38. Андрею Белому. 13 октября 1903. Петербург
<13 октября 1903. Петербург>1
Милый и дорогой Борис Николаевич.
"Осень озолотила" и прошла.
В эту минуту, как я пишу Вам запоздалые ответы, может быть, один из "нас" (не нас с Вами, а нас нескольких, "преданных Испанской Звезде"2) идет по австрийской дороге в священнической рясе. Я не имею никаких данных утверждать этого, а если бы имел, то не был бы вправе сообщать об этом даже Вам. Но теперь, теряясь в области предположений, хочу известить о них Вас непременно. Вы могли слышать об этом странном человеке от Сергея Соловьева3. Лично у нас с ним как-то (даже когда-то, хотя я и знаю когда) нечто переплелось - большое и синеватое, потерявшееся потом в "лазурно-безмирном своде"4.
Были кроткие взгляды, сторожевые окрики, кто-то подавал нам невидимые руки, когда мы шли над пропастью. Мне бы хотелось, чтобы и к Вам стекались похвалы этому человеку, хотя бы безыменные. Вы постоянно говорите (в статьях), что "многие не поймут, откуда Вы говорите". Признаюсь, что и я не понимаю, потому что не знаю, откуда Вы вообще появились, и к Вам, по преимуществу, приложил бы Ваши слова:
"В венце из звезд, над царством скуки,
Застывший маг, сложивший руки,
Пророк безвременной весны"5.
Я бы устыдился, сообщая Вам все мои мысли о Вас. Многого и сам угадать не могу, и из своих мыслей. Одно время я думал написать о Вас статью, но теперь мне кажется, что рано, потому что все слова о Вас сплетутся с Вашими. В общих чертах, отдаленно-холодным взглядом окидывая, гипнотизируя дрожь Ваших слов, заставляя их хоть на мгновенье застыть, можно еще сказать (с грехом пополам), что Вы еще больше "лирик", чем "мыслитель". Но такое определение страдает ненужностью. Еще одно время я думал о Ваших "повторениях". Но думаю теперь, что нет повторений там, где совершается Ваше "литературное" шествие. С одной стороны, у Вас в руках очень тяжелая палка, которой Вы колотите нещадно многие из прежних "литературных образов", в том числе многие из современных. С другой - прозрачная кротость и песни задумчивой девушки. Едва ли кто-либо из наших современников внутренне синтетичнее Вас - столь небывалое сливаете, и о столь невозможном поете. Ваши лекции, о которых Вы мне писали, и прежде еще говорил Сережа6, были для меня сначала странны и дики. Мерещилось в них "обдуманное самоубийство" - обречение себя на невероятную усталость, на полную, может быть, усмиренность. Теперь, мне кажется, что и в лекциях Вы правы: они нужны. Тот "скептицизм", о котором я писал (мистический), лучше сказать ту задумчивость (так точнее) я простирал на что-то внешнее. Между тем, строго говоря, можно быть "задумчивым" и под градом камней, разумеется, неудачно брошенных (что и предполагается). "Застывший маг, сложивший руки, пророк безвременной весны"...
Можно бояться сознательно только одного: своего ужаса. Нечто случилось. Может быть, новый звездный мост перекинулся, может быть, друга подняли замертво чужие люди. Тогда и ночью, как "среди белого дня", в складках завесы образуется неожиданный разрез. Он может испугать - Вы знаете.
Только этот испуг страшен. Он ведет к неизгладимому. Войдите к такому испугавшемуся. Он сидит за ширмой, весь почерневший, у него скрещены ручки и ножки. Они так высохли, и из лица, некогда прекрасного, стало "личико", сморщенное, маленькое. И голова ушла в плечи7. Ему останется одно весенним утром, в оттепель зимы, - бегать по улице с лесенкой, тушить фонарики, плакать на дворе: Ах, какой серый город!8 А из города ему не выехать, в деревню не попасть - даже на билет III-го класса не хватит "средств". Он одиночествовал, он предавался лазурному плесканью, голубки ворковали жалобно, а ему, старому от рожденья лгуну, не пришло в голову зажечь лампадку. Красная лампадка, услышать тенор священника из струящихся седин бороды, чтобы "в сердце, сжавшемся до боли - внезапно прослезился свет..."9 Не успел. И не всякий успеет зажечь свою лампадку. Потому что лампадка у каждого своя - и, увы! мы в этом еще глубоко, нескончаемо индивидуальны, да еще, чтобы "продолжить удовольствие", носим маски и масочки. К чему? Я говорю, например, про Семенова. Зачем он никогда не решится "плакать при чужих". А, может быть, и решится? "Нос, как свечка" многое обещает. У многих из нас есть и были "носы, как свечки" - "восковые черты"10. Надо оживить, растопить. Если сам не растопишь, растопят другие. Это и будет страх, будет ужас. На такого человека испуганно взглянут сверху нежные личики, милые лилии Ангелов. Пусть поскорее зажигает свою лампадку.
