О БЛОКЕ
(неопубликованная авторская запись доклада )
" ... Посмотрите на меня
Я стою среди пожарищ,
Обоженный языками
Преисподнего огня... "
Доклад возник случайно и не был записан. Несколько моих знакомых после вечера памяти Блока, устроенного в январе сего (1931) года союзом писателей и Большим драматическим театром по случаю 10-летия смерти поэта, не удовлетворившись поверхностностью докладов о нем и невыразительностью актерской декламации его стихов - кстати, неудачно подобранных - просили меня дать " введение в творчество поэта " , хотя бы в виде примечаний к чтению его стихов.
В такой именно форме и было сымпровизированно мое сообщение. Оформить импровизацию, пожалуй, удобнее всего в тезисах, выражающих предпосылки моего подхода к Блоку.
1. Блок - подлинно великий русский поэт лермонтовского масштаба и стиля, - представляет отстоявшуюся (и ныне отставленную) ценность русской культуры.
2. Надлежащую, то есть единственно-содержательную формулу этой ценности можно найти, лишь вставив изучаемый феномен (творчество поэта) внутрь какой-либо строго-монистической системы, правомочной оценивать самое культуру.
Современность Российская, императивностью марксизма, принудительно наталкивает (в этом ее добро) на необходимость ВЫБОРА монистической системы мировоззрения, внутри которой надлежит " расставить на свои места " накопленные ценности культуры.
Все в мире четко, потому что четно.
Сейчас непосредственно ощутимо, что мир расколот религиозным принципом: антитезис марксизму - только христианство (т. е. православие), религия человекобожия - религия богочеловечества. Наше время обнаружило природу спора: tentium nondatur. Или - или. Но для последовательного немарксиста "nondatur" и "secundum" ...........
3. Монистической системой, правомочной оценивать самое культуру и отдельно феномены, берется философия Православия.
4. Генетическая зависимость культуры от культа заставляет искать тем культуры в тематике культа, т. е. в богослужении.
В нем начала и концы, исчерпывающие совокупность общечеловеческих тем в их чистоте и отчетливости.
Культура же, от культа оторвавшись, обречено их варьирует, обречено искажая. Так служанка, оставшись одна, повторяет, как свое, фразы и жесты госпожи. Творчество культуры, от культа оторвавшееся, по существу - ПАРОДИЙНО.
Пародийность предполагает перемену знака, при тождестве тем.
5. Познание - определение чего-либо per genus proximus et differentiam specificat.
Отсюда - методологическая презумпция в отношении литературы, единственно подлинное изучение ее единого материала - выражение его " в терминах " тематики культа.
Отсюда же и критерии " ценности ", " значительности " литературного явления: значительно то, что значимо в терминах тематики культа. Степень " ценности " соответствует легкости соотношения феномена литературного с ноуменом культовым, легкости усмотрения в тематике литературной глубинности религиозной.
Эта ценность, разумеется, относительная, вытекающая из отношений двух областей и потому не являющаяся еще ценностью внутри каждой из них. Необходимо учитывать перемену знака, т. е. несовпадения пародии с пародируемым.
Но всякая ценность относительна по природе, как очевидно, критерия ценности литературных явлений внутри самой литературы, как замкнутой системы, быть не может. Понятие ценности предполагает...... выход в другую систему, - систему....
6. Значительность поэзии Блока в указанном смысле бесспорна, ибо бесспорна, подлина его мистика.
Мистические предпосылки символизма могут быть поняты и оценены только в предпосылках религии, т. е. православия.
Любой неправославный подход к поэзии Блока должен считаться недостаточным дл\ ее понимания, а позивистические подходы к символизму без веры в причастность символа той реальности, которую он символизирует, должно считать оскорбительными, как смердяковское " про неправду все написано " . Блок или великий поэт, потому что говорит о подлинной реальности, или - если реальности нет - симулянт, " только литератор модный " без будущего, как всякая мода.
Но и " слов кощунственных творец " есть уже поэт значительный, ибо кощунственные слова - неправда, сказанная о Правде; " кощунство всерьез " обязывает быть причастным глубине, предполагает укорененность в глубинах сатанинских.
7. Мистика Блока подлинна, но - по терминалогии Православия - это иногда его " прелесть " , иногда же явные бесовидения.
Видения его подлинны, но это видения от скудости, а не от полноты.
В отчетливости демонизма у Блока " выходит прогресс даже супротив Лермонтова ".
