Метафизическое основание творчества Блока
"Александр Блок: Философия мистического духа"
(Метафизическое основание психологии Блока)
"Собирая "мифологические" матерьялы, давно уже хочу я положить основание мистической философии моего духа. Установившимся наиболее началом смело могу назвать только одно: женственное. Обоснование женственного начала в философии, теологии, изящной литературе, религиях... Как оно отразилось в моем духе... Внешние его формы (антитеза)... Я, как мужской коррелят "моего" женственного... "Эгоистическое" исследование" (А. Блок. Из записных книжек и дневников. - 26 июня 1902 год)
"метафизическое". Метафизично всё то, что не согласуется с реальной действительностью, но присутствие этого нечто в явлениях, которые мы наблюдаем, очевидно. То есть, в реальной действительности мы имеем человека мужского пола, поэта Блока, чувствующего в самом себе женское начало. Рационально понимать мужчину Блока следует как мужчину с мужской психологией. Но в явлении мы видим обратное - женскую психологию. Опять же, нельзя говорить о женской или мужской психологии в отрыве от тела мужского или женского, ибо абсурдно. Потому что, если такое взять за основание к рассмотрению, то мы неминуемо приходим к пониманию психологии, как феномена, и феномена, причем, относительно абсолютного. Если такой феномен, имеющий в себе дуалистичный вид, присовокупить к психическому, то на лицо - раздвоение сознания или недуг. Говоря же более конкретно, - это и вовсе указывает на отсутствие психологии вообще. Чтобы не впадать в такие заблуждения, обыкновенно, прибегают к помощи метафизики, которая и не психологична, и не физиологична. С другой стороны, такая постановка вопроса верна ещё и потому, что в женщинах так же, как и в случае с Блоком, имеет место пребывание в их природе мужского духа: "Во мне уживаются две женщины: одна желает получить от жизни всю страсть, радость, приключения, какие только может она дать. А другая хочет стать рабыней тихого повседневья, семейного очага, всего того, что можно запланировать и исполнить. Я - мать семейства и проститутка одновременно, и обе живут в моём теле и борются друг с другом..." "Одиннадцать минут" П. Коэльо. Но есть ещё, как мы знаем, и рациональные типы мужчин и женщин: чистые мужчины и чистые женщины. Не имение в них противоположных качеств другого пола делает их идеалистами, ибо они стремятся к некоему идеалу вне себя самих: мужчины к женщинам, а женщины к мужчинам, на основании любви, нежности, изысканности, чего-то высокого, с поцелуйчиками дамских ручек, и подарками огромных букетов цветов на глазах у сторонних наблюдателей - эротоманы, короче говоря. Более конкретно говоря, они субъективны, то есть если делают нечто "для-другого", то только исходя из "для-себя". Иногда, это принимает причудливые формы, а иногда, и вполне логичный и рациональный вид. Этими последними и занимается психология. Хотя, очевидно, что всевозможных сношений и явлений в таком случае имеется тьма. Психологи-интеллектуалы, например, указывают на то, что женщины, имеющие в себе мужской дух, обязательно являются "вахмистрами в юбках, - употребляя терминологию Розанова, - или товарищами Маша, с кобурой на ремне поверх комиссарской кожанки". Этакие "эмансипированные дамы", которых любили Добролюбов и Чернышевский в своё время. Оказывается, что нет: большинство из вышеназванных рациональных Эмансипе вовсе не имеют в себе мужских качеств. Такой недостаток и указывает им на возможность стать мужчинами, а в случае с мужчинами указывает на возможность стать женщинами. Первые же две категории, с которых мы начали свое рассмотрение, являются типами объективными и социальными. Хотя и следует отметить, что в реальной действительности совершенно не имеет значение, чего в человеке больше, а чего меньше, если его самовоспитание находится на архаичном ископаемом уровне: ему хоть в лоб, хоть по лбу, всё едино. Банальное и очевидное различие например Достоевского и Гоголя в прозе: Пушкина и Лермонтова или Блока, в поэзии. На этом, я думаю, закончим прояснение метафизичности.
Итак, Блок ощущал в себе нечто женственное, и как видно из цитаты, приведенной в качестве эпиграфа, он рассудил, что это явление было занесено в него извне, из религии, философии и искусства, которыми он занимался, поэтому чтобы постигнуть женственность в искусстве Блок решил заняться самопознанием. Познай самого себя, - гласит древняя мудрость, - и ты познаешь то, что вне тебя. С другой стороны, весьма затруднительно созерцать, например, движение крови по своему собственному телу. Мы понимаем, что она двигается в нас, но видеть это движение мы можем только в другом теле. Блок в своём дневнике таким образом выразил эту мысль: "Неведомо от чего отдыхая, в тебе поет едва слышно кровь, как розовые струи большой реки перед восходом солнца. Я вижу, как переливается кровь мерно, спокойно и весело под кожей твоих щек и в упругих мускулах твоих обнаженных рук. И во мне кровь молодеет ответно, так что наши пальцы тянутся друг к другу и с неизъяснимой нежностью сплетаются помимо нашей воли... Зачем ты так нагло смотришь женщинам в лицо? - Всегда смотрю. Женихом был - смотрел, был влюблен - смотрел. Ищу своего лица. Глаз и губ". Собственно говоря, поэт почувствовал в себе, когда ему было 31 год, какие-то изменения. Эти изменения его внутреннего мира, кстати говоря, не имели той окраски, которую следует приписывать психологии человека; они, скорее всего, были более физиологичны: нечто происходит, и происходит нечто отвращающее и омерзительное. Таким образом, посредствам тошноты, как говорит экзистенциализм, сознанию раскрывается тело. Отсюда все эти образы кровавых рек, которые Блок приписывал мистике, являющейся, по его мнению, противоположной частью религии, но через которую можно прийти к религии и наоборот. В этом смысле, он был подвержен огромному влиянию со стороны Соловьева. Размышляя об этом, углубляясь в познание мистического, он неминуемо приходит к декадансу и растолковывает его так: "Декадентство - "decadence" - упадок". В самом деле, понижение или угасание жизненных