Таким образом, к началу девятисотых годов уже ясно обнаружились плоды тех ненормальных условий, в которых проходило детство и юность Блока.
Близко знавшие его люди (А. Белый. С. Городецкий) не раз отмечали, что по природе своей Блок был человеком большого душевного здоровья и оптимизма, ценившим радость труда, напоминавшим «доброго молодца» из русских сказок. Но все эти черты характера Блока вступали в противоречие со средой, его окружавшей, не могли проявиться полно и гармонично. Наоборот, отсутствие связи с реальной жизнью, сугубая замкнутость семьи, влияние экзальтированной и мистически настроенной матери, наконец, неблагоприятная наследственность со стороны отца — зее это породило глубоко болезненный индивидуализм Блока, нашедший свое крайнее и парадоксальное выражение в идее самоубийства, как высшей формы утверждения жизни!..
Начинать свой путь к жизни, к подлинному общественно-значительному творчеству Блоку надо было действительно издалека. Переживания его в этот период сильны и искренни, глубоко незаурядны сами по себе, как проявление человеческого духа, но поводы для них и само их содержание бесконечно далеки от реальной жизни.
которые были навязаны ему воспитанием, средой, жизненной обстановкой.
Жизнь Блока до начала серьезной поэтической деятельности, которое относится к 1898 году, была бедна событиями, имевшими сколько-нибудь существенное значение. В заметке к «Возмездию» 24 февраля 1911 года он пишет о герое поэмы, говоря в сущности о себе: «У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде. С детства он молчал, и все сильнее в нем накоплялось волнение — беспокойное и неопределенное. Между тем близилась Цусима и кровавые зори 9 января. Он ко всему относился, как поэт, был мистиком, в окружающей тревоге видел предвестие конца мира».
В годы отрочества сильнее, чем поэтические стремления, давали себя знать артистические увлечения Блока. Он много и охотно читал среди домашних и знакомых стихи Апухтина, Полонского, Фета, устраивал домашние спектакли, увлекался Шекспиром и декламировал монологи Отелло, Гамлета. Позднее — в годы студенчества — Блок записался даже в один из петербургских драматических кружков, участвовал в нескольких постановках, но вскоре потерял интерес к артистической деятельности.
В 1897 году он побывал за границей — в Бад-Наугейме, куда ездил с матерью, проходившей там курс лечения. Там Блок встретился с Ксенией Михайловной Садовской, увлечение которой сказалось в ряде стихотворений, посвященных «К. М. С».
В 1895 году Блок встретился с Л. Д. Менделеевой, дочерью знаменитого русского химика Д. И. Менделеева, жившей в имении отца — Боблово, в семи верстах от Шахматова, и в 1903 году женился на ней.
Жизнь его шла спокойно, без потрясений, без тяжелых событий. А между тем уже с пятнадцати лет начинается у Блока то волнение, о котором он говорит в заметке к «Возмездию». В автобиографии своей он это резко подчеркивает: «Жизненных опытов» не было долго. Смутно помню я большие петербургские квартиры с массой людей, с няней, игрушками и елками и благоуханную глушь нашей маленькой усадьбы. Лишь около 15-ти лет родились первые определенные мечтания о любви, и рядом — приступы отчаяния и иронии».
Естественно, что творчество Блока в первом периоде проникнуто глубоко личными мотивами и отражает его настроения, рождавшиеся в окружающем его узком и ограниченном мирке, очень культурном и духовно благородном, но совершенно оторванном от общественной жизни:
И заколдован был сей круг:
Свои словечки и привычки,
Над всем чужим — всегда кавычки,
И даже иногда — испуг;
А жизнь меж тем кругом менялась...
(«Возмездие»)
Писать Блок начал очень рано, «чуть ли не с пяти лет», как он вспоминал. Творческие попытки с годами крепли. Определились любимые поэты — Жуковский, Полонский, Фет.