8. Одна из основных тем Блока - о видении Прекрасной Дамы - восходящая по тематике к литературному Пушкинскому романсу " Жил на свете рыцарь бедный " и к " Трем видениям " Соловьева (впрочем, источникам, сливающимся в своем потоке), а по тематике культовой - католическому средневековому культу Богоматери - представляет искажение (пародию) подлинного восприятия " Честнейшей Херувим " , в видениях являющейся святым (примечательно - это тема русской агиологии: преп. Сергий, Серафим - избранник, возлюбленный Божия Матери).
Культовый, а именно этот - исток блоковской темы совершенно несомненен: одновременно у Блока надписанно на тетради стихов о Прекрасной Даме эпиграфом:
"Он имел одно виденье
Непостижное уму" -
(Пушкин)
и проект писать кандидатское сочинение о чудотворных иконах Божией Матери (Письма Блока. Воспоминания С. Соловьева с. 12).
"Он за Матерью Христа
Непристойно волочился".
Это основной у него отдел его творчества, представляющий отчетливейшую в русской художественной литературе пародию 9-ой песни Утреннего канона, прославляющей " Честнейшую Херувим " , подобно тому, как Лермонтовский космизм пародирует мотив полиелейных псалмов, символизирующих в суточном богослужебном круге, вообще воспроизводящем собою шестоднев, - творческий акт 4-го дня - творение светил под ликование ангелов.
Примечательно, что у Блока соседство книг " А.... " и стихи о Прекрасной Даме - 9-ая песнь в утрене - " Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим " - предшествуют великому славословию, встречающему рассвет.
9. Выше упомянуто о взаимной сводимости тем пушкинского " Жил на свете рыцарь бедный " и " Трех видений " В. Соловьева. Первое - определенно от культа Богоматери, второе восходит к философствованию о Софии.
Остро интересна разработка проблемы об отношении философии о Софии к догматико-богословскому учению о Личности Богоматери. Проблема ждет исследования: не предрешая выводов, кажется возможным, однако, глубинное единство темы принять за предпосылку. Обломки софийных философем, попадающие в " низовые потоки культуры " - к романтикам в формуле " вечная женственность " , ассоциацией сходства возводят мысль горе, туда, где молятся Бого-Родице-Присно-Деве. Решающий же аргумент правомочности сближения тем о Софии и Марии дает Церковь, установившая чтение " законоположных для всякого софиста отрывков о Премудрости " (Притч. 9, 1-2) в качестве паремии именно в богородичные праздники (а в Благовещение - Притчи 8, 23-30) .
Ветхозаветный символ, по свойству всякого символа, должен мыслиться и быть причастным символизируемой ему реальности, как причастен субстанции модус.
Христианское учение о Софии не есть ли вскрытие одного из модусов субстанции - Новозаветное богословие, в котором раскидываются модусы другие; София - не есть ли вершина ветхозаветных предчувствий о " Честнейше Херувим "?
10. Характерная особенность блоковских тем о Прекрасной Даме - изменчивость ее лика, встреча с нею не в храме только, но и в " кабаках, переулках, извивах " , перевоплощаемость Ее, Святой, в блудницу, " Владычицы вселенной, красоты неизреченной, Девы Зари Купины " - в ресторанную девку, - изобличает у Блока хлыстовский строй мыслей, допускающий возможность и даже требующей воплощения Богородицы в любую женщину.
Стихи утонченнейшего русского поэта и домыслы грубейшей русской секты соприкоснулись в своем глубинном. И " культура " и " некультурность " - от культа оторвавшись - одинаково его исказили, заменив культовую хвалу Владычице непристойной на Нее хулой.
Хула на Богоматерь - существенный признак блоковского демонизма. Литературно это от " Гаврилиады ".
11. Дальнейшее изложение сводится к документированию тезисов блоковскими стихами на некоторые из них (использованы три первых тома изд. Алконост, Берлин, 1923г.; из 4-го тома взято "12" . Прмечания к этим поэмам в тезисе 12-ом).
12. Поэма "12" предел и завершение блоковского демонизма и....... метафизическое, над ним, - ему показана предельная подмена, - и хронологическое, им самим в своем, хотя и обреченном творчестве - больше ничего не писал.
Стихия темы, в этой поэме вскрывающаяся, названа начальными словами " черный вечер " . В плане тематики литературной поэма восходит к Пушкину " бесовидение в метель " (" Бесы ").
