Глава XI
«Кармен»
Декабрьская книжка за 1914 год — «Любви к трем апельсинам» — журнала доктора Дапертутто (В. Э. Мейерхольда) — познакомила своих читателей с новым циклом стихотворений Блока. Цикл назывался — «Кармен»: в него входило 8 стихотворений (в последующих опубликованиях — 10); непосредственно под названием стояло посвящение: Любови Александровне Дельмас, а в самом конце — дата: «Март 1914 года».
О «марте 1914 года» мы имеем два свидетельства. Одно — М. А. Бекетовой. Другое — самого Блока.
Двенадцатая глава бекетовского очерка начинается фразой: «Сезон 1913 – 14 гг. ознаменовался новой встречей и увлечением». И дальше Бекетова рассказывает, что в этом сезоне в Музыкальной драме Блок увидел в роли Кармен известную артистку Любовь Александровну Дельмас и «был сразу охвачен стихийным обаянием ее исполнения и соответствием всего ее облика с типом обольстительной и неукротимой испанской цыганки». В марте Блок и Дельмас познакомились.
1‑го апреля 1920 года, составляя объяснительную записку к «Двенадцати», Блок среди прочих замечаний указал на те моменты своей жизни, когда он «слепо отдавался стихии». Таких моментов — три. Март 1914 г. занимает по времени второе место в этой триаде.
Сопоставляя «биографические данные» и «личное признание», мы получаем ключи к дате и посвящению цикла. «Март 14‑го года» становится для нас в отношении Блока — месяцем стихии, нашедшей свое выражение в новом театральном романе поэта.
Развитие творческих сил этого романа и запечатлено в «Кармен». Этот роман — самый бурный и яркий из всех театральных романов Блока последний раз срастил в его жизни линию театра с линией страсти.
Рассматривая под углом «романа образов» стихи о Кармен, мы не только ощущаем веянье музыки их породившей, но и становимся как бы свидетелями пламенной и бурной драмы. Проследим ее теченье.
Прежде всего дадим себе труд расшифровывать датировку цикла по отдельным его звеньям. Пользуясь «хронологией стихотворений Блока», мы можем установить следующее: первое стихотворение о Кармен написано 4‑го марта. Затем идет большой перерыв, и поэт возвращается к затронутой им теме только 18‑го. Остальные 8 стихотворений написаны в течение 10 дней с 22‑го по 31‑е марта: 22‑го — одно, 24‑го — два, 25‑го и 26‑го по одному, 28‑го — два; 30‑го и 31‑го по одному.
Теперь возьмем ряд других чисел, а именно, тех чисел марта, в которые шла «Кармен» в музыкальной драме. Согласно афиш, в том месяце «Кармен» шла 2‑го, затем 6‑го, потом после перерыва лишь 21‑го и 27‑го уже в предпоследний и последний раз в сезоне. Если мы теперь сопоставим оба календарных ряда и примем во внимание содержание стихотворений, то сможем с очень большим вероятием предположить, что Блок слушал Кармен в марте из четырех раз — три: 2‑го, 21‑го и 27‑го, при чем решающее значение в смысле романа имели для него представления 21‑го и 27‑го.
Обратимся теперь к самому циклу. 4‑го марта Блок написал всего лишь одно восьмистишие, которое в 3‑м издании III‑го тома выделено им, как эпиграф. Приводим его целиком:
«Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет мигнувший свет, —
Так сердце под грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явлением Карменситы».
Это вступительное стихотворение, написанное, вероятно, под впечатлением спектакля 2‑го марта, — своего рода увертюра. Оно несет в себе все лейтмотивы будущей драмы. Кармен сразу встает окруженная образами космического порядка — океана, молнии, грозы. Певучая гроза — говорит поэт о Кармен. Ее явление меняет строй сердца. Иначе и не может быть, ибо отдаться стихии, значит, именно, изменить строй сердца.
‑го можно назвать воспоминанием. Читая его, мы видим бушующую снежную весну, комнату, поэта, склоненного над книгой. Глаза прикованы к печатным строкам, но вдруг — внезапное воспоминанье, и Блок пишет:
«Я отвожу глаза от книги».
Что же видят теперь глаза поэта? Они видят тот страшный час,
«… когда она,
Читая по руке Цуниги,
В глаза Хозе метнула взгляд».
Итак, — Кармен снова перед Блоком. Рисуя театральную сцену Блок переходит затем опять на себя, и подлежащее «я» вновь появляется неожиданно в ткани стихотворения.
