Блок А. А. - Белому Андрею, 18 июня / 1 июля 1903 г.

<18 июня / 1 июля 1903. Bad Nauheim>

Многоуважаемый и милый Борис Николаевич.

Ваше письмо удивило меня неожиданностью. Я не "содрогнулся брезгливо", потому что часто думал о таком "логическом высвечиваньи", но, чем дальше, тем больше чувствовал "невозможность синтеза и всяких мостов", а потому хотел молчать. Сначала Ваши вопросы показались мне чисто диалектическими и догматическими, но потом я подумал, что они представляют скорее "психологический вопросник", потому что вызваны всем предыдущим и не априорны. Потому мне и хотелось бы ответить Вам на них, как на психологические, "подумав", а не "придумав". Молчать необходимо, когда "придумыванья" больше не нужны и когда они в лучшем случае представляют игру, хотя бы и безгрешную. Прежде я думал о Ней чаще, чем теперь. Теперь все меньше и все безрезультатнее. Два преобладающие настроения (может быть и у Вас, как у меня?) - мистическое и скептическое (равнодушное) - первое "просит" не отравлять его мыслью (просит, как только может просить "бирюзовая вечность"² своего раба, скорее - приказывает), - а второе или обязывает мысль к молчанию, или направляет ее к тому, чтобы она "знала свое место". Потому мыслить в этом направлении (о Ней) мне представляется наименее доступным способом проникновения.

Скептицизм (принадлежность рассудка) лежит камнем на дороге и объехать его нельзя. Потому непророкам приходится разбавить вино мистицизма его (скептиц<изма>) водой. Если бы этого не было, то вероятно доступнее было бы и мышление о Ней, оно имело бы притягательную силу, собирало бы под свои знамена больше, чем теперь. Теперь же "мистический разум" только зарождается, по-видимому. А потому наличность известного "опыта" отрешает от многих прежних попыток и замыкает, суживает круг. Без суживанья невозможно "прожить", нужно по крайней мере углубляться, если нельзя идти вширь. Непременный удел зовущих на брань народы или общества -- стоянье "идолом над кручей, раздирая одежды свои"³. Потому что "рано". Это раннее утро, пусть и розовое, не позволяет голосу достигать туда, куда он стремится. Значит - Она - еще только потенциально воплощена в и обществе. Удел зовущего на брань отдельное лицо "стократ завидней"⁴, потому что никогда не получится в ответ меньше, чем эхо (а там и эхо отсутствует по причине равнинности и отдаленности гор). Часто же получается в ответе и больше, чем эхо. Потому, мне кажется, Она скорее может уже воплощаться в отдельном лице. Потому-то и доверие (в этом) к отдельн<ому> лицу больше, чем к народу и обществу. Для взываний к лицам можно удержаться в "своей среде", для взываний к народам приходится уродиться гигантом или довести себя до парения и метафизического безразличия на случай окружающей глухоты "спящих". Так<им> обр<азом>, я думаю, что приближается Она ко всем лишь в потенции, а к отд<ельной> личности уже в действительности. Вопрос, в какой мере? (настроением, - дуновением, или "под оболочкой зримой"⁵). Я чувствую Ее, как настроение, чаще всего. Думаю, что можно Ее увидать, но не воплощенную в лице, и само лицо не может знать, присутствует Она в нем или нет. Только минутно (в порыве) можно увидать как бы Тень Ее в другом лице (и неодушевленном). Это не исключает грезы о Ней, как о Душе Мира, потому что мир для мистика (или находящегося в мистическом состоянии) ближе, чем народ, целое понятнее части, макрокосм (мир), как и микрокосм (личность), ближе, чем все посредствующие между ними звенья (общество - народ - земной шар!). Таким образом - общество (народ) в отнош<ении> к Ней не является мистически-заинтересованным (для моего сознания) и извергается. Здесь именно очередной вопрос об Ее отношеньи к Христу, ибо Христос не разделен с обществом (народом). Приидите ко мне все труждающиеся⁶ - есть знак доброты Христа (не один этический момент). Христос всегда Добрый, у Нее же это не "Свет Немеркнущий Новой богини"⁷ есть не добрый и не злой, а более. Я скажу, что я люблю Христа меньше, чем Ее, и в "славословии, благодарении и прошении"⁸ всегда прибегну к Ней. Из догматов нашей церкви Она, думается, коснулась самых непомерных: Троичности Лиц и Непорочного Зачатия. Первый, заключающий в себе "мысль" о Св. Духе, наводит на замирание души о том, Она ли - Св. Дух, Утешитель? Второй ясно отмечает Ее след, но не обязывает к вере в тождество Ее и Божьей Матери, т. е. в полное воплощение Ее в Божьей Матери. Тем менее обязывают к такой вере примеры других писаний, кроме Священного (Офелия, Гретхен⁹, наша современность). (Все это, конечно, говорю от себя.) Величайшим понятием, которое мы можем вместить, является Конец Мира, а потому это понятие несомненно связывается с Ней. В Св. Писании намеки о Ней также несомненно связаны с Концом. Эти два понятия (Она и Конец) в совокупности бросают более ясный свет на всю картину настоящего и прошедшего. Под их "влиянием" (Ваши слова "Она влияет"), рассматривая, например, лица людей, можно уследить на них мерцанья (помогут ли они "мгле"?). Тут уже начинается не равнодушие, а соблазны: 1) "образы" ли, только, или идущие навстречу "прообразы"? 2) "Может ли прообраз стать тем, что он прообразует"? 3) Чей образ отразился на данном лице - Ее или Астарты? 1) Образ не довлеет Концу. Концу довлеет только прообраз. Мысль о Ней всегда носит в себе зерно мысли о Конце. Значит, если лицо носит Ее печать, оно прообразует нечто. Вопрос переходит непосредственно к 3-ему - чей образ отражен? 2) Этот вопрос черпает утвердительный ответ только в крайнем мистицизме. Во всех "меньших" случаях прообраз никак не более "обещания", и напряженность в нем (стремленье стать собственной целью) отсутствует. 3) Вопрос, по-моему, самый существенный, ответ на который может быть не утвердит<ельным> или отрицат<ельным>, а утешительным или неутешительным. Соблазны: Астарта незабвеннее Ее в жизни; Астарта, действительно, "переплетается" вокруг Нее. Не утешительно ли здесь констатир<овать> такой факт: Астарта выражена всего более в двух конечных пунктах человеческого бытия (в широк<ом> смысле, если его выразить прямой): в утонченной половой чувственности и в утонченной головной диалектике (физиологич<еские> центры - головной и спинной мозг). Первое - ясно. Второе подтвержд<ается> примером послесократовских и софистических школ.