Пародийный характер поэмы непосредственно очевиден: тут борьба с Церковью, символизируемой числом 12, - 12 красноармейцев, предводителем которых становится " И. Хр. " , пародируют апостолов даже именами: Ванька " ученик, его же любяше " , Андрюха - " Первозваного " и Петруха - " Первоверховного " . Поставлены под знак отрицания священник ( " А вон и долгополый... " ) и иконостас ( " От чего тебя упас золотой иконостас " ), то есть тот и то, без кого и без чего не может быть совершена Литургия.
Значительность этого последнего кощунства уясняется раскрытием значения иконостаса в одной из работ о. Павла Флоренского (изложение по записи, хотя и почти стенографической, потому без кавычек):
Храм есть путь к Богу. Богослужение ведется по 4-й координате глубины - горе. Храм - лествица Иакова: притвор-храм-алтарь-антиминс-чаша-Св. Тайны-Христос-Отец. Алтарь - пространство неотмирное. Небо от земли - алтарь от храма должен быть отделен видимыми свидетелями Невидимому - ликами святых. Они - как видения - возникают на границе видимого и невидимого: они на грани двух миров - " ангелы во плоти " . Иконостас - грань видимого и невидимого: агиофания и ангелофания. Иконостас в силу слепоты духовного зрения - дает в красках то, что мы должны бы узреть перед престолом Божиим - живой лик свидетелей. Иконостас - костыль духовный для полуслепых, хромых, увечных. Уничтожить иконы - замуровать окна. Алтарь без иконостаса был бы отделен от храма глухой стеной и "......" и перестал быть алтарем.
Икона - линия обводящая видения. Икона - окно в этот мир. Окно есть окно - только если за ним свет. Тогда оно - сам свет, а не отношение к свету. Как недействующее, оно мертво и не есть окно. Если символ являет реальность, то он от нее неотделим, иначе он не символ, а лишь чувственный материал.
" символа-напоминания " только.
... Блок, символист, не мог этого не понимать. Его недооценка нарочита, искусственна.
В поэме имеется четкое отрицание крещальных отрицаний. Троекратное и не всегда в поэме мотивированно повторяющееся: " Свобода, свобода, свобода. Эх, эх, без креста " , мотивируется параллельностью в чине оглашения. " Отреклся еси сатаны? " - " отрекохся " , и " сочетаешься ли Христу? " - " сочетаюсь " . В этом понимании поэма - повторение второго крещения, отрицание крещальных отрицаний, отказ от крещальных стяжаний: креста (Эх, эх, без креста) и имени.... " и идут без имени святого все 12 вдаль ".
В поэме отчетливо и не обинуясь говорят черти:
Эх, эх, поблуди
Сердце екнуло в груди.
Эх, эх, согреши
Легче будет для души.
Эх, эх, освежи
Спать с собою положи.
Эх, эх, позабавиться не грех.
Запирайте етажи,
Завтра будут грабежи.
Это только перевод на смердяковский язык ивано-карамазовского " все позволено " , более изысканного раньше:
"Сверкнут ли дерзостные очи,
Ты их сверканья не отринь.
Грехам, вину и страстной ночи
Шепча заветное аминь".
Характер прелестного видения, пародийность лика являющегося в конце поэмы " Исуса " (отметим разрушение спасительного имени) предельно убедительно доказывает состояние страха, тоски и беспричинной тревоги " удостоившихся " такого видения. Этот " Исус Христос " появляется как разрешение чудовищного страха, нарастание которого выражено девятикратным окриком на призрак и выстрелами, встреченными долгим смехом вьюги. Страх тоски и тревоги - существенный признак бесовидения, указываемый агиографической литературой. На вопрос по каким признакам можно распознать присутствие ангелов добрых и демонов, принявших вид ангелов, прп. Антоний Великий отвечал: " Явление св. Ангелов бывает невозмутительно. Являются они безмолвно и кротко, почему и в душе немедленно вселяется радость, веселие и дерзновение... Нашествие и видение злых духов бывает возмутительно, с шумом, гласами и воплями, подобно нашествию разбойников. От сего в душе происходят: болезнь, смятение, страх смертный... Поэтому, если увидев явившегося, приходите в страх, но страх ваш немедленно уничтожен, и вместо него в душу явилась неизгладимо неизглаголанная радость, то не теряйте упования и молитесь; а если чье явление сопровождается смятением, внешним шумом, мирской пышностью, то знайте, что это нашествие злых ангелов ".
Блок говорил (Чуковскому), что написав "12" , несколко дней подряд слышал непрекращающийся не то шум, не то гул, но потом все это смолкло.