«И я забыл все дни, все ночи,
И сердце захлестнула кровь,
Смывая память об отчизне»…
И вновь звучит мелодия Кармен:
«А голос пел: Ценою жизни
Ты мне заплатишь за любовь».
Сердце, захлеснутое кровью, любовь, оплаченная ценой жизни, страшный час встречи, взгляд, метнутый — точно камень из пращи — все эти образы показывают нам, что мы находимся в преддверии действительно стихийного чувства, чувства, где любовь сплетена со смертью, где жизнь не кажется дорогой платой за взаимность.
21‑го «Кармен» шла снова в Музыкальной Драме. Можно думать — без Дельмас, ибо читая стихотворение от 25‑го марта, легко предположить, что Блок в этот день встретился с артисткой и был с ней вместе на спектакле. Так же как стихотворение от 18‑го является воспоминанием, так и стихотворение от 25‑го носит те же черты. На этот раз Блок вспоминает о первой встрече. Какой же встретил Блок свою Кармен впервые?
«Сердитый взор бесцветных глаз,
Их гордый вызов, их презренье.
Всех линий — таянье и пенье,
Так я вас встретил в первый раз».
Вот перед нами встает — бледное лицо, низко спадающая прядь волос, почти пугающая чуткость нервных рук и плеч. В движениях гордой головы поэт замечает досаду. И с острой наблюдательностью отгадывает причину:
«А там, под круглой лампой, там
Уже замолкла сегедилья,
И злость, и ревность, что не к Вам
Идет влюбленный Эскамильо…»
Образы сцены вновь сменяются образами жизни. И в портрет своей Кармен Блок вносит еще отдельные детали. Скользящая поступь, песня нежных плеч — все это дополняет первый набросок. А затем течение описательных строк неожиданно прерывается мотивом иного значения. Блок пишет:
«И сердцу суждено беречь,
Как память об иной отчизне, —
Ваш образ дорогой навек».
Еще вскользь брошены эти слова, но в их намеке как-то странно сближается Кармен с памятью об иной отчизне. В стихотворении от 18‑го Блок писал, что явление Кармен смыло память об отчизне, в стихотворении от 25‑го, наоборот, он говорит, что Кармен вызывает эту память, но только отчизна на этот раз иная. Иная отчизна — вот что начинает становиться исходным пунктом романа, и что в нашей памяти вызывает образ Незнакомки, образ окруженный той же атмосферой двойного бытия. И вновь врывается музыка Бизе:
«А там: Уйдем, уйдем от жизни,
Уйдем от этой грустной жизни,
…»
Пауза. И вдруг с беспощадной реальностью Блок бросает:
«И март наносит мокрый снег»,
заканчивая этой фразой описание первой встречи.
Уход от этой грустной жизни, память об иной отчизне… Постепенно мы чувствуем, как тема Кармен начинает сливаться с темой «потерянного рая», с темой падшего ангела, как около героини Блока начинают мерцать крылья лермонтовского и врубелевского демонов. И точно — восьмистишие от 24‑го нам и рисует образ какого-то демона утра, дымно-светлого, златокудрого и счастливого. Его струящийся хитон — синь, как небо и переливается перламутром.
«Но, как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей — червонно красным,
И голос — рокотом забытых бурь».
Проблема превращения, поставленная здесь, поставлена Блоком, как проблема двойственной природы. Двойственная же природа по Блоку — природа демоническая. В аспекте «демонического» и протекает роман Кармен и Блока.
‑го, как бы не имеет прямой связи с циклом, но в своих 8 строках оно пленительно сохраняет отблеск той ранней весны, которая была оправой романа.
«и весна, и лед последний колок» — все это заставляет нас верить Блоку, что
«И в сонный входит вихрь смятенная душа…»
Но, создавая эту сонную весеннюю пастель, Блок создает ее для того, чтобы поставить выше зорь закатных — окно, в которое, вероятно, глядится его Кармен.
«В последнем этаже, там под высокой крышей.
…»
26‑го марта Блок снова возвращается к героине своего театрального романа. Пользуясь живописным приемом, Блок дает пеструю толпу поклонников Кармен, на фоне серых стен ночной таверны «Лилас — Пастья». Из этой толпы он выделяет одного, похожего на тень, который
«Молчит и сумрачно глядит,
Не ждет, не требует участья».