сил в организме сознанием непременно расценивается как преддверие смерти, отсюда же и происходит стремление Блока к декадансу, к мистичности. Ему необходимо каким-то образом повысить свой метафизический уровень, ибо он ощущает себя так же, как и беременная женщина. "Со мною бывает часто, - пишет он в дневнике, - все чаще физическое томление. Вероятно, то же у беременных женщин: проклятие за ношение плода; мне проклятие за перерождение. Нельзя даром призывать Диониса - в этом все призывание Вакха, по словам самого В. Иванова. Если не преображусь, умру так в томлении". Возможность повысить свою жизненную энергию он решает с помощью алкоголя: "Я вне себя уже. Пью коньяк после водки и белого вина. Не знаю, сколько рюмок коньяку. Тебе назло, трезвый (теперь я могу говорить с тобой с открытым лицом - узнаешь ли ты меня? Нет!!!)". Не стоит, я думаю, здесь отдельно прояснять, что употребление алкоголя для Блока, с метафизичной точки зрения, сродни натуральному женскому алкоголизму. Вспомним, например, Высоцкого или Булгакова, или Гоголя. Необходима активность - одна из основных граней, кстати говоря, философии Сартра (активизм - как он эту грань называл). "... надо же как-нибудь жить и отвести в ежедневности - угол для денег, а в душе - угол, для загнанного искусства и своей работы... Если бы те, кто пишет и говорит мне о "благородстве" моих стихов и проч., захотели посмотреть глубже, они бы поняли, что: в тот момент, когда я начинал "исписываться" (относительно - в 1909 году), у меня появилось отцовское наследство; теперь оно иссякает, и положение мое может опять сделаться критическим, если я не найду себе заработка. "Честным" трудом литературным прожить среднему и требовательному писателю, как я, почти невозможно. Посоветуйте же мне, милые доброжелатели, как зарабатывать деньги; хоть я и ленив, я стремлюсь делать всякое дело как можно лучше. И, уж во всяком случае, я очень честен". То есть, Блоку необходима деятельность. В сущности, с человеком всегда так происходит: он живет, ни о чем не думая, и ни о чем, не заботясь - в особенности о самом себе. Вдруг, неожиданно для него самого, в нём начинают происходить события, на которые невозможно не обращать внимания. Зачастую думается, что всё вокруг прекрасно и будет прекрасно всегда. Но оказывается, помимо сознательной сферы, в человеке ещё и пребывает метафизичность: некая всеобщая одинаковость в структурах "меня" или "в-себе", которая за это время накапливала свой особенный опыт. В Африке, на реке Лусито, где водится множество нильских крокодилов, в племенах аборигенов имеется мгома (шаман), который входит в транс, для того чтобы общаться с духами аллигаторов. Так вот: одно из верований аборигенов говорит о том, что крокодил, находясь в полнейшем покое и ведя скупую, в смысле внешней активности, жизнь, внутренне накапливает огромнейший опыт: внутри него происходит весьма и весьма активная жизнь, поэтому эти рептилии ископаемых времен, оказываются, самыми живучими на планете живыми организмами. Собственно говоря, речь идет о том, что человек, в нашем случае Блок, не в состоянии заставить себя делать то, что он делал ранее. Сознание выставляет воле цели, например, вступить в философское общество, для того чтобы она произвела действие, но воля молчит или тянет человека в себя. Если мы рассмотрим обратную сторону этого явления - черное, ведь, более заметно на белом фоне, - то явление, которое Достоевский называет "понижением психического уровня", а в буддизме и китайской философии говорят о состоянии "тишины ума" или то, что в Новом Завете называется "Отвергнись себя", уйди из мира, будь аскетом, после того, как добрый дух вернулся домой, а в нём семеро злых, мы ясно увидим разницу между вышесказанным и тем, что происходило с Блоком. В этом смысле нам небезынтересно процитировать здесь Розанова: "Здесь мы имеем ряд степеней, которые удобно выражаются рядом натуральных чисел:
Нужно только иметь в виду эту нумерацию:
Северные норманны, как их описывает Иловайский, - пожалуй, лучше всего живописуют первоначального самца, "+8", "+7" мужской прогрессии... Являются "ближние", и в территориальном и в нравственном смысле; является "родство", в смысле духовном и переносном, а не в одном кровном. Все это по мере того, как самец от высоких степеней "+8", "+7" переходит к умеренным и совсем низким: "+3", "+2", "+1". В этих умеренных степенях зарождается брак, как привязанность одного к одной, как довольство одною; и, наконец, появляется таинственный "?0", полное "не-воленье" пола, отсутствие "хочу". Нет жажды. Гладь существования не возмущена. Никогда такой не вызовет "на дуэль", не оскорбится, - и уже всего менее "оскорбит". Сократ, сказавший, что он легче перенесет обиду, - чем нанесет ее, тут в этих гранках; как и мировое: "Боже, прости им - не ведят-бо что творят". Вообще выступает начало прощения, кротости, мировое "непротивление злу". Платон Каратаев - тут же, около Сократа; как и Спиноза, мирно писавший трактаты и наблюдавший жизнь пауков. Все - выразители мирового "не хочу". "Не хочется..." Созерцательность страшно выросла, энергия страшно упала, почти на нуле (Амиель, Марк Аврелий). Мечты длинны, мечты бесконечны... Все существование - кружевное, паутинное, точно солнышко здесь не играет, точно это зародилось и существует в каком-то темном, не освещенном угле мира. Тайна мира. В характере много лунного, нежного, мечтательного; для жизни, для дел - бесплодного; но удивительно плодородного для культуры, для цивилизации. Именно - паутина, и именно - кружево, с длинными нитями из себя, завязывающимися со всем. В характере людей этих есть что-то меланхолическое, даже при ясности и спокойствии вида и жизни; меланхолическое безотчетно и беспричинно. "Мировая скорбь", "Weltschmerz" здесь коренится, в этом таинственном "не хочу" организма. Здесь цветут науки и философия. И, наконец, "?0" разлагается в "+0" и "-0": первый отмирает - в нем ведь ничего и не было? И остается "-0", который быстро переходит в "-1", "-2", "-3" и проч." (В. В. Розанов. "В темных религиозных лучах". Гл. Пол как прогрессия