" всегда говорил о своих стихах так, словно в них сказалась чья-то посторонняя воля, которой не мог не подчиниться, словно это были не просто стихи, а откровение свыше. Часто находил в них пророчества ".
А в конце "12" , когда Гумилев заметил, что место, где появился Христос, кажется ему искусственным, Блок сказал: " Мне тоже не нравится конец "12" . Я хотел бы, чтобы он был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но, чем больше я вглядывался, тем яснее видел Христа. И тогда я записал у себя: к сожалению, Христос ".
Противоестественное сочетание последних слов уясняет природу видения. Параллель ему в агиографической литературе читаем в житии преп. Исаакия Печерского (14 февр.) ..... у нас на Руси, - " однажды при наступлении вечера преподобный, утомясь после молитвы, погасив свечу, сел на месте своем. Внезапно пещеру озарил великий свет, яркий, как солнечный, и к преподобному явились два беса в образе прекрасных юношей, лица их светились, как солнце; они сказали святому: " Исаакий, мы ангелы, а вот грядет к тебе Христос с небесными силами " . Поднявшись, Исаакий увидел множество бесов, лица их светились, как солнце; один же среди них сиял более всех, и от лица его исходили лучи; тогда бесы сказали Исаакию: " Исаакий, вот Христос, пади перед Ним и поклонись Ему " . Не поняв бесовской хитрости, и позабыв ознаменовать себя крестным знамением, преподобный поклонился тому бесу как Христу. Тотчас бесы подняли великий крик, возглашая: " Исаакий, теперь ты наш! " и заставили его плясать до изнеможения.
К МУЗЕ
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть.
И такая влекущая сила,
Что готов я твердить за молвой,
Будто ангелов ты низводила,
Соблазняя своей красотой. ..
И когда ты смеешься над верой,
Над тобой возгорается вдруг
Тот неяркий пурпурово-серый
И когда-то мной виденный круг.
Зла, добра ли? - Ты вся - не отсюда.
Мудрено про тебя говорят:
Для иных ты - и Муза, и чудо.
Для меня ты - мученье и ад.
Демонизм этой саморекомендации предельно отчетлив. Но понимал ли Блок сам всю значительность своих признаний?
Вот православный материал для ее уяснения (к строфе 3-й): из жития преп. Отца нашего Максима Консохольвата. Об умной молитве. Добротолюбие V. 475-47 6. Слова преп. Максима, обращенные к св. Григорию Синаиту:
" Когда злой дух прелести приближается к человеку, то возмущает его ум, делает диким, сердце ожесточает и омрачает, навевает болезнь и страх, и гордость, очи извращает, мозг тревожит, свет не светлый и чистый, а красноватый, ум делает исступленным и бесноватым и уста заставляет говорить слова непокорливые и хульные ".
(Св. Калистрат и Игнатий. Наставление безмолвствующим, гл. 63, Добротолюбие 7, 382):
" К новоначальным и нравоучительным, и деятельным бес приходит ясными и неясными звуками. А в созерцательных производит некие фантазии, иногда окрашивая воздух наподобии света, а иногда производя огневые какие-то образования, чтобы такими искушениями прельстить подвижника Христова ".
" Неяркий, пурпуро-серый " - эта окраска для многих блоковских стихов.
ДВОЙНИК
Однажды в октябрьском тумане
Я брел, вспоминая напев.
(О, миг непорочных лобзаний!
О, ласки некупленных дев!)
И вот - в непроглядном тумане
Возник позабытый мотив.
И стала мне молодость сниться,
И ты, как живая, и ты...
И стал я мечтой уноситься
От ветра, дождя, темноты...
(Так ранняя молодость снится.
А ты-то, вернешься ли ты?)
Шатаясь, подходит ко мне
Стареющий юноша (странно,
Не снился ли он мне во сне?).
Выходит из ночи туманной
И прямо подходит ко мне.
И шепчет: " Устал я шататься,
Промозглым туманом дышать,
В чужих зеркалах отражаться
И женщин чужих целовать...
И стало мне странным казаться,
Что я его встречу опять...
Вдруг - он улыбнулся нахально,
И нет близ меня никого...
Знаком этот образ печальный,
И где-то я видел его...
А, может меня самого
Я встретил на глади зеркальной?
Это стихотворение и другое " Мой бедный, мой далекий друг " (1912) - литературные предки есенинского " Черного человека ".