Она изгоняет ту и другую чувственность. Астарта "подвижна", так что одно претворяет (из вышеуказ<анного>) в другое в один миг.

Она - Неподвижна. Это - один из главных Ее признаков (если хотите, - символом уже, - может служить разноцветность Астарты и синтезирующая одноцветность Ее). Главным "утешением", однако, является, я думаю, не диалектическое развитие различия Ее и Астарты, а интуитивное знание о том, сколь различны их дуновения. Это - при мистическом состоянии. Но вопрос столь краеуголен, что необходимо ввести скептицизм. Сначала, переходя к "мистическому скептицизму", можно уловить слияние Ее и Астарты в одно. При полном скептицизме (без мистиц<изма>) остается "незабвенной" одна Астарта, потерявшая свое древнее имя, и вместе - религиозные краски. На такой, вполне невыгодной, позиции стоит логический угол зрения на Нее. Впрочем, едва ли Вы назовете его истинно логическим, а между тем я затрудняюсь совсем залезть в холодную воду и хочу разбавить логику хоть своей

Вы верите "больше всего знанию", непосредственному, как я понял (если не так, то я вполне неудовлетворит<ельно> ответил Вам на вопросы). Если это так, то, пожалуй, на почве этого непосредств<енного> знания нельзя быть более логичным (предмет не соответствует чисто-логическому способу его рассмотрения), даже во имя "многострунности".

Итак, мыслить о Ней приходится все реже и реже. Но "усвоенные" мысли о Ней таковы: Она единственна в своих явлениях, ничего общего ни с чем не имеет, ощущение Ее странно и в высшие моменты вполне отлично от Астарты. Здесь выступает Ее Неподвижность¹⁰. Однако же, хотя и по известному мистическому шаблону, следует не придавать Ей никаких определений по существу, только увивая мысль о Ней розами хвалы.