нисходящих и восходящих величин). Прекрасное описание субъективности. Единственное, в чем ошибся Розанов - это в том, что указал на "-1", "-2", "-3", как условия гомосексуальности. Отнюдь. В сути мы видим здесь два различных направления движения либидо или воли. От "0" да "+8" указывает на активность, на деятельность, обращенную во внешний мир, а в отрицательной стороне движение, наоборот, в себя. Конечно же, и Достоевский, и Спиноза, и Декарт, и Христос, и Сократ, достигнув "0" психической энергии понимали всю прелесть состояния "тишина ума". В обывательских жизнях - это состояние угрызений совести. Начиная с "+8" человек обыкновенно грешит, а, доходя до "0" пугается самого себя, своего опыта, поэтому и становится святым, отшельником, монахом, благотворителем. "Совесть как мучит! Господи, дай силы, помоги мне" - пишет Блок. Но в случае с Блоком, как мы видим, происходит всё наоборот. "0" - это плато перехода из одного состояния в другое. Либидо, наполнившись опытом до предопределенного состояния, разворачивается в другую сторону: грязная кровь опустилась, поднимая чистую, но непривычную, поэтому та кровь, которая опустилась, вызывает ощущения нечистоты своего тела, которое хочется очистить или избавиться от этих нечистот. Чем созерцательнее личность, тем более долгим по времени происходит переход. Именно, по времени созерцания перехода, возможно, говорить о степени одаренности человека такого склада темперамента. Среднеё количество времени, которое требуется для более качественной адаптации к своему метафизическому опыту, здесь равно около 4-х, 5-ти, лет (Вагнер, Юнг, Сартр и др.). Блок пишет: "Проснувшись среди ночи под шум ветра и моря, под влиянием ожившей смерти Мити от Толстого, и какой-то давней вернувшейся тишины, я думаю о том, что вот уже три-четыре года я втягиваюсь незаметно для себя в атмосферу людей, совершенно чужих для меня, политиканства, хвастливости торопливости, гешефтмахерства. Источник этого - русская революция, последствия могут быть и становятся, уже ужасны. Хотел бы много и тихо думать, тихо жить, видеть немного людей, работать и учиться. Неужели это невыполнимо? Только бы всякая политика осталась в стороне. Мне кажется, что только при этих условиях я могу опять что-нибудь создать. Прошу обо всем этом пока только самого себя. Как Люба могла бы мне в этом помочь". Здесь, уже четко проявляется социальность и объективность женского начала. В сути своей, в метафизике женственного, незыблемо пребывает стремление к сохранению и заботе внешнего: детей, семьи, государства и вообще окружающей действительности. Если в ней происходит нечто такое, что грозит безопасности и целостности внешнего, то в человеке это проявляется непосредственно в его внутреннем мире, в его душе. Нервная чувствительность в это время обостряется, и он чувствует непосредственно дух людей его окружающих. Тогда происходит стремление к уединению, к одиночеству, ибо люди в основе своей дурны. Тем более, всевозможные прогрессисты и делатели нового. Даже, бывших ранее друзьями, становятся чуждыми организму: просто он начинает по-философски критично относится и к самому себе, и к тем, кто его окружает. Я имею в виду метафизическое основание тревоги и заброшенности в мир (Хайдеггер). Блоку необходима была полная изоляция от мира, ибо оттуда происходили самые мощные влияния на его организм, который был ориентирован на ценности объективные и внешние. Естественно, нет ничего хорошего в том, чтобы видеть свои ценности в том виде, в котором они предстают, тем более во время состояния меланхолии. "Люба довела маму до болезни. Люба отогнала от меня людей. Люба создала всю эту невыносимую сложность и утомительность отношений, какая теперь есть. Люба выталкивает от себя и от меня всех лучших людей, в том числе - мою мать, то есть мою совесть. Люба испортила мне столько лет жизни, измучила меня и довела до того, что я теперь. Люба, как только она коснется жизни, становится сейчас же таким дурным человеком, как ее отец, мать и братья. Хуже, чем дурным человеком - страшным, мрачным, низким, устраивающим каверзы существом, как весь ее поповский род. Люба на земле - страшное, посланное для того, чтобы мучить и уничтожать ценности земные. Но - 1898-1902 сделали то, что я не могу с ней расстаться и люблю ее". Моя мать - моя совесть, пишет Блок. Гениальная философско-символичная драма Ибсена "Пер Гюнт" заканчивается таким образом:
Пер Гюнт
Можешь ответить? Не то мне конец,
Сольвейг
Тогда назови
Сольвейг
(отшатываясь)
Только о сыне одна только мать.
Тот, кто молитве моей отзовется.
Мать и жена, ты святое творенье!
Сольвейг
Спи, мой мальчик, спи, дорогой,
Мальчик приник к материнской груди.
Мальчик мой рядышком пробыл со мной
Голос пуговичного мастера
Я твою колыбель качаю,
"Стихи - это молитвы. Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее, - в том кроется его настоящий бог. Диавол уносит его - и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, - но все милее, - бога. А если так, есть бог и во всем тем более - не в одном небе бездонном, а и в "весенней неге" и в "женской любви"... Когда я влюбился в те глаза, в них мерцало материнство - какая-то влажность, покорность непонятная. И все это было обманом. Вероятно, и Клеопатра умела отразить материнство в безучастном море своих очей... Кстати, по поводу письма Скворцовой: пора разорвать все эти связи. Все известно заранее, все скучно, не нужно ни одной из сторон. Влюбляется, или даже полюбит, - отсюда письма - груда писем, требовательность, застигание всегда не вовремя; она воображает (всякая, всякая), что я всегда хочу перестраивать свою душу на "ее лад". А после известного промежутка - брань. Бабье, какова бы ни была - 16-летняя девчонка или тридцатилетняя дама. Женоненавистничество бывает у меня периодически - теперь такой период. Если бы я писал дневник и прежде, мне не приходилось бы постоянно делать эти скучные справки. Скучно писать и рыться в душе и памяти, так же как скучно делать вырезки из газет (сродни, Булгакову М. А. - прим. моё Р. С.). Делаю все это, потому что потом понадобится".