Так
Милый Борис Николаевич. Ваша "Старушка" так изумительна11, что я даже откладываю писание Вам о Ваших стихах, кот<орые> Вы мне прислали. То же - про "Великана". Покорнейше прошу прислать еще. Благодарю Вас за краткое открытое письмо с кентавром12, я уже послал стихи Соколову. Благодарю Вас вообще. Посылаю вам два стихотв<орения>, потому что больше не написал еще. В обостренные мгновения, когда приходится "измерять глубину" своей и других жизней, Ваши слова помнятся. "Еще напевами объята, душа светла и жизнь легка"13. "Образ Возлюбленной, Образ Возлюбленной - Вечности"14. Не рассердитесь, что пишу Вам всегда меньше, чем Вы мне. Это - оттого, что я не понимаю своих слов, когда их много, лучше, когда мало. А Ваших слов люблю много. Напишите, когда лекции, вообще напишите, если некогда, не торопитесь. Целую Вас и крепко обнимаю, люблю.
Ал. Блок
P. S. Пишу Вам на Сережин адрес, дорогой Борис Николаевич. Может быть, у Вас другая квартира.
13/Х 1903. СПб.
Мой месяц в царственном зените,
Ночной свободой захлебнусь
И там - в серебряные нити
В избытке счастья завернусь.
Навстречу страстному безволью
И только будущей Заре -
Киваю синему раздолью,
Ныряю в темном серебре...
На площадях столицы душной
Слепые люди говорят:
- Что под луной? - Аэростат.
А я - серебряной пустыней
Несусь в пылающем бреду.
И в складки ризы темно-синей
Укрыл Любимую Звезду.15
ВЕРБНАЯ СУББОТА
Вечерние люди уходят в дома,
Над городом синяя ночь зажжена,
Боярышни тихо идут в терема.
По улице веет, гуляет весна...
На улице праздник, на улице свет,
И вербы, и свечки встречают зарю.
Дремотная сонь, неуловленный бред -
Заморские гости приснились царю...
Боярышня сонно склонилась в окно...
Там кто-то тихонько ей шепчет: - Я здесь...
Но там - только утро... только утро одно...
Весеннее утро... Там утро... Там сон...
И, может быть, поздних, веселых времен...
Влюбленная тучка... Жемчужный узор...
Там было свиданье... Там был разговор...
И к утру лишь бледной рукой отперлась,
16.
Комментарий Андрея Белого
22) Следующее, мое письмо - разбор инцидента "Грифа" {Имеется в виду п. 30.}; "запоздалые ответы", намек на преданного "Испанской Звезде" графа Развадовского, ушедшего в католичество, кажется некогда влюбленного в Л. Д. М. и пораженного, как и С. М. Соловьев, с которым он на свадьбе сблизился, "мистической обстановкой" свадьбы, меня "интриговавшей". В письме характерное "признаюсь, что и я не понимаю..., откуда Вы". Я знал, что это так; и мне это было грустно; с той поры ищу не идеологических подходов к А. А., а чисто дружески-сердечных. "Вы еще больше "ЛИРИК", чем мыслитель". мыслях, и в "лирике" искал не мысли и а понимания и подхода нас друг другу: от человека к человеку; а вместо этого, от неумелости, то взвивал - мысль, то - лирику; подавал повод к приятию себя, как "где-то", "кто-то", "откуда-то". Так завелся между нами с таким трудом в годах искореняемый "мистический" туман; de facto -- "месиво" тем друг к другу, что без личного знакомства - невозможно; а писать "лично" друг другу еще не научились.
<м>ентируемом письме за Блока: нота "страха". "Можно бояться сознательно только ОДНОГО: своего ужаса". И т. д.
Примечания
1 Ответ на п. 23. 8 октября 1903 г., упоминая в письме к С. М. Соловьеву о Белом, Блок замечал: "... на днях <...> собираюсь исправлять свою репутацию перед ним и отвечать на длинное письмо <...>" (VIII, 63).
2 "Испанский цветок" ("Я вижу Толедо...", 1901), входящего в его книгу "Будем как солнце" (М., 1903. С. 50--51): "Я предан испанской звезде!"