Милый Борис Николаевич! Вы знаете все это. Мне кажется, что я ничего нового Вам не уясню. Я ведь только наметил пункты ответов на самые существенные Ваши вопросы. Главное, на чем здесь должна, мне кажется, остановиться мысль, - это даже самый грубый, "оправдывающий" забвения о Ней, врожденный нам. Он лежит в основе мистицизма, построенного не на песке, и составляет тот "страх", который "изгоняет совершенная любовь"¹¹. То, что лежит за гранью скептицизма, точнее познается молчаньем логики. "Очистку совести" я понимаю, но не хочу с ней согласиться, именно в силу одного из главнейших моих пунктов: Добр Христос, но не Она, потому что Она - Окончательна. Совесть же в отношении к Ней явилась бы мерилом Добра. Она, если Добра, то лишь в эстетических воплощениях (у поэтов), напр<имер>, у Фета (Пой, добрая) или у Бодлэра (A la tr&egrave;s-bonne)¹². Сознание же о Ней едва ли углубилось со времен Гете, оно, пожалуй, только расширилось: вместо "помещения" Ее Престолов "по ту сторону", теперь "помещают" и по сю сторону. Иначе говоря, "благосклонно" расширяют Ее "территорию" и "сферу власти". Грех этой благосклонности лежит, разумеется, на поэтах, которые молчанию не научатся. Но не нужно ли и им

"Ландыши в долине,
Белый снег на синей,
Синей ризе, пена рек,
Книг невинные страницы -
Только лик моей сестрицы -
Вечный, вечный снег".

(Дм. Фридберг)¹³

Я ничего не слышал об Анне Николаевне Шмидт, и не получал от нее письма. Отсюда я скоро уеду (около 30 июня), так что лучше пишите мне так: Никол<аевской> жел<езной> дор<оги> станция Подсолнечная, сельцо Шахматово, А. А. Блоку. Помните, что если вы приедете, я буду очень рад, но если задержат дела, - не рассержусь. Я не имею никакого понятия о Сереже, если напишете, где он, буду Вам очень благодарен. Пишите, пожалуйста, хотя отвечаю Вам часто не по существу Ваших вопросов. Но все так ново и странно, несмотря на частые скептические выходки ума.

Bad Nauheim. 18 июня / 1 июля 1903.

P. S. Пришло письмо от С. Г. Карелиной, из которого я узнал, что Сережа у нее в Трубицыне¹⁴.

18) К письму Блока к Бугаеву от 18 июня 1903 года:

В этом письме выявилось еще более, чем наш подход к теме "София" совершенно различен; в этом письме А. А. Блок впервые начинает осознавать это различие: "Ваше письмо удивило меня неожиданностью". В моей психологии оно не "неожиданно"; скорей, - несколько запоздало; вместо того, чтобы двинуть на Блока свой "психологический вопросник" в январе, я его двигаю лишь в июне, 6 месяцев промалчивая его; и во-вторых - вопросник мой не "психологичен" для меня, а "гностичен", т. е. не субъективен, а инспирируем требованиями опытного пути: я взываю бессознательно к критическому, к "духовно-научному" пути (так сказал бы я теперь), а не к "психологии", в которой увязает всякая мысль, пытающаяся коснуться переживания; уже тот факт, что А. А. Бл<ок> считает мое письмо "психологическим вопросником", для меня ясно, что оно кажется ему игрой рассудочной мысли (между тем оно - попытка к конкретной мысли, направленной на опыт и соединенной с опытом): отсюда и все рассуждения о "скептицизме": "скепсиса" заключает Блок для меня всякую мысль; и живую мысль: эта мысль уже для меня есть; и царство ее не "там", а "здесь" уже; это "здесь" уже даже - выпрямленная в должном свете проблема критицизма (в высшей степени несхоластика для меня и схоластика для Блока).

Понять меня в разрезе психологически праздно вопрошающего и отмахнуться от проблемы вопрошания ссылкой на "скепсис", -- значит не понять меня вовсе; так отображаются мне мысли начала письма А. А.: "Сначала Ваши вопросы показались... мне диалектическими и догматическими". Не сначала - а показались таки; "сначала" конкретнее (эпоха 1905--1906 годов), то выявилось: восприятие Блоком моих мыслей и мыслей С. М. Соловьева было восприятием мыслей "милых друзей", но... "отчаянных догматиков". Потом я подумал, что они (мысли)... скорее "психологический вопросник". В 1905--6 годах этот "вопросник", между нами троими вставший, чуть ли не погубил мои отношения с А. А. Тогда я уже не видел так четко всех идеологических различий между А. А. и собою: был - как в тумане; в 1903 году еще видел.