ПЕСНЬ АДА
Лишь здесь бессилен наш земной обман,
И я смотрю, предчувствием волнуем,
Вглубь зеркала сквозь утренний туман.
Навстречу мне сквозь паутину мрака
Выходит юноша. Затянут стан;
Увядшей розы цвет в петлице фрака
Бледнее уст на лике мертвеца;
На пальце - знак торжественного брака -
Сияет острый аметист кольца;
И я смотрю с волненьем непонятным
В черты его отцведшего лица
И вопрошаю голосом чуть внятным:
" Скажи, за что томиться должен ты
И по кругам скитаться невозвратным? "
Пришли в смятенье тонкие черты,
Сожженный рот глотает воздух жадно,
И голос говорит из пустоты:
" Узнай: я предан муке беспощадной
За то, что был на горестной земле
Едва наш город скроется во мгле, -
Томим волной безумного напева
С печатью преступленья на челе,
Как падшая, униженная дева,
Ищу забвенья в радостях вина...
И пробил час карающего гнева:
Из глубины невиданного сна
Всплеснулась, ослепила, засияла
Передо мной чудесная жена!
В вечернем звоне хрупкого бокала,
В тумане хмельном встретившись на миг
С единственной, кто ласки презирала,
Я ликованье первое постиг!
Я утопил в ее зеницах взоры
Я испустил впервые страстный крик!
Так этот миг настал, нежданно скорый.
И мрак был глух. И долгий вечер мглист.
И странно стали в небе метеоры.
И был в крови вот этот аметист.
И был напиток душен и смолист...
............................................................
(1909)
К тезису 8 и 10. Одно из самых жутких по предельному обнажению " тайного " , подсознательного стихотворение Блока. Поистине, страшно читать такую исповедь одержимой души.
Я коротаю жизнь мою,
Мою безумную, глухую:
Сегодня трезво торжествую,
А завтра плачу и пою.
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот необъятною рукою
Покрывший зеркало - стоит?..
Блеснет в глаза зеркальный свет,
И в ужасе, зажмуря очи,
Я отступлюсь в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет.
.....................................................
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь - начнешь опять сначала,
И повторится все как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
К тезису 7-му.
Стихотворение выражает страдание, сопровождающее мысль о вечном круговращении. Идея к Блоку попадает от Екклезиаста ( " Нет ничего нового под солнцем " . 1,9) через Ницше и Достоевского: " Да теперешняя земля, может быть, сама-то миллион раз повторяется все в одном и том же виде до черточки. Скучища неприличнейшая! " ( Братья Карамазовы. Черт).
Но ощущение этой незыблемой в человечестве эмоции у Блока совершенно непосредственно.
Как растет тревога к ночи!
Тихо, холодно, темно.
Совесть мучит, жизнь хлопочет.
На луну взглянуть нет мочи
Сквозь морозное окно...
Что-то в мире происходит.
Утром страшно мне раскрыть
Лист газетный. Кто-то хочет
Появиться, кто-то бродит.
Иль - раздумал, может быть?
Гость бессонный, пол скрипучий?
Монотонной и певучей
Вновь я буду пить вино!
Все равно не хватит силы
Дотащиться до конца.
С трезвой, лживою улыбкой,
За которой страх могилы,
Беспокойство мертвеца.
(К тезису 7-му)
Ощущение " кого-то " , бродящего в мире, повторено в " Возмездии " с большей (если здесь еще не ясно.......) конкретизацией:
Двадцатый век... Ещее бездомней,
Еще страшнее жизни мгла
(Еще чернее и огромней
Тень Люциферова крыла).