С 1894 года (до 1897 г.) Блок стал издавать дома рукописный журнал «Вестник», в котором помещались произведения его сверстников, знакомых и родственников, иногда взрослых. Он был редактором и сам поместил в «Вестнике» много стихов, повестей и даже пьесу «Поездка в Италию». Интересна характеристика этой пьесы, данная таким расположенным к нему биографом, как М. А. Бекетова. Пьеса, по ее словам, «свидетельствовала о полном незнании житейских отношений... всякого, кто присмотрится к «Вестнику», кроме талантливости и остроумия редактора поразит и то обстоятельство, что в шестнадцать лет уровень его развития в житейском отношении подошел бы скорее мальчику лет двенадцати».
Уже в эти годы, при всей наивности содержания, стихи Блока обнаруживают известную стихотворную культуру. Вот одно из стихотворений Блока, помещенных им в «Вестнике»:
Серебристыми крылами
Зыбь речную задевая,
Над лазурными водами
Мчится чайка молодая.
Солнца луч на них играет,
И из струй реки глубокой
Стая рыбок выплывает.
Облака плывут по небу,
Журавли летят высоко.
Гимн поют хвалебный Фебу.
Чуть колышется осока.
Но лишь с 1898 года началось, по словам Блока, «серьезное писание». Это был период большой творческой напряженности. Ко времени выхода первой книги стихов Блока в конце 1904 года у него накопилось до восьмисот стихотворений, т. е. одиннадцать — двенадцать тысяч строк!..
Это первый период творчества Блока. Биографически он совпадает со страстным увлечением Л. Д. Менделеевой, приведшим к объяснению 7 ноября 1902 года и свадьбе 17 августа 1903 года.
Для понимания раннего периода творчества Блока необходимо помнить, что все стихи этого времени автобиографичны и связаны, главным образом, с любовными переживаниями.
Эти любовные переживания сочетаются у Блока с усилением религиозно-мистических исканий. В это время знакомится он с творчеством философа и поэта Владимира Соловьева и испытывает большое его влияние.
Владимир Соловьев, философ крайне идеалистического и религиозного толка, был и поэтом резко мистической окраски. Влиянием В. Соловьева объясняется своеобразное смешение эротики и мистицизма в ранней лирике Блока, стремление в любом явлении повседневности увидеть отсвет каких-то иных миров, каждое свое чувство представить как проблеск таинственных и непонятных даже самому носители: их томлений и предчувствий.
Таким образом, резкий индивидуализм раннего Блока, находивший свое выражение в крайне узкой по своему отношению к миру интимной любовной тематике, соединялся в его творчестве со стремлением осмыслить в мистическом плане даже и эти реальные переживания. Поэзия Блока приобрела исключительно осложненную, непонятную форму, в которой — за внешней ее значительностью и затрудненностью — по существу скрывалось весьма ограниченное содержание. Автобиографичность и своеобразную зашифрованность своих стихов конца девяностых — начала девятисотых годов сам Блок чувствовал настолько сильно, что под конец своей жизни хотел даже написать комментарий к этим стихам, «воспользоваться приемом Данте, который он избрал, когда писал «Новую жизнь». Сохранившиеся наброски этого комментария позволяют с достаточной ясностью уловить процесс своеобразного перевода простых и реальных фактов и переживаний на язык туманных и расплывчатых мистических намеков.
Так 10 марта 1901 года Блок написал следующее стихотворение:
Пять изгибов сокровенных
Добрых линий на земле.
К ним причастные во мгле
Пять стенаний вдохновенных.
Вы, рожденные вдали,
Краем дальним и прекрасным,
Переполненной земли.
Пять изгибов вдохновенных,
Семь и десять по краям,
Восемь, девять, средний храм —
Пять стенаний сокровенных.
Но ужасней — средний храм —
Меж десяткой и девяткой,
С черной выспренней загадкой,
С воскуреньями богам.
Трудно, конечно, понять смысл этого стихотворения, очевидны лишь его напряженная мистичность и стремление поэта передать читателю свое ощущение таинственности мира, окружающего человека.