Второе выявленное письмом А. А. основное различие между нами: мы, как символисты, в эсотерике своих мировоззрительных переживаний Пифагорейцы, хотя и полусознательные: это полусознание у Блока в его тяге к Числу; "теософизировать"; взгляд на причинность, как на Карму, был мною усвоен; к идее (пифагорейской) перевоплощения я не относился враждебно, хотя еще не строил на ней своего Главного. В символизме, в пифагорействе встречались мы (кстати: я был еще пифагореизирован математическими идеями отца, принимавшего гостеприимно идеи Кармы и перевоплощения в свою "Монадологию"); но в оформлении пифагорейства расходились; я чалил на Гераклита; был физик и динамик в своей метафизике; динамизм, становление, движение в моей идеологии не расключалось с ритмом, как единством; и стало быть с Логосом; А. А., так сказать, чалил на элеатов; его единое было неподвижно и постоянно; главные признаки подлинно-духовного в отличии от ложно-духовного для Блока - неподвижность, постоянство, покой; для меня тут именно начинался во внешне-идеологическом разрезе - догматизм и формализм; элеатские ризы мировоззрительной символики Блока отталкивали меня догматизмом. Единое модификаций (вариаций темы); поэтому внимание мое более сосредоточивалось на ритме изменений "Милого Лица"; само Лицо оставалось целомудренно скрытым; я его не видел; я - Ее менее видел, чем слышал; и слышал ее музыкально; у меня даже была скала лейтмотивов, взятых мною у великих композиторов и рассматриваемых по степени приближений и удалений к целому Лика; еще шаг, - и я сам стал пытаться символизировать звуками жизнь во мне изменений мне не данного Лика; отсюда мои музицирования того времени; и из музицирования вставшие темы Московской и Северной Симфоний. Оттого и "Симфонии".

Блок как бы созерцал в неподвижном сиянии ее Лик в лучшие и просветленнейшие моменты; он менее слышал, чем видел; для меня это его видение Рафаэля; и как бы ни был велик этот Рафаэль, в средствах изображения были загаданы и краски, и плоскость (стенали, полотно ли). Стало быть: как бы мистично и прозрительно ни выглядел Лик ее, данный прообразом в образе, он был все же, пока он на полотне, образ и только образ, т. е. форма, а не то, что над формой и содержанием; а всякая "форма" -- "догмат": не целое всех изменений, а целое, данное в "раке" и в "ризе" одного из изменений; и стало быть: как бы мы ни превозносили "покой" над "движением", этот "покой" рисовался мне гипертрофированным "пунктом" линии движения; и тут я упирался в проблему "формы в движении", как долженствующей венчать собой и философию покоя, формы, и "дурное" движение (в Бло-ковском смысле); разрешение того и другого для меня было в suigeneris трактовке ритма; и стало быть - "музыки". "преткновение" с А. А. в проблеме трактовки музыки было не случайно; в нем - уже узел всех прочих недоразумений.

