Глава II. Семья Блока
Судьба, казалось, была благосклонна к Блоку. Он родился 16 ноября (ст. стиля) 1880 года в старой дворянской культурной семье, жил в обстановке, избавлявшей его от материальных лишений. Но в этом благополучии была и обратная сторона: Блок рос и воспитывался в тепличных условиях, далеких от жизненных тревог и страданий. Сам он так вспоминал впоследствии об этом своем одиноком и безмятежном детстве:
В туманах, над сверканьем рос,
Безжалостный, святой и мудрый,
Я в старом парке дедов рос,
И солнце золотило кудри...
... И было, как на Рождестве,
Когда игра давалась даром,
А жизнь всходила синим паром
К сусально-звездной синеве.
(Июль, 1905)
Творчество немыслимо вне жизни — лишь она дает художнику идеи, чувства, краски. Путь Блока к жизни начинался издалека, из тихой, одноцветной семейной заводи, которую ничто не волновало извне.
Мать Блока была дочерью известного в свое время ученого — ботаника, ректора Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова.
Бекетов принадлежал к старинной дворянской семье, когда-то богатой, но разорившейся. У него было лишь небольшое, купленное им самим имение в Шахматове (Клинский уезд, Московской губернии), где и проходило детство Блока. Дед поэта был яркой фигурой среди русских культурных людей конца XIX века, разносторонне образованным, увлекавшимся общественной деятельностью, либерально настроенным человеком. Своеобразный облик его рисует Блок в своей автобиографии: «Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает... В своем сельце Шахматове... дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком, совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят: лишь бы отвязались.
Встречая знакомого мужика, дед мой брал его за плечо и начинал свою речь словами: „Eh bien, mon petit..." Иногда на том разговор и кончался. Любимыми собеседниками были памятные мне отъявленные мошенники и плуты: старый Jacobe Fidele, который разграбил у нас половину хозяйственной утвари, и разбойник Федор Куранов... Однажды дед мой, видя, что мужик несет из лесу на плече березку, сказал ему: «Ты устал, дай я тебе помогу». При этом ему и в голову не пришло то очевидное обстоятельство, что березка срублена в нашем лесу».
Ярким человеком была и жена А. Н. Бекетова — бабушка Блока — Елизавета Григорьевна, дочь известного путешественника и исследователя Средней Азии Григория Силыча Карелина. Она владела несколькими языками, много переводила и печатала. «Ее мировоззрение было удивительно живое и своеобразное, — вспоминал о ней Блок, — стиль — образный, язык — точный и смелый, обличавший казачью породу». Все три дочери Бекетовых: мать Блока — Александра Андреевна и две его тетки унаследовали эту семейную культуру и литературную одаренность. Все они много переводили, печатали и оригинальные свои произведения. С самого раннего детства Блок находился в среде, насыщенной художественно-литературными интересами.
Но мать и отец Блока были уже лишены того внутреннего покоя, той уравновешенности, которая отличала старшее поколение. Мать Блока была крайне нервной, неуравновешенной, мистически настроенной женщиной. С самого начала своей жизни Блок испытывал воздействие религиозно-мистических настроений своей матери.
Семья не только замыкала Блока в мире, оторванном от реальной жизни, но и уводила его от действительности, воспитывая ребенка в духе религиозного осмысления мира. Уже с детства воздвигалась стена между Блоком и жизнью, стена, которую с таким трудом он разрушал и до конца, может быть, не разрушил.
Тепличная и религиозная атмосфера, окружавшая Блока, усугублялась и тем, что жизнь семьи его не была вполне нормальной. Его родители разошлись сейчас же после рождения Блока, и впоследствии он лишь переписывался со своим отцом.
Вдобавок — он был единственным ребенком, на котором, естественно, сосредоточилось внимание всей семьи Бекетовых, куда вернулась его мать после разрыва с А. Л. Блоком — отцом поэта.
«С первых дней своего рождения, — вспоминает, его тетка М. А. Бекетова, — Саша стал средоточием жизни всей семьи... Его обожали все, начиная с прабабушки и кончая старой няней... О матери нечего и говорить. Вскоре после рождения Саши из-за границы вернулась его тетка Екатерина Андреевна. Она любила Сашу с какой-то исключительной нежностью. Он оставался ее идолом до конца ее краткой жизни».
«болезнью» Блока: начало крайнего эгоцентризма и глубочайшего индивидуализма. Отец Блока, Александр Львович Блок, профессор государственного права в Варшавском университете, был очень талантливым, но странным и тяжелым человеком. «Было что-то судорожное и страшное... во всем душевном и физическом облике его», — писал о нем сам Блок и эта тяжелая наследственность дала себя знать впоследствии в тех приступах тоски и подавленного душевного состояния, которые находили на Блока. Отцу был обязан Блок и своей внешностью: «строгим лицом и головой флорентинца эпохи Возрождения», как сказал о нем Горький.
О своей семье, об отце много рассказал сам Блок в незаконченной поэме «Возмездие», над которой он работал в 1910—1921 годах. Поэма эта имеет автобиографический характер, и многое в ней бросает яркий свет на семейную обстановку Блока. Чрезвычайно характерно в поэме то, что, вспоминая с большой мягкостью о бекетовской семье, Блок в то же время резко подчеркивает ее отрешенность от жизни, несоответствие ее уклада новым жизненным течениям, ломающим старинные, привычные устои. Поэтому лиризм поэмы в частях, изображающих семейную жизнь, связан с глубокой иронией, вытекающей из острого ощущения Блоком несоответствия между семьей и окружающей жизнью:
Жизнь старших близится к закату.
(Что ж, как полудня ни жалей,
Не остановишь ты с полей
Ползущий дым голубоватый).
Глава семьи — сороковых
Годов соратник; он поныне,
В числе людей передовых,
Хранит гражданские святыни,
Он с николаевских времен
Стоит на страже просвещенья,
Но в буднях нового движенья
Немного заплутался он...
Наоборот — в тонах глубокого трагизма говорит Блок в поэме о своем отце, об его одиночестве, человеконенавистничестве, душевном разладе.
... Привыкли чудаком считать
Отца — на то имели право:
На всем покоилась печать
Его тоскующего нрава;
Он был профессор и декан;
Имел ученые заслуги;
Ходил в дешевый ресторан
— и не держал прислуги...
... Так, с жизнью счет сводя печальный,
Презревши молодости пыл,
Сей Фауст, когда-то радикальный,
«Правел», слабел... и все забыл;
Ведь жизнь уже не жгла — чадила,
И однозвучны стали в ней
Слова: «свобода» и «еврей»...
Лишь музыка — одна будила
Отяжелевшую мечту:
Брюзжащие смолкали речи;
Хлам превращался в красоту;
Прямились сгорбленные плечи;
С нежданой силой пел рояль.
Будя неслыханные звуки:
Проклятия страстей и скуки,
Стыд, горе, светлую печаль...
И наконец — чахотку злую
Своею волей нажил он,
И слег в лечебницу плохую
Сей современный Гарпагон...
его для жизни. За ее внешним благоденствием скрывалось большое внутреннее неблагополучие, отрешенность от мира, утрата связи с эпохой, индивидуализм. Религиозность и метания матери, озлобленность и цинизм отца — все это сказалось на детских годах поэта.
Надо было итти к жизни, к народу, надо было соединить огромный творческий дар, художническое чутье с живым человеческим опытом, без которого этому дару грозила опасность превратиться в пустоцвет.