"Женоненавистничество" Блока, исходя из нашего анализа, следует называть и "себя-ненавистничество". С другой стороны, мы видим, как противополагаются в мужчинах различные отношения с матерью. Очевиднейшим образом, имеется огромное отличие оттого, как воспринимал свою мать, например, Тургеневский Чулкатурин, более вспоминающий о ласках своего отца, и то отношение, которое имелось у Блока. Хотя, мужчина более заметен на женском фоне так же, как и женщина на мужском: женщина не мужчина, поэтому и женщина, а мужчина не женщина, поэтому и мужчина. Кому-то необходимо иметь объект противоположного пола просто-напросто рядом с собою, а кто-то это носит в себе самом. Один мужчина становится мужественным на глазах у женщины (она в этом смысле необходима), другой и без объекта является мужественным. Назовем это так: первое - бравада и хвастливость; вторая - скромность и стойкость. И по отношению к женщинам происходит то же самое явление: одна - чувствует свою женственность рядом с мужчиной; другая - может обходиться и без мужчины, она и так женственна, ибо в ней много есть мужского духа, который тяготеет к изысканности, и эротизму. Вот в таких метафизических сношениях, совершенно не осознавая этого, существует люди. Любовь в этих сношениях, то принимает вид "ненавистнической любви", то "добродетельной" её частью: первая - страсть, вторая - эротомания. Для эротомана - страсть есть эротика, а эротика является страсть; для человека же страстного, наоборот - страсть есть страсть, а эротика есть эротика. То есть, первый мечтает быть тем, чем не является, а второй стремится быть тем, чем он есть - самим собою. Но то, чтобы являться тем, чем не являешься, то и это означает быть самим собою, только самого себя необходимо отринуть ему в угоду другому: так учит христианство, буддизм и Дао. У Блока, его страстная натура проявлялась так: "Сентябрь прошел сравнительно с внутренним замедлением (легкая догматизация). Любовь Дмитриевна уже опять как бы ничего не проявляла. В октябре начались новые приступы отчаянья (Она уходит, передо мной - "грань богопознанья"), Я испытывал сильную ревность (без причины видимой). Знаменательна была встреча 17 октября". То что различия между людьми существуют подмечает также и Блок: "Гвоздь вечера - И. Мандельштам, который приехал, побывав во врангелевской тюрьме. Он очень вырос. Сначала невыносимо слушать общегумилевское распевание. Постепенно привыкаешь виден артист. Его стихи возникают из снов - очень своеобразных, лежащих в областях искусства только. Гумилев определяет его путь: от иррационального к рациональному (противуположность моему). Его "Венеция". По Гумилеву - рационально все (и любовь и влюбленность в том числе), иррациональное лежит только в языке, в его корнях, невыразимое. (В начале было Слово, из Слова возникли мысли, слова, уже непохожие на Слово, но имеющие, однако, источником Его; и все кончится Словом - все исчезнет, останется одно Оно.)". В самом деле, кто-то считает, что без мысли не может быть никакого слова, а кто-то считает наоборот, что сначала нужно сказать что-нибудь, а после думать о том, что сказал. Или, если сказал другой, то в силу слов, произнесенных другим лицом, у меня должна возникать мысль, и я буду тогда мыслить над словами чужими, а тот другой будет, следовательно, мыслить словами моими. То есть, как бы глубоко мы не проникали в это явление, нам все равно будет необходим кто-то, кто сказал Слово, и это конечно же есть бог. Но кто-то ведь должен был бы и богу слова говорить? Наверное, это был дьявол. В самом деле, оказывается, что мысли у бога совсем уж и не такие хорошие. Наверное, - говоря словами Булгакова, - добрые люди неправильно записали, что им говорил бог, поэтому всё и перепутали. Я так думаю, что это называется "рацио-социо-идиотизм", причем, прогрессивных корней, то есть корней субъективных.
поэтов и ученых, именно Соловьёв, скажем так, повинен в этом. Отнюдь. Блок и Соловьёв совершеннейшим образом подобные в своей метафизической структуре личности. Равно как, и Соловьёв, например, весьма схож с Ницше: написав, девять томов "Оправдания добра" - критика "По ту сторону добра и зла" Ницше, - Соловьев выдумал "Богочеловека", сродни ницшеанскому Заратустре. Примечательно, что и Ницше, и Соловьев умерли в один и тот же 1900 год. Критикуя взгляды Ницше, Юнг, в своих "Психологических типах" отмечал стремление Ницше к богоизбранности, и видел в этом причины недуга философа. Следует отметить также, что стремление к возвеличиванию себя в границах человеческой реальности не может происходить без ощущения необходимости смерти. Этому же влиянию были подвержены и Соловьев, и Блок (совместно с символистами), Булгаков это выразил совершенно определенно в "Мастере и Маргарите", Гоголь прервал сношения со своими друзьями в силу того, что на него нашла мания поучительства, то есть чудачества. Подобное возвышение не может происходить без того, чтобы не унижалось земное и человеческое. Но когда человек, художник в обширнейшем смысле слова, в своём сознании, которое занимается богопознанием в целях вящей выгоды для самого себя, сливается (идеализируется) с чем-то отвлеченно-великим, то в силу этого, оно и отрывается от человеческой реальности. Когда же, оно отрывается полностью, то и теряет всякую связь с метафизикой земного: человек не охраняется природой, не находится под её покровительством. Здесь, нам следует понимать, что раздвоенность сознания, не есть раздвоенность личности. Остро чувствующий самого себя человек, всегда понимает, что в нём есть нечто такое, из чего происходит само сознание, но сознанием не является, например, воля. Есть воля, и есть моё представление. Когда же, нет воли, то эта раздвоенность переносится в сознание - это болезнь. Тем более, болезнь центра