На моем теперешнем языке - скажу: образ покоя для меня еще образ, а не прообраз: имагинация, а не инспирация; безобразность, организованн<ая> в ритм музыкой сфер (или цветов, символизирующих сферы), - безобразность, дух музыки, как символ Духа. Собственно, все это было мне внешним знаком более высокого знания (на моем теперешнем языке, инспиративного); но этот знак в замкнутой для меня сфере видений, как видений (предполагающих и полотна формы), Блоком опрокидывался, как мир "дурного движения"; "музыка" для Блока того времени непроизвольно казалась "астартинеской" музыкой; и отсюда в первом письме Блока шутка по поводу влияния музыки, что и influenza (болезнь) - влияет. Для меня же полнота покоя, данного в Лике Видения (хотя б неземного) - имагинативный образ; и свойство такого образа, что он меняется (и следовательно - изменяется). Отсюда и восприятие строк "Но страшно мне, изменишь образ Ты", как лейтмотив рока Блока: кто строит на неподвижности образа, тому рок - "измена". Я хотел защититься от подобных измен; и моя защита в плоскости мысли - новая мысль, логосинеская, так сказать, пресуществляющая и прадухотворяющая все первоположенной темы; отсюда - приятие Истории, как смены эпох, вариаций темы; отсюда - приятие культуры, т. е. необходимость вобрания ее в ритм; и этот ритм - Логос Гераклита; сквозь него - Логос. Так "музыка" в моей символизации была одной ветвью древа познаний добра и зла, прямо связанная с Христом; другая ветвь - конкретная мысль; отсюда и воление и знание, что духовное знание не вопреки знанию всякому, не только под- или над-, но и "в" знании; проблема "под" -- проблема вобрания подсознания в сознание и проблема высветления духом Христа Истории (в Истории проблема "под" стоит как "за", как прошлое). И отсюда - гнозис, направленный на прошлое; проблема "над" - проблема будущего, как расширения сознания, как просвещения сознания "Светом Христовым"; и эта проблема уже тогда стояла мне, как проблема имманентная; будущее дано мне "в" настоящем круге сознания, где "оно" - младенец в "яслях". В точке "я" - перекрещенность двух линий, взаимно перпендикулярных; одна - линия исторического пути: от "за" к "перед"; другая - линия вознесения в высшие сферы (путь мистический) от "под" (сознания) к "над" (сознанию). Вне пересекающих эти линии "Я" -- крест разрушается, а этот крест - крест Голгофы; и первый шаг к кресту Голгофы - "Я мыслю" (не "Я", но Христос во мне); и отсюда крест уразумения, как в этом космическом "Я мыслю" "Я мыслю" у Декарта и Канта; для меня возможность "Христовой мысли" даже как "только мысли" была заложена уже в гнозисе апостола Павла: "Облечемся в ум новый". Приглашение Павла не совлечься, а "облечься" в ум новый есть уже выдвинутая проблема "новой культуры"; не сократовский "рассудок" (наследство софистов), а новый дух (и доселе не понятый) Павловых Посланий, чуждых существу тогдашнего Блока, если и открывающего Евангелие, то только чтобы восприять "мистически" гиган<т>ские шаги мысли Иоанна, которые вне Павлова гнозиса, - запечатаны не понимаемы, или понимаемы "жалко"; и в таком понимании взятые, они - заимствования схем и только схем герметической схоластики, довольно банальной и распространенной всюду в 1-ом веке (смотри об этом книгу Луи Менара: "Гермес Трисмегист").

Словом, для меня и в те годы блоковский "мистический разум" был не "мистический", т. е. какой-то разум, а разум собственно конкретный, извне захватанный рассудочностью; и реставрируемый даже в истории работой сознания; в задании лично добиваться этого не какого-то разума, а разума собственно, уже ведомого Павлом и подлинными отцами христианства первых веков, - уже путь жизни; и начало его здесь, сию минуту - даже в моей абстрактной голове, которую надо критически вычистить, чтобы заменить ее вооруженной головой, т. е. облеченной в ум Христов (перья рыцарского шлема) с первого века нашей эры. Для Блока "Мистический разум только зарождается по-видимому". Не "мистический разум", а - Логос Христа; и - "зарожден" в первом веке; если мы XIX столетий "обспали" "разум" вдохнут духом звучаний Св. Духа ("Дух дышит, где хочет"); и стало быть дышит: в "музыке" и в "мысли"; отсюда вычерченность для меня в 1903 году "мысли" и "музыки"; и отсюда, - не дышит этот Дух в "мысли" и в "музыке" для Блока; отсюда мысль его <о> "мысли", как о "рассудочной схеме"; и отсюда мысль его о "музыке": она - "двигается"; следовательно, она - астартична; а проще было думать мыслями Владимира Соловьева - мобилизировавшего тут мысли гностика Валентина; в "движениях" как таковых (в музыке, в ритме вращения планетных шаров, в диалектике), - томится пленная, когда-то павшая, но освобождаемая Утешителем Душа Мира, Вторая София, - София Ахамот.

"Но двоится твой взор, улыбается.
И темнеет грозой незабытой".