Литературно это и следующее ( " Жизнь моего приятеля " ) восходит к пушкинскому " Когда для смертного угаснет шумный день " . Но для уяснения подлинной тревоги, страха, тоски и беспокойства, о которых говорит Блок, вот несколько параллелей. Нет нужды удаляться в " Добротолюбие " - пусть говорит блоковский современник:
" Многочисленны и многообразны пути, которыми диавол входит в душу и удаляет ее от Бога, налегает на нее всем существом своим - мрачным, ненавистным, убивающим... Когда диавол в нашем сердце, тогда необыкновенная, убивающая тяжесть и огонь в груди и сердце; душа человеческая стесняется, все ее раздражает, ко всякому доброму делу чувствует отвращение... Большая часть людей носит добровольно в сердце тяжесть сатанинскую, т. к. привыкли к ней, то часто и не чувствуют ее и даже увеличивают ее незаметно. Иногда, впрочем, злобный враг удесятеряет в них свою тяжесть, и тогда они страшно унывают, малодушествуют, ропщут, хулят имя Божие. Обыкновенное средство прогнать тоску у людей века сего - вечера, карты, танцы, театры. Но эти средства после еще больше увеличивают скуку и томление сердца. Если же, по счастию, обратятся они к Богу, тогда спадает вся их тяжесть. И они видят ясно, что прежде на их сердце лежала величайшая тяжесть, хотя они часто и не чувствовали ее... Если ты иногда замечаешь в уме и в сердце крайний мрак, скорбь, тоску, тесноту, неверие... тогда знай, что в тебе сила враждебная Христу - диавольская. Эта сила темная и убивающая, прокравшись в наше сердце через какой-нибудь грех сердца, часто не дает призывать Христа и святых, скрывая их за мглой неверия... " (О. Иоанн Кронштадтский " Моя жизнь во Христе " т. 1, с. 33-34, 85).
ГОВОРЯТ ЧЕРТИ:
Греши, пока тебя волнуют
Твои невинные грехи,
Пока красавицу вколдуют
На утешенье, на забаву
Пей искрометное вино,
Пока вино тебе по нраву,
Пока не тягостно оно.
Сверкнут ли дерзостные очи -
Ты их сверканья не отринь,
Грехам, вину и страстной ночи
Щепча заветное " аминь ".
Ведь все равно - очарованье
Пройдет, и в сумасшедший час
Ты в иступленном покаяньи
Проклясть замыслишь бедных нас.
И станешь падать, но толпою
Мы все, как ангелы, чисты,
Тебя подхватим, чтоб пятою
О камень не преткнулся ты...
(1915)
Блоковские черти с изумительной откровенностью, выражаясь современно, " обнажают прием " своих искушений - пародийность (шептать заветное " аминь " , как ангелы - пародия на псалом 91, 11). Но учат - глупости, грехам, вину, страстной ночи, т. е. злу - нельзя шептать " аминь " , так как грех не причастен истинному бытию и не может быть утвержден аминем. Грех - опасность потери бытия, ...... небытия по пречине греха...... ибо зло не существует (Дионисий Ареопагит " О церковной иерархии "). " Аминь " произносится над вином только единственный раз - " о еже в чаше сей " . И то тогда, когда оно онтологически уже не вино.
ДЕМОН
Иди, иди за мной - покорной
Я на сверкнувший гребень горный
Взлечу уверенно с тобой.
Я пронесу тебя над бездной,
Ее бездонностью дразня.
Твой будет ужас бесполезный -
Лишь вдохновеньем для меня.
Я от дождя эфирной пыли
И от круженья охраню
Всей силой мышц и сенью крылий
И, вознося, не уроню.
И на горах, в сверканьи белом,
На незапятнанном лугу,
Божественно-прекрасным телом
Тебя я странно обожгу.
Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь?
Когда же вечер станет тише,
Ты полететь захочешь выше
Пустыней неба огневой, -
Да, я возьму тебя с собою
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.
И, онемев от удивленья,
Ты узришь новые миры -
Невероятные виденья,
Создания моей игры...
Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: " лети ".
И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту.
(1916)
" Демона " , близкий к подлиннику словарными и ритмо-синтактическими деталями (ср. 5-ю строфу с лермонтовским: " Ты знаешь ли какая малость "):
И ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь,
Волненье крови молодое.
Но дни бегут, и стынет кровь.
Но ученик превзошел своего учителя. Стих абсолютно совершенен по форме и чистоте языка.
Когда, вступая в мир огромный,
Единства тщетно ищешь ты;
Когда ты смотришь в угол темный
И смерти ждешь из темноты;
Когда ты злобен, или болен,
Тоской иль страстию палим,
Поверь: тогда еще ты волен
Гордиться счастием своим.
Когда ж ни скукой, ни любовью,
Ни страхом уж не дышишь ты,
Когда запятнаны мечты
Не юной и не быстрой кровью, -
Тогда ограблен ты и наг:
Смерть невозможна без томленья,
Так - только замедляет шаг.
(1909)
Это и следующее - жуткое свидетельство опустошенности души, прижизненной смерти, касания небытия, распад личности.
Весенний день прошел без дела
У неумытого окна:
Скучала за стеной и пела,
Как птица пленная, жена.
Я не спеша собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
Жизнь прошумела и ушла.