управления организмом. В своем письме Чулкову Блок сетует на отрицательное отношение Розанова к философии Соловьева. Не удивительно. Розанов - это философ, который утверждал ценности семьи, брака и любви. Только в семье, по мнению Розанова, человек может быть действительно свободен. Совершенно неважно, в какой форме он излагал свои взгляды - он имеет на это право. Но, с этой точки зрения, конечно же, Соловьев, желающий водрузить на себя шлем атамана земли никак не вписывался в определение свободы личности. В этом смысле философия Розанова укладывается в определение Лютера, которое цитирует Шопенгауэр: "Там, где природа, как она вложена нас Богом, без задержки стремится по своему пути, - там никоим образом невозможно, чтобы люди вне брака жили целомудренно". Посему Розанов и был противником христианства, аскетизма и богоуподобления. Один господин, в переписке со мною, написал: "Представьте себе, что вы находитесь в шаре". В самом деле, мы находимся в шаре, границы которого нам не ведомы, мы предполагаем, что это шар, именно потому, что мы видим нечто впереди и позади себя. Пользуясь математической аллегорией Розанова, можно сказать, что одна часть людей, идет в одну сторону, а другая, параллельным курсом идет на встречу, но оказывается, что мы все идем из одного и того же явления, ибо оно имеется везде. Так вот богоборчество, в котором каждый земной прыщ стремится выскочить куда-то вверх, и залезть на этот шар сверху, ни к чему не приводит: нельзя запрыгнуть туда, чего ты не представляешь, и что можно только фантазировать. Когда-нибудь эти фантазии лопаются, как мыльные пузыри, а назад хода нет, ибо прошлое впереди. Но, стремясь ввысь, сознание теряет свое достаточное основание, и становится безосновным, планирующим в вечном эфире, как Вечная женственность, мировая душа, в которой соединяются два неразрешимых противоречия. Но, если есть Вечная женственность с мировой душой, то и должен быть мировой дух с вечной мужественностью. Кто прав? Кому, простите, на голову корону прицепить? Наверное, богоизбранным, которые сами себя такими обозвали. Они стоят сверху шара и с презрением смотрят вниз, туда, где они и есть на самом деле. Чуть ранее мы говорили о скромности. Так вот, скромность в сути своей не означает стеснения высказывать свои убеждения или манифестировать вовне свои способности, а, наоборот, определяет необходимость человека относиться критически к самому себе. Юнг говорил, что, пребывая в таком же состоянии, как и Ницше, он занимался философией, для того чтобы именно критически относиться к своим взглядам на вещи и явления мира. Испытывая глубочайшую антипатию к трудам Сведенборга, он все-таки нашел в себе силы проштудировать девять томов его трудов. Хотя, Юнг ни на минуту не сомневался в том, что в него природой заложены некие способности, которые ему необходимо раскрыть. Отсюда и идут корни его теории о бессмертии души, и вложенной в неё уже определенными способностями, кои он выразил в архетипах и в своей теории психологии бессознательного. Для этого Юнг полностью изолировал себя от внешнего мира, от влияний извне на свою психику. Вообще, человек страстный должен понимать, что он как никто другой подвержен всевозможным аффектам. Если он увлекается какой-нибудь страстью, то совершенно перестает следить за собою, за своим здоровьем, за своим состоянием. Когда он пишет какой-нибудь труд, то его сознание даже не доносит до него чувство голода, что приводит к истощению организма, к нервным срывам и прочее. Грубо говоря, притупляется адекватность сознания. Собственно, своей жизнью Юнг прекрасно подтверждает и свою теорию, и теорию Розанова, в том числе. Жена, трое детей, любимое занятие, признание, спокойная старость и собственная смерть в возрасте 86 лет. И слова, которые он сказал перед своей смертью - "Теперь я могу со спокойной душой умереть, ибо я исполнил всё, что хотел исполнить", - весьма значительно иллюстрируют этот факт.
"Рыцарь-монах", Блок, можно сказать, отдает дань уважения своему учителю и наставнику, даже кумиру или идолу, на которого сам Блок хотел быть похожим. В сущности, Блок, мечтал быть философом. Между строк в его дневнике, в его произведениях и статьях, а где и конкретно - например, в цитате, которую я привел в качестве эпиграфа, - проступает это стремление. То, что Блок был связан узами метафизического родства с Соловьевым, мы уже выяснили на примере Вечной женственности, но дополним это словами самого поэта, которые он говорит в вышеуказанной статье: "Bл. Coлoвьeв вce eщe двoитcя пepeд нами. Он caм был paздвoeн в cвoe вpeмя - этoгo тpeбoвaлo eгo cлyжeниe. C пepвoгo шaгa он жecтoкo cкoмпpoмeтиpoвaл ceбя пepeд cвoим вeкoм, век пpoщaeт вce гpexи вплоть до гpexa пpoтив Дyxa Cвятoгo,- он никoмy не пpoщaeт oднoгo: измены дyxy вpeмeни... Он вocпитaл в ceбe двe cилы, двa кaчecтвa, нeoбxoдимыx для тoгo, чтoбы нaпaдaть нa вpaгa paзoм, c двyx cтopoн. Oдин Coлoвьeв - здeшний - paзил вpaгa eгo жe opyжиeм: oн нayчилcя зaбывaть вpeмя; oн тoлькo ycмиpял eгo, нaбpacывaя нa кocмaтyю шepcть чyдoвищa лeгкyю cepeбpиcтyю фaтy cмexa; вoт пoчeмy этoт cмex был инoгдa и cтpaнeн и cтpaшeн. Ecли бы cyщecтвoвaл тoлькo этoт Bл. Coлoвьeв,- мы oтдaли бы xoлoднyю дaнь yвaжeния мeтaфизичecкoмy мaккиaвeлизмy - и тoлькo; нo мы xoтим пoмнить, чтo этoт был лишь yмным cлyгoю дpyгoгo. Дpyгoй - нeздeшний - нe пpeзиpaл и нe ycмиpял. Этo был "чecтный вoин Xpиcтoв". Oн зaнec нaд вpaгoм зoлoтoй мeч. Bce мы видeли cияниe, нo зaбыли или пpиняли eгo зa дpyгoe. Mы имeли "cлишкoм чeлoвeчecкoe" пpaвo нeдoyмeвaть пepeд двoящимcя Bл. Coлoвьeвым, нe вeдaя, чтo тoт дoбpый чeлoвeк, кoтopый пиcaл yмныe книги и xoxoтaл, был в тaйнoм coюзe c дpyгим, зaнecшим зoлoтoй мeч нaд вpeмeнeм... Toлькo cpeдcтвo: для pыцapя - бopoтьcя c дpaкoнoм, для