Задание христианского гностика, облеченного в шлем ума Христова ("рыцарь" Блока), освободить Ее силой в нем живущей Христовой "Мысли"; и не соблазниться о Ней, дабы чрез свой соблазн о Ней не ввести Ее, некогда соблазненную, вторично в соблазн о себе; иначе весь "гнозис", всё "делание", все "уже" и "пора" лишь приключение странное, романтическое, романическое, романное, анекдотическое; дальнейшая диалектика способна нас довести до психологии, диктовавшей "Гаврилиаду". Словом: в моей установке: "Если Она вне Христа", и если я в Ней и "к" Ней не со Христовым Импульсом, то - случится "Гаврилиада", как только она изменит Облик; а она неизменно, как София вне Христа, ввергается в хаос, т. е. падает, изменяет облик, порождая своим страхом демонов (смотр<и> концепции гностиков), т. е. будущих персонажей поэзии Блока. Таково мне полусознательно еще мыслилось в то время; и потому-то я так боялся темы "страха" у Блока.

Мне страшно

Если "страшно" -- падение предстоит; может, - есть уже; может - даже и было.

Суммирую свои противопоставления позиции Блока в то время:

1. Она - только дана "во Христе"; "София" -- "Христософия"; как таковая она - "риза Христова", целое Христовой культуры, или церковь; но она же и "культура истории"; в таковом своем аспекте, мое "уже" включает и поворот в "назад"; в "катастрофичности" не только падение зданий "современных гробов", но и "восстание"

2. Она - не Видение, не Лик, но градация ликов (культурных эпох, систем мыслей), "ряд изменений милого лица" в круге этих изменений вокруг Солнца, извечно-сущего Логоса; но существо Логоса таково, что внутри его - плерома, целое, в котором снято противоречие между покоем и движением; "прямой" изменений (пунктов) и "круга" догмата; предел понимания целого, что оно спираль, т. е. "прямая+круг", т. е. "движение+покой", текущее+вечносущее, "повтор в вариациях", и "вариация повтора", т. е. перевоплощение: пифагорейства (и в его математич<еском> взятии, как "Числа", квази-"мистич<еском>" восприятии, как эсотерич<еской> школы с "перевоплощением в центре").

3. "Импульс" существеннее Лика; "Импульс" -- безобразное, пронизывающее, с чем соединен до дна; я не имею Лика "Я", но в "Я" имею знания большей достоверности, чем "личные"; "личные" знания (от "Лика") требуют доказуемости (измерения, взвешивания, описания); знания о "Я" -- аксиоматичные; и первая аксиома этих знаний: "Я есмь Я"; вторая: Два "Я" суждения "Я есмь Я" прочитываемы: "Христос есть "Я" во мне". (Тут вся громада Павлова гнозиса). То, что я ныне внешне называю "Импульсом", в 1903 году я называл "Духом музыки"; и Он же был мне "Дух мысли". В этом "Духе" (внешний знак его, что он дух кипения, движения) взято должно быть и видение, и Образ; тогда он - "прообраз"; всякий образ может стать "прообразом"; "прообразует" его "умное делание" во мне; для этого-то и нужен путь; "пора", "уже" "умном делании"; в правилах вооружения (см. о вооружении мечом, шлемом, бронею, щитом и т. д. у апостола Павла).

Так бы я сформулировал из 25 года намечавшиеся во мне в 1903 тенденции к гнозису Софии; в этом гнозисе она стояла "Христософией" Якоба Беме и Влад<имира> Соловьева (прибавлю: "И - Штейнера"); встреча человека с ней - в антропософизме, особом завете с культурой истории; "антропософии" в 1903 году у меня не было; но она тенденцировалась всею целеустремленностью к внятному миросозерцанию; и это миросозерцание я называл то неопределенно "Символизмом" (в 1903 году), то негативно его определял, как "Эмблематика Смысла" (с 1906 до 1912), пока оно для меня не определилось позитивнее и центральнее, как моя нынешняя философия культуры, где Антропос (субъект лирики молодого Блока) и София ("Она" этой лирики) воссоединяются в Новом Завете, в Третьем, Христос, из II пришествия действующий: в Нем София - Христософия; в Нем "Я" - высшее "Я" ("Ма-нас", или "мистический разум" Блока, которого, по-видимому, он недооценил, как разум par excellence: ум Христов).