Еще вернутся мысли, споры,
Но будет скучно и темно.
К чему спускать на окнах шторы:
(1909)
И для человека основное прошение просительной ектеньи: " Дне сего совершенна, свята, мирна и безгрешна у Господа просим... " . Ектенья - схема всей человеческой жизни. Она объемлет все, что развертывается на фоне жизненного дня... А здесь - потух фон, " день догорел в душе давно ".
С детских лет - видения и грезы,
Умбрии ласкающая мгла.
Тонкие поют колокола.
Слишком резвы милые подруги,
Слишком дерзок их открытый взор.
Лишь одна в предвечном круге
Робкие томят ее надежды,
Грезятся несбыточные сны.
И внезапно красные одежды
Дрогнули на золоте стены.
Но везде - сквозь золото ресниц -
Вихрь ли с многоцветными крылами
Или ангел, распростертый ниц...
Темноликий Ангел с дерзкой ветвью
" Здравствуй! Ты полна красы! "
И она дрожит пред страстной вестью,
С плеч упали тяжких две косы...
Он поет и шепчет - ближе, ближе,
Уж над ней - шумящих крыл шатер...
Потемневший, помутневший взор...
Трепеща, не веря: " Я ли, я ли? "
И рукою закрывает грудь...
Но чернеют пламенные дали -
И тогда - незнаемою болью
Озарился светлый круг лица...
И над ними - символ своеволья -
Перуджийский гриф когтит тельца.
Он провидит страстной муки крест
И твердит.....
Это хула на Духа Святаго - очевидные побеги " пушкинского ствола " , повторение " Гаврилиады " , которая сама - вульгаризированный осколок несторианской ереси.
Кощунство над " спасения нашего главизной " - предел всякого демонизма и свидетельство подлинности последнего.
" еже от века таинства явления " заключено отрицание всех Таинств, особенно таинство Тела и Крови Христовых, отрицание Литургии. Говоря образно, Блок ломится к престолу ( " ложесна бо Твоя престол сотвори " ) через Царские врата, сокрушая центр иконостаса (Благовещенье). Примечательно, что в стихотворении, имеющем в виду католическую картину, упомянуты все символы христианских Царских врат: Благовещенье, следовательно и ангел, и гриф (т. е. голова орла у крылатого туловища льва, когтящего тельца). Мотив борьбы с иконостасом у Блока и в "12" - " от чего тебя упас Золотой иконостас ".
...............................................................................................................................................
Сквозь серый дым от краю и до краю
Багряный свет
Зовет, зовет к неслыханному раю,
О чем в сей мгле безумной, красно-серой,
Колокола -
О чем гласит с несбыточною верой
Ведь мгла - все - мгла.
Сей праздный звон,
Тем кажется железней, непробудней,
Мой мертвый сон.
Замечательно раздражение против церковного звона, то есть физического вторжения в сферу " князя воздушного ".
" красно-серый " (сравнить выше - свет бесовидения).
Разлетясь по всему небосклону,
Огнекрасная туча идет.
Я пишу в моей келье Мадонну,
Я пишу - моя дума растет.
Вот под кистью рука расцвела,
Вот сияют красой белоснежной
Два небесных, два легких ркыла...
Огнекрасные отсветы ярче
Неотступная дума все жарче
Обнимает, прильнула ко мен...
(1914)
Это и два следующих - как оправдание предчувствия:
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне и ясен нестерпимо...
... Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Полное совпадение " Ее лица " (во 2-м стихе) и лица " Демона утра " показывает, что подмена совершилась.
Золотокудрый и счастливый.
Как неба синь струящийся хитон ,
Весь перламутра переливы.
Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
И золото кудрей - червоно-красным,
И голос - рокотом забытых бурь.
(1914)
Примечательно, что в молитве Златоуста на всякий час суток, если начать ее с первого часа по церковному счету, то есть с одного часа утра - прошение " Господи, покрый мя от человек некоторых, и от бесов, и от страстей, и от всекия иныя неподобныя вещи " приходится на 5 часов утра.
" Старосветских помещиках " ) встречаем беса полуденного:
На отмели греет оплечья -
Полуденный бес, как тюлень,
По тяге в сивушную лень
Узнаем врага человечья.
... Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Входить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
И осторожно хороню
Свой образ, дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В моей молитве суеверной
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
И тихо с измененным ликом ,
В мерцанье мертвенных свечей,
В сердцах молящихся людей.
Вот - содрогнулись, смолкли хоры,
В смятеньи бросились бежать.
