416. Матери. 15 апреля 1917. <Москва>
Мама, 13-го я прослушал в театре весь первый акт и 2 картину второго. Все, за исключением частностей, совершенно верно, и все волнуются (хороший признак). Вишневскому надо дать (взамен) несколько новых слов, Массалитинову надо еще немного разрастись, Качалов превосходен, Лужский на верном пути, Гзовская показала только бледный рисунок, паж и Алиса оставляют желать лучшего (это были не Гайдаров и не Пыжова).
Вечером я был у Гзовской. Обедал в ресторане (с П. Потемкиным). — Вчера (14-го) утром меня вызывал Терещенко. Мы завтракали с ним в «Праге». Он такой же милый, как был, без голоса, говорит, что все время читает только мои стихи. Просит позвонить к нему в Петербурге (Любино письмо он читал, но о делах мы почти не говорили). Обедал я у Нелидовых (Гзовской), потом смотрел 1 1/2 акта «У Царских врат» (Художественный театр). Какая Лилина тонкая актриса! В театре взял аванс (1000 р.). Вот пока все деловое.
В театре все время заседают. Может уйти Немирович и почти наверно — Гзовская.
Уверенности в том, что пьеса пойдет на будущий год, у меня нет.
Мое намерение — скоро уехать в Петербург, где я увижусь с Терещенко. Может быть, из этого что-нибудь выйдет в смысле «устройства». Я хочу побыть совсем один, потому что все-таки чувствую угнетенность. Что потом — будет видно. Устал я без дела.
Господь с тобой.
Саша.
Живу в гостинице.
— происходит в духе моей тревоги. Недаром же министр финансов, отправляясь на первое «Свергни, о, свергни». Отчего же до сих пор никто мне еще не верит (и ты в том числе), что мировая война есть вздор (просто, полный знак равенства; или еще: «немецкая пошлость»). Когда-нибудь и это поймут. Я это говорю не только потому, что сам гнию в этом вздоре. —