3 Имеется в виду граф Александр Иванович Розвадовский (1885--1946), тогда - студент физико-математического факультета Петербургского университета, товарищ И. Д. Менделеева, брата Любови Дмитриевны; на свадьбе Блока был шафером невесты (о нем см.: Суворова К. Н. Архивист ищет дату (К изучению архива А. А. Блока) // Встречи с прошлым. Вып. 2. М., 1976. С. 122--123; Galis Adam. Osiemnascie dni Aleksandra Bloka w Warszawie. Warszawa, 1976. S. 78-- 94. C. M. Соловьев вспоминает о своем общении с Розвадовским 16 и 17 августа 1903 г. в Боблове и Шахматове: "Рядом со мною сел шафер невесты, молодой польский граф Розвадовский, которого Блок называл "Петербургским мистиком". Мы сразу с ним сошлись. Оба мы были настроены крайне ортодоксально и враждебно к новому религиозному движению, которое возглавлялось тогда Розановым и Мережковским <...> За свадебным столом <...> я опять был рядом с графом Розвадовским. Никогда его не забуду. Маленький, беленький, худой и неврастеничный, но упорный и сильный в своей слабости. <...> Он говорил мне, что климат Петербурга ему вреден и что он едет в южные страны. Речь зашла о Польше, о католичестве и Пресвятой Деве. Граф готовился к пострижению в монахи" (Письма Александра Блока. Л., 1925. С. 18, 20). 1 сентября 1903 г. С. Соловьев писал Блоку о Розвадовском: "Знакомство мое с Александром Ивановичем было с начала до конца одною из предопределенных встреч и было насквозь мистично, так что "петербургский мистик" вполне оправдал свое наименование" (ЛН. Т. 92. Кн. 1. "испанской звезде" в связи с Розвадовским объясняется словами Белого о том, что последний развил "свой, особый мистический культ, углубляя который, он видел "Звезду"; за "Звездою" он шел в монастырь" (О Блоке. С. 52). 30 августа 1903 г. Блок писал матери: "Розвадовский обладает крупной "Неподвижностью" и в сильной степени неприкосновенен. Надо от него ждать доброго. Он в высшей степени ободрительно тяжеловесен. Он внесет в кровь священническо-немецкой мистики большую долю польско-политико-религиозной породистости и долю религиозного либерализма. Для синтеза " (Письма к родным, I. С. 92--93). В 1904 г. Розвадовский стал членом ордена иезуитов, с 1912 г. он - католический священник, позже был профессором философии в Новом Сонче, Турине, Риме. Белый свидетельствует о том, что о Розвадовском Блок вспоминал незадолго до смерти, весной 1921 г.: "... А. А. <...> сказал, что в Галиции (кажется) упоминается имя епископа; и что это есть граф Развадовский: "Ты знаешь, ведь это наверно тот Развадовский", сказал, улыбаясь мне, Блок; и в улыбке мелькнуло: воспоминание о далеких годах, когда юные шаферы Л. Д. Блок ждали новой зари; один видел "мистерию" в свадьбе; другой непосредственно после обряда пошел за "Звездой", увенчавшей епископской шапкой его" (О Блоке.
4 Образ, восходящий к начальным строкам стихотворения Белого: "Все тот же раскинулся свод // над нами лазурно-безмирный", - впервые опубликованного в составе цикла "Три стихотворения" в альманахе "Северные Цветы" (М., 1903. С. 26--28).
5 Заключительные строки стихотворения Белого "Маг" ("Я в свисте временных потоков...", 1903), посвященного В. Я. Брюсову (Золото в лазури. С. 123); впервые опубликовано в "Альманахе книгоиздательства "Гриф"" (М., 1903. С. 44) под заглавием "В. Я. Брюсову".
6 "Сейчас ворвался в комнату Сергей Соловьев. Об Андрее Белом - газеты московские, его лекции (программа)" (ЗК, 54). Замысел Белого выступить с лекциями в Петербурге тогда осуществлен не был.
7 Тема "испугавшегося" развита Блоком (с использованием того же образного ряда) в стихотворении "Сижу за ширмой. У меня..." (18 октября 1903 г.), сопровожденном пояснением: "Иммануил Кант"; в автографе и в двух первых публикациях стихотворение озаглавлено: "Испуганный" (ПСС I, 352, 603). Образ "сидящего за ширмой" восходит к "Симфонии (2-й, драматической)" Белого; один из ее персонажей, молодой философ, изучающий "Критику чистого разума", думает, "нельзя ли заставить себя ширмами, спрятавшись и от времени, и от пространства, уйти от них в бездонную даль" (Симфонии. С. 100).
8 Блок обыгрывает образный строй своего стихотворения "По городу бегал черный человек...", посланного Белому с письмом 22.
9
10 "Восковые черты" - образ из стихотворения Блока "У забытых могил пробивалась трава..." (1 апреля 1903 г.). Источник выражения "нос, как свечка" и смысловая игра с ним неясны.
11 См. примеч. 15 к п. 23.
12 Имеется в виду п. 24.
13 Цитата из стихотворения Фета "Ревель" ("Театр во мгле затих. Агата...", 1855).
14 "Образ вечности" (Золото в лазури. С. 38). Впервые опубликовано в "Альманахе книгоиздательства "Гриф"" (М., 1903. С. 50--51).
15 Датируется 1 октября 1903 г.; впервые опубликовано в книге Блока "Стихи о Прекрасной Даме" (М., 1905. С. 91).
16 Датируется 1 сентября 1903 г.; впервые опубликовано в журнале "Вопросы Жизни" (1905. No 6. С. 156).