мoнaxa - c xaocoм, для филocoфa - c бeзyмиeм и измeнчивocтью жизни. Этo - oднo зeмнoe дeлo: дeлo ocвoбoждeния плeннoй Цapeвны, Mиpoвoй Дyши, cтpacтнo тocкyющeй в oбъятияx Xaoca и пpeбывaющeй в тaйнoм coюзe c "кocмичecким yмoм". Becь зeмнoй poмaнтизм, cтpaннoe чyдaчecтвo - тoлькo блaгoyxaнный цвeтoк нa этoй кapтинe. "Блeдный pыцapь" oт избыткa зeмнoй влюблeннocти клaдeт eгo к нoгaм плeнeннoй Цapeвны... Лyчшee, чтo мы можeм cдeлaть в чecть и пaмять Bл. Coлoвьeвa,- этo paдocтнo вcпoмнить, чтo cyщнocть миpa - oт вeкa внeвpeмeннa и внeпpocтpaнcтвeннa; чтo мoжнo poдитьcя втopoй paз и cбpocить c ceбя цeпи и пыль. Пoжeлaeм дpyг дpyгy, чтoбы кaждый из нac был вepeн дpeвнeмy мифy o Пepcee и Aндpoмeдe; вce мы, нacкoлькo xвaтит cил, дoлжны пpинять yчacтиe в ocвoбoждeнии плeнeннoй Xaocoм Цapeвны - Mиpoвoй и cвoeй дyши. Haши дyши - пpичacтны Mиpoвoй. Ceгoдня мнoгиe из нac пpeбывaют в ycтaлocти и caмoyбийcтвeннoм oтчaянии; нoвый миp yжe cтoит пpи двepяx; зaвтpa мы вcпoмним зoлoтoй cвeт, cвepкнyвший нa гpaницe двyx, cтoль нecxoжиx вeкoв. Дeвятнaдцaтый зacтaвил нac зaбыть caмыe имeнa cвятыx - двaдцaтый, быть мoжeт, yвидит иx вooчию. Этo знaмeниe явил нaм, pyccким, eщe нepaзгaдaнный и двoящийcя пepeд нaми - Bлaдимиp Coлoвьeв".
трудах и (3) Вечная женственность. Первый пункт, так сказать, определяет следствие жуткой меланхолии: обыкновенно, чем тяжелее состояние внутреннего чувства, тем более оно (чувство) стремится к чему-то светлому, к юмору например, как некая компенсация душевного надлома. Есть, кстати говоря, люди, которые смеются, испытывая боль, и льют слезы, когда им радостно. Боль и радость (удовольствие) - это два ведра с водою на коромысле, которое в нашем случае несет деревенская баба (вечная женственность). Ну, и, конечно же, это является тайной, которая только для символистов может сделаться явью. Хотя в самом по себе символизме четко заметно как внутренне содержание поэта привязывается к внешнему объекту, что и принято называть - символизм. Юмор, кстати говоря, на символизме и основан. Марк Твен - хороший пример для иллюстрации или Булгаков. В другой своей статье - "Владимир Соловьев и наши дни", посвященной двадцатилетнему юбилею со дня смерти Соловьева, - Блок обосновывает свой идеал с точки зрения его социальной значимости. Тем самым он полностью ассимилировал себя с внешним, растворился в нём без остатка, и лишился своего собственного достаточного основания жизни. Каждая философема, коль она такою называется, должна в себе иметь некое ядро вокруг чего она и строится. У Шопенгауэра - воля; Розанова - семья; Канта - вещь в себе и категорический императив; Гуссерля - феномен; Сартра - экзистенция и масса других, имеющихся в наличии. Таким образом, эти философемы и теории приемлемы для людей, которые выбирают их, в силу своей свободности, в руководстве к действиям, к познанию, к постижению чего-то необходимого. Философия же, Соловьева, как и Ницше, не имеет в этом смысле ничего. За исключением лишь того, что может научить сойти человека с ума - в прямом смысле слова: Блок яркий пример, тому доказательство. Ведь, итак понятно, что внешний мир обладает в своей сути неразрешимым противоречием, так как человек смертен. Об этом говорится с самых древнейших времен. Внешний мир до отказа залит пессимизмом, который не обосновывает ничего. Пессимизм, например, Шопенгауэра не имеет ничего общего с пессимизмом Гартмана: первый вообще-то имеет в себе все особенности оптимизма, а второй - наполнен меланхолическим брюзжанием. Может быть, и зря Блок вменял Розанову то, что он сожалел о том, что у Соловьева нет ребенка. Вполне, кстати, логичное умозаключение. Родитель и ребенок - было бы хорошо, если бы у Соловьева была дочь, - пребывают друг с другом в теснейшей метафизической связи. Эти флюиды, не совсем осознаваемые нами, играют огромнейшую роль в нашей жизни, ибо они - есть причинности наших поступков. С другой стороны, очевидно, что нет нужды выстраивать хитроумные комбинации богоискания, когда можно просто родить ребенка и ощутить эту божественность, можно сказать, непосредственно, в виде чувства, которое говорит человеку, что он даровал жизнь другому существу: он - бог. Бог дал жизнь человеку, для того чтобы он стал богом, даруя жизнь другому. Каждые 15 секунд на земле рождается ребенок (мне кажется, что это неверная статистика - в секунд пять, скорее всего), то есть божественный процесс никуда из бытия не девается. Другое дело, что мы привыкли к этому, и разучились ощущать в этих проявлениях нечто прекрасное. Булгаков в "Собачьем сердце" так и говорит, словами профессора Преображенского: "Зачем делать какого-то нового человека, когда его может запросто родить любая баба". Если же расценивать Соловьева как мастера, то чему, спрашивается, он научил Блока? Ответ, очевиден. У Леонида Андреева есть прекрасный рассказ "Большой шлем", в котором Масленников, играя в карты, постоянно мечтал сыграть бескозырный большой шлем. И вот ему приходит хорошая карта. Если в прикупе, - думает он, - пиковый туз, то у него будет большой бескозырный шлем. После небольших торгов, он вдруг, к удивлению для всех, объявляет большой шлем в бескозырях. Но, потянувшись за прикупом, у него останавливается сердце, и он умирает от сердечного паралича. Яков Иванович, его напарник, посмотрел карты Масленникова, а потом прикуп: в прикупе был пиковый туз. Андреев пишет: "И вот Николай Дмитриевич (Масленников) умер - умер, когда мог, наконец, сыграть большой шлем. Но одно соображение, ужасное в своей простоте, потрясло худенькое тело Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по сторонам, как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее на ухо, Яков Иванович громко сказал: - "Но ведь никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у него был верный большой шлем. Никогда!"