Но вот звучит бубен, глухо звенят запястья, — то Кармен; и под эти звуки веселья
«Он вспоминает дни весны,
Он средь бушующих созвучий
Глядит на стон ее певучий
И видит творческие сны».
Характерно, что и в этом стихотворении опять присутствует момент воспоминанья. Память, забвение и забытость (забытые бури, забытые дни и ночи), и воспоминание — все эти состояния души делают роман Блока каким-то странным романом памяти.
«Кармен» шла в тот сезон 27‑го, и это последнее представление, как бы подготовляет развязку. Два стихотворения от 28‑го и стихотворения от 30‑го и 31‑го — конец романа. Стихотворение, начинающееся мелодией:
«О, да, любовь вольна, как птица…» —
исключительно по вложенной в него силе чувства.
На гордое утверждение вольной любви — поэт отвечает Кармен своим верноподданничеством:
— «Да, все равно, я твой!
— Да, все равно, мне будет сниться
— Твой стан, твой огневой».
Лишь одного хочет и просит Блок от Кармен:
— «Что ты, в чужой стране,
— Что ты, когда-нибудь, украдкой
— Помыслишь обо мне…»
Эта мысль — и тут поэт выдает свое тайное желанье — должна быть
«Простой и белой, как дорога,
Как дальний путь, Кармен».
Путь и дорога в страну, куда нет доступа падшему ангелу, в чужую страну, ставшую для него чужой — эти образы — один из лейтмотивов романа. Чем дальше, тем сильнее звучит эта тоска о «потерянном рае».
«отзвуком забытого гимна в моей черной и дикой судьбе».
Кармен в этом стихотворении вновь становится образом света и лазури. «Царицей блаженных времен» называет ее Блок
«С головой, утопающей в розах,
Погруженная в сказочный сон».
В этом сказочном сне видит Кармен:
«Даль морскую и берег счастливый,
И мечту, недоступную мне.
Видишь день беззакатный и жгучий
И любимый, родимый свой край,
Синий, синий, певучий, певучий,
».
Стихотворение от 30‑го (в этот день в 1914 году было вербное воскресенье) является стихотворением о вербе, о ячменном колосе и о розах. Верба — это весенняя таль — говорит Блок. Колос ячменный — поля и заливистый крик журавля. Розы же —
«Розы — страшен мне цвет этих роз,
Это — рыжая ночь твоих кос?
Это — музыка тайных измен?
— сердце в плену у Кармен?»
Сердце в плену, но близок час, когда все сознает и примет Блок, и плен перестанет быть пленом.
Этот конец романа несет стихотворение, датированное 31‑м. Оно начинается страшным и странным признанием, признанием, похожим на крик:
«Нет, никогда моей, и ты ничьей не будешь».
Ничья — вот истинная судьба, отверженной Кармен Блока. Здесь, потому что слишком дивна прелесть, и нет сил постичь ее. Там, потому что будучи частью души вселенской, заключена она в дикий сплав миров.
Его Кармен — это дальний отклик его Незнакомки, которая ведь тоже, по словам поэта, не просто дама в черном платье со страусовыми перьями, а «дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового».
И так же, как и Незнакомка в конце пьесы, так Кармен, здесь в конце цикла делается вновь звездой, и Блок следит за ее полетом.
«Сама себе закон — летишь, летишь ты мимо,
К созвездиям иным, не ведая орбит».
И в зареве этого мира — пишет Блок —
«… твоя безумна младость…»
И продолжает в каком-то уверенном и бодром мажоре:
«Все — музыка и свет: кет счастья, нет измен…
…
Но я люблю тебя: я сам такой, Кармен».
«Я сам такой» — этим сознанием себя, как существа, присущего какому-то другому плану бытия, но плененного «диким сплавом миров» кончается роман Блока. Написав его, Блок как бы заклял стихию. Стихия улеглась. Снежная весна отшумела.
Знакомство Блока и Дельмас пережило роман Кармен и поэта — но нам важно не это, а то, что в мартовских стихиях 14‑го года Блок понял и осознал свою глубинную и стихийную природу.
И в этом смысле последний роман Блока, навеянный ему театром, кажется нам какой-то сверхчеловеческой попыткой поэта вернуться в ту отчизну, которую он когда-то «покинул», — отчизну светлого и радостного духа.
— цикла, посвященного Кармен, — этого конгениального отражения страстной и таинственной музыки Бизе.