Люблю высокие соборы,
(1902)
Мотив пародийности, лежащий в основе творчества, обнажен здесь самим поэтом. " Что еще требуем свидетелей? Се ныне слышахом хулу его ":
Был вечер поздний и багровый,
Звезда предвестница взошла.
Младенца Дева родила.
На голос тонкий и протяжный,
Как долгий визг ветерена,
Пошли в смятеньи старец важный,
И было знаменье и чудо:
В невозмутимой тишине
Среди толпы возник Иуда
В холодной маске, на коне.
Послали весть во все концы,
И на губах Искариота
Улыбку видели гонцы.
(1902)
" Но из-под маски лицемерной смеются лживые уста " - сказано было выше про себя. Значит - улыбающийся Иуда - автопортрет.
" Ты в поля отошла без возврата " . Страстная суббота слышится в этом великосубботнем стихотворении, какой-то выверт мотива - " Не рыдай Мене , Мати , зряще во гробе... ".
" Девушка пела в церковном хоре..."
Смысл этого стихотворения мне представляется как тонкое кощунство: ребенок, причастный Тайнам, то есть Тайнозритель, знает один, что молитва бесполезна, и что, следовательно, все, кому кажется, что " радость будет " - жалкие самообольщенцы.
Тут параллель Тютчевскому: " И нет в творении Творца, И смысла нет в мольбе ".
" Второе крещение " (" Открыли мою дверь метели "). Стихотворение говорит про себя. Это нечто повторяющее опыт Юлиана Отступника с раскрещиванием, попытка " отмыть воды крещения ". Здесь - отрицание купели и обетов при ней. Примечательно - крещеньем третим будет смерть.
ПРОЧЬ
...............................................
Трижды северное солнце
Обошло подвластный мир!
Трижды северные фьорды
Трижды красные герольды
На кровавый звали пир!
Мне - мое открыло сердце
Снежный мрак ее очей!
К старой двери
Умирающего рая!
Стерегите злые звери,
Чтобы ангелам самим
Не вскружить меня хвалами,
Не пронзить меня Дарами
И причастием своим!
(1907)
Нет исхода у вьюг,
И погибнуть мне весело.
Завело в очарованный круг
Серебром своих вьюг позавесило...
Тихоокая.
И , колеблемый вьгами Рока,
Я взвиваюсь, звеня,
Пропадаю в метелях.
Спят цари и герои
Минувшего дня.
В среброснежном покое -
О, Твои, Незнакомая, снежные жертвы
И призывно глядит на меня:
" Восстань из мертвых! "
(1907)
Это не единственное стихотворение у Блока, где он сам сознает безвыходность своей одержимости.
Сливается, шатается,
Мне кто-то ркук подает
И кто-то улыбается.
Ведет и вижу: глубина
Течет она, поет она,
Зовет она, проклятая.
Я подхожу и отхожу,
Я замер в смутном трепете:
И буду в стройном лепете.
И шепчет он - не отогнать
(И воля уничтожена):
" Пойми: уменьем умирать
"
.........................................
Ведет его (как четко выражен характер данности, сравните терминологию Н. О. Лосского " мое " и " данное мне " ) часто являющийся в метелях демон самоубийства. (Данное стихотворение сопоставить с " Демоном самоубийства " Брюсова).
Диавол - не только дух небытия, но и дух самоуничтожения. Не имея средств уничтожить себя до конца, дух тьмы требует от Бога себе уничтожения......... " И будет гореть в огне гнева своего вечно, жаждать смерти и небытия. Но не получит смерти " (Зосима в " Братьях Карамазовых ").
Не получая уничтожения своей " ноуменальной личности " , диавол свою тягу к небытию осуществляет тем, что уничтожает в людях веру в свое существование и толкает на самоубийство одержимых. Уныние - один из смертных грехов. Оно прямой путь к небытию. Существо, впавшее в уныние, обыкновенно стремится покончить с собой путем повешения (от Иуды до Есенина) и готово было бы ежедневно совершать над собой тот отвратительный акт, если бы могло надеяться прийти таким путем к полноте небытия. Отсюда - вожделенность смерти для Блока. Но не самоубийства - тут бесполезного, - он понимает, но самого страшного - смерти второй - абсолютного метафизического самоуничтожения.
" Крещеньем третьим будет смерть ".
Христиане - " в смерть Его (Иисуса Христа) крестихомся ".
Блок хочет креститься в свою смерть.
Глубинная пародийность очевидна.