... Никогда не узнает! Если Яков Иванович станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и показывать карты, Николай Дмитриевич не услышит и никогда не узнает, потому что нет на свете никакого Николая Дмитриевича". Вот в принципе в миниатюре показана работа сознания, которое увлекается мистическим духом. Но бессмертие само по себе, очевиднейшим образом указывает на отсутствие факта смерти души, и вместе с этим отсутствует и факт её рождения - это вечность. Сознание же устанавливает факт смерти, так как с рациональной точки зрения он очевиден: человеческое тело умирает. Тогда настоящие события жизни сознание стремится перенести в горние миры: Яков Иванович, собственно, не знает конкретно знает ли Масленников после того, как умер, что в прикупе находится пиковый туз, но Яков Иванович решает для себя, что не знает и не узнает. То есть сознание в таком случае не есть что-то настоящее, а всегда в мистической плоскости является сознанием будущего, причем, свойство предметности настоящего оно не теряет. Вопрос, который себе задает человек в сути своей звучит так: "Будет ли то, что есть теперь существовать для меня тогда, когда я умру? Если, да, то как это будет выглядеть?" - уже другой вопрос, как мы видим, возникает после первого и. т. д. Таким образом, связность с объективностью внешнего, зависимость от него, прямо противополагается духу свободности: мистическая сопричастность с объектами не даёт возможности душе быть по-настоящему свободной. Если уж человек вознамерился как ракета улететь к своей звезде, то по меньшей мере он должен научиться освобождаться от влияний на него извне, влияний мистического свойства: ракета ведь тоже отстреливает от себя пустые отработанные топливные баки, и корабль, терпящий бедствие, чтобы не утонуть сбрасывает в воду лишний груз, который тянет его вниз. То есть способность освобождаться от инфантильных привязанностей, и определяет возможность быть свободным по духу.
III. ДРУГИЕ О БЛОКЕ
"Гумилёв и Блок. Глава из книги воспоминаний "Никрополь"; Париж, 1931".
воротником. Весь жилистый и сухой, обветренным красноватым лицом он похож был на рыбака. Говорил глуховатым голосом, отрубая слова, засунув руки в карманы. Иногда поворачивал голову в сторону Кристи и отчеканивал: "Чиновники суть наша чернь, чернь вчерашнего и сегодняшнего дня... Пускай же остерегутся от худшей клички те чиновники, которые собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение..." Автор,. Двенадцати" завещал русскому обществу и русской литературе хранить последнее пушкинское наследие - свободу, хотя бы "тайную". И пока он говорил, чувствовалось, как постепенно рушится стена между ним и залом. В овациях, которыми его провожали, была та просветленная радость, которая всегда сопутствует примирению с любимым человеком... В последний раз (это было в здании Университета), так вышло, что в какой-то пустынной комнате, за холодным клеенчатым столом, просидели мы часа полтора. Начали с Пушкина, перешли к раннему символизму. О той эпохе, о тогдашних мистических увлечениях, об Андрее Белом и С. М. Соловьеве Блок говорил с любовной усмешкой. Так вспоминают детство. Блок признавался, что многих тогдашних стихов своих он больше не понимает: "3абыл, что тогда значили многие слова. А ведь казались сакраментальными. А теперь читаю эти стихи, как чужие, и не всегда понимаю, что, собственно, хотел сказать автор". В тот вечер, 26 февраля, он был печальнее, чем когда - либо. Говорил много о себе, как - будто с самим собою, смотря вглубь себя, очень сдержанно, порою - полунамеками, смутно, спутано, но за его словами ощущалась суровая, терпковая правдивость. Казалось, он видит мир и себя самого в трагической обнаженности и простоте. Правдивость и простота навсегда и остались во мне связаны с воспоминанием о Блоке... "Покой и воля. Они необходимы поэту для освобождения гармоний. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, - тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл ". Вероятно, тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на глазах у всех, его лечили врачи, - и никто не называл и не умел назвать его болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед смертью он сильно страдал. Но от чего же он все - таки умер? Неизвестно. Он умер как-то "вообще", оттого что был болен весь, оттого что не мог больше жить. Он умер от смерти".
"Воспоминания об Александре Блоке. 1965".
В одно из последних воскресений тринадцатого года я принесла Блоку его книги, чтобы он их надписал. На каждой он написал просто: "Ахматовой - Блок". (Вот "Стихи о Прекрасной Даме".) А на третьем томе поэт написал посвященный мне мадригал: "Красота страшна, вам скажут..." У меня никогда не было испанской шали, в которой я там изображена, но в это время Блок бредил Кармен и испанизировал и меня. Я и красной розы, разумеется, никогда в волосах не носила. Не случайно это стихотворение написано испанской строфой романсеро. И в последнюю нашу встречу за кулисами Большого драматического театра весной 1921 года Блок подошел и спросил меня: "А где испанская шаль?" Это последние слова, которые я слышала от него.
ответил вполне серьезно: "Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой".
Где-то, у какой-то пустой платформы, паровоз тормозит, бросают мешок с письмами. Перед моим изумленным взором неожиданно вырастает Блок. Я вскрикиваю: "Александр Александрович!" Он оглядывается и, так как он был не только великим поэтом, но и мастером тактичных вопросов, спрашивает: "С кем вы едете?" Я успеваю ответить: "Одна". Поезд трогается.
"Записную книжку" Блока и под 9 июля 1914 года читаю: "Мы с мамой ездили осматривать санаторию за Подсолнечной. - Меня бес дразнит. - Анна Ахматова в почтовом поезде".