В комментарии Блок пишет по поводу этого стихотворения: «Я встретил Любовь Дмитриевну на Васильевском Ост[рове] (куда я ходил покупать таксу, названную скоро Краббом). Она вышла из саней на Андреевской площади и шла на курсы по 6 Линии, Ср[еднему] проспекту — до 10 Линии, я же, не замеченный Ею, следовал позади (тут витрина фотографии близко от Среднего пр.). Отсюда появились «пять изгибов»... «Мне хотелось запечатать мою тайну, вследствие чего я написал шифрованное стихотворение, где пять изгибов линий означали те улицы, по которым она проходила, когда я следил за ней, не замеченный ею».
Возьмем другой пример — стихотворение от 1 мая 1902 года:
Там — в улице стоял какой-то дом,
И лестница крутая в тьму водила.
Там открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, — и снова тьма бродила.
Там в сумерках белел дверной навес
Под вывеской «Цветы», прикреплен болтом.
На лестнице — при свете лампы желтом.
Там наверху окно смотрело вниз.
Завешанное неподвижной шторой,
И, словно лоб наморщенный, карниз
— и взоры...
Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
И было пенье, музыка и танцы.
А с улицы — ни слов, ни звуков нет,—
И только стекол выступали глянцы.
Мелькала тень, и лампа чуть светила.
Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
Свет выбегал, и снова тьма бродила.
Сколько здесь приглушенной тревоги и таинственности, неясных и тревожных чувств! А между тем стихотворение говорит лишь о драматических курсах Читау на Гагаринской улице. Там училась Л. Д. Менделеева. Блок туда ее провожал, и в доме действительно «было пенье, музыка и танцы». Но все бытовые детали, как и в «пяти изгибах», не содержащие в себе, пожалуй, подлинной поэтической основы, в такой мере переключены в план таинственных иносказаний, полунамеков и полушопотов, что приобретают какую-то значительность, которая на поверку оказывается мнимой.
оформлял подлинное поэтическое содержание своих стихов очень сложно, запутанно, затрудненно; нужно найти известный ключ к его творчеству девяностых—девятисотых годов, чтобы глубже его оценить и разобраться в Блоке вообще. Дело ведь не только в том, что Блок писал такие стихи. Важна выяснить, что стимулировало их создание, что позволяло этим стихам звучать в определенный период, какие общественные настроения были уловлены Блоком как поэтом. Так или иначе, но начиная с 1898 года Блок выступает как поэт. А поэт — это человек, отражающий жизнь и воздействующий на нее средствами искусства.
При всей узости и интимности кругозора творчества Блока в этот период, при всей его затемненности, оно было именно поэзией, т. е. обобщало в образах определенные явления действительности и оценивало их. Как известно, в лирике живую ткань образа составляют человеческие чувства — переживания, которые рисует поэт в своих стихотворениях.
Эти переживания воспроизводят жизнь того времени в субъективном ее восприятии Блоком. Его субъективные настроения, как было сказано, выражались, прежде всего, в стремлении мистически интерпретировать жизнь. Конечно, не только характер воспитания в семье толкал Блока на этот творческий путь. Была более широкая общественная среда, определявшая настроение и самой семьи, была литература, дававшая Блоку именно такую направленность поэтического внимания. Поэтому творчество Блока в этом периоде являлось не просто зашифрованным мистически дневником его отношений с Л. Д. Менделеевой. Этот дневник приобретал некое обобщенное значение, ибо он отражал какие-то общественные настроения, известное течение общественной мысли.
Индивидуалистическая и мистическая лирика Блока этих лет далека от современного читателя. Но, тем не менее, она представляет для нас существенный интерес прежде всего как документ эпохи, как яркое и конкретное отражение и воспроизведение определенных общественных настроений конца девяностых—начала девятисотых годов.
С другой стороны, этот этап поэтического развития Блока крайне любопытен потому, что чрезвычайно наглядно показывает, откуда приходилось начинать Блоку свой поэтический путь, что приходилось ему преодолевать.
стороны действительности. Эстетическая значимость таких стихов сохранилась и для нас.
Рассматривая ранний период творчества Блока, мы попытаемся выяснить прежде всего, какие же реальные общественные настроения диктовали Блоку его образы.