"Записная книжка" Блока дарит мелкие подарки, извлекая из бездны забвения и возвращая даты полузабытым событиям: и снова деревянный Исаакиевский мост, пылая, плывет к устью Невы, а я с моим спутником с ужасом глядим на это невиданное зрелище, и у этого дня есть дата - 11 июля 1916 года, отмеченная Блоком.
"Здесь все встречаются, как на том свете".
А вот мы втроем (Блок, Гумилев и я) обедаем (5 августа 1914 г.) на Царскосельском вокзале в первые дни войны (Гумилев уже в солдатской форме). Блок в это время ходит по семьям мобилизованных для оказания им помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: "Неужели и его пошлют на фронт? Ведь это то же самое, что жарить соловьев".
Он прав - опять фонарь, аптека,
Когда он Пушкинскому Дому,
"И были, и небылицы о Блоке и о себе".
всей нашей совместной жизни с Блоком, отсюда безвыходность стольких конфликтов, сбитая линия всей моей жизни... Моя жизнь с "мужем" (!) весной 1906 года была уже совсем расшатанной. Короткая вспышка чувственного его увлечения мной в зиму и лето перед свадьбой скоро, в первые же два месяца, погасла, не успев вырвать меня из моего девического неведения, так как инстинктивная самозащита принималась Сашей всерьез... Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это "астартизм", "темное" и бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его - опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? "И ты также". Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность. Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием, как уже не могла рыдать, когда все в самом деле произошло "как по писаному".
СЕРГЕЙ ГОРОДЕЦКИЙ: "Александр Блок: краткая справка".
"Ближайшим образом примыкая к школе символистов и являясь одним из вожаков ее, а учителем своим в основной своей теме считая Владимира Соловьева (как поэта), Блок среди русских лириков занимает выдающееся место. Главной его темой служит Вечная Женственность. Светлыми отроческими гимнами ей полна первая книга Блока: "Все виденья, - говорит он, - так мгновенны, - Буду ль верить им? Но Владычицей вселенной Красотой неизреченной, я, случайный, бедный, тленный, может быть, любим". Соединение двух устремлений в Вечной Женственности - умозрительного тоскования и действенной любви, - которое и выражено в словах Владимира Соловьева "тоскуя и любя", является, в одном из главных стихотворений Блока ("Предчувствую Тебя. Года проходят мимо. Все в облике одном предчувствую Тебя") тем новым третьим, что составляет сущность поэзии Блока. Эти два устремления первоначально изображаются отдельно: наряду с умиленными мистическими созерцаниями мы видим реалистические очерки жизни; затем они сливаются в промежуточные, несовершенные формы и, наконец, дают типичнейшие и прекрасные образцы поэзии Блока, например, стихотворение "Незнакомка" из книги "Нечаянная Радость". Детская жизнь, жизнь улиц и притонов, наряду с событиями 1905 года и сновидениями, дают одинаково богатый материал поэту. Основной символ Блока, начавший свое движение с образа Прекрасной Дамы, видоизменившийся в Незнакомку...".
Во всех этих высказываниях и мнениях, как не трудно заметить, мы наблюдаем подтверждение истины, которая говорит о том, что то, что мы собою представляем есть представление о нас других. Блок, размышляя о своей жизни, приходит к декадентству, а люди его окружающие всё более рассматривают его жизнь. И из разных мнений таким образом складывается мозаика жизни человека. Теперь она становится многогранной, многообразной; теперь она как бриллиант начинает привлекать внимание своими гранями; теперь уже говорят, что есть жизнь вообще, а не что есть смерть, как видно у Андреева, у Блока, у Соловьева. Конечно же, чувствуя нечто женственное в себе мужчина обыкновенно пугается этого открытия, ибо расценивает сей факт как проклятие природы, но природа творит всё прекрасным, каждое её творение есть естественный и чистый образ, и только в руках людей, в их сознании, он извращается, расцениваемый как проклятье. "Проклятые поэты" Франции бодлеровского типа - там же в принципе находятся корни русского символизма. С точки зрения плоских рационалистов конечно мужчина - это тело мужское, женщина - это тело женское, и баста! Вздор. Они просто не могут смотреть правде в глаза. Сознательно - представляется именно так, как они себе и представляют. Но бессознательное имеет совершеннейшим образом другую структуру. Её наличие вполне доказанная истина, которую игнорировать может только лишь человек плохо разбирающийся в вопросах феноменов психики. Основанием же того и другого может быть только метафизика, ибо, не проясняя эти явления человеческой природы самому человеку, мы обрекаем его на своё сознательное проклятье. Мужской дух в женщине, на примере Ахматовой, вызывает феномен подобной структуры, какую мы рассмотрели в случае с Боком. Говоря же метафорически, Ахматова в своей жизни следовала путем Дэ китайской философии - это благие деяния, и доброе отношение к миру, к каждому человеку, к каждому животному. Китайцы говорят, что практичный путь Дэ больше чем любовь. На первом уровне он вызывает непривычное восприятие самого себя, тогда и говорят, что появляется Дэ. На втором - человек начинает осознавать, что он совсем не значим и ничем важным в этом мире не является, и вообще, нет ничего важного, связанного именно с ним. Это состояние, в котором человек хочет всё отдать, ибо из глубины своего сердца он чувствует желание помогать другим. На третьем уровне сердце становится добрым, которое любит все сущее. На четвертом уровне человеку становится всё равнозначным. Следовательно, в мире нет ничего плохого, и ничего хорошего - всё равноценно. И только после этого, после прохождения всех этих феноменов духа, человек понимает, что он объединяется со всем внешним миром в единое целое. То, что мы назвали в самом начале - метафизической одинаковостью. Также в Дао выделяется четыре препятствия, которые проявляются в жизни: это - удовольствие, знание, жадность и эго. Знание здесь рассматривается с той точки зрения, что существуют например 84 метода различных духовных практик. Можно потратить всю жизнь на ознакомление и ничто не освоить, ибо у каждого свой путь. "Не нужно держаться, - говорится в Дао, - за какие бы то ни было феномены - картины, ощущения, впечатления; не нужно хранить их в своей памяти, в своем сознании. Они мешают развитию человека". И это закономерно, так как свобода - это освобождение от зависимостей.