Из этой установки ясно до "nec plus ultra" и qui pro quo между Бугаевым и Блоком, заострившееся в "вопроснике" Бугаева и в ответе на него Блока. И становятся понятным<и> вопросы Бугаева: "Образы только ли образы (иконы), или прообразы? Может ли прообраз стать тем, что он прообразует?" Читая эти свои фразы теперь, невольно смеюсь: "Боже мой, - сколько хитрости, тактики, мировоззрительного "пыла" гнездится в них?" Вопрос об образах (иконах) и прообразах есть вопрос об Иконах и Духе, могущем обойтись без икон; я не был "иконоборцем" никогда; но я часто в гипертрофии эйдоса видел вторжение эйдолизма, идолопоклончества; и хотя "икона" Блока была "новой" иконой, она для меня под опасностью "фетишизма"; и эта опасность - 1) формализм (ибо - "элеатская" неподвижность), 2) имажинизм без инспира-тизма (символ последнего не "Лик", а "Импульс", "дух музыки", "ритм", "разум"). Второй вопрос - о "воплощении": как может образ стать тем, что он прообразует? Проблема "воплощения" для меня - в проблеме Логоса; и стало быть: в вопросе для Блока зарыта постоянно мной в ту пору зарываемая "собака", т. е. не "собака", а - "вопрос единый": как у Вас дело обстоит со Христом? "София" во всех моих подозрениях тогдашнего времени не воплощаема в Лицо, как Логос в Иисуса; предел узнаний о Софии - предел символизма. Символ становится воплощением не в Ней, а в Логосе (смотр<и> внятные слова об этом у меня в предисловии к "Символизму").

Ответ Блока: Она, воплощенная в мир реально, как душа мира, в народы "воплощена" потенциально. (По Соловьеву она уже загадана в Человечестве всем, ибо Она - Идея Человечества). Но - "ОНА скорее может уже воплощаться в отдельном лице". Для меня такого рода "воплощение" еще не воплощение, а сквожение, прообразование, символизм; опасная тенденция видеть Ее воплощенной в "одном лице" - постоянный предмет разговоров о Блоке с Соловьевыми, с Петровским; и постоянный уклон для нас того времени в ересь "Шмидтизма" (А. Н. Шмидт в то время вообразила себя одним из перевоплощений Мировой Души); в дальнейших словах Блока опасность грубого и буквального "воплощения" рассеивается словами "приближение", "дуновение", "настроение", явление Ее "под оболочкой зримой". Стало быть, для меня: символизм, а не воплощение, ибо воплощение не в "над", или в "под", а "в" оболочке. А если дуновение, приближение, значит - движение навстречу, т. е. движение, "Дух музыки" того времени). "Я чувствую Ее, как настроение, чаще всего". Опять - дух музыки. "Думаю, что можно ее увидеть, но не воплощенную в лицо". Но это для меня - не увидеть, а услышать: не имагинация, а инспирация: "Само лицо не может знать, присутствует Она в нем или нет". Для меня <в> 1903 году это был вопрос еще, как такое присутствие возможно; и боязнь "спиритизма"; и думы о Блоке, не увидел ли Ее под оболочкой своей невесты; и отсюда проблема: что есть Л. Д. в судьбах мистики Блока. "Общество (народ)... для моего сознания... извергается". Так было в 1903 году, когда Блок совершенно расключил тему Софии в ее аспекте (вернее, ограничении), как народной Души, - в ущерб "Интеллигенция и народ". Как не увидел он, что в ставимых им вопросах в разрезе русской жизни та же тема Интеллекта (т. е. Логоса) и "стихии" (астрального тела); проблема Манаса: соединить Интеллект телом своим (народом); в искании конкретном этих путей самое "хождение в народ" есть тема гностическая; разрешение проблемы конкр<етного> Разума (Манаса) по Штейнеру - тема культуры России; в ней тема расключенности и народа своеобразна, полна и надежд, и опасностей, ибо от нового воссоединения Интеллигенции и Народа Манаса; здесь все символично: Христос, София, загаданная христософичность, как культура Духа, роль России в этом задании; и эмблема нынешней проблема "Интеллигенция и Народ", т. е. тема, выдвигаемая Блоком с 1908 года. Как в 1903 году неправомерно "изверг" "мистики", так в 1908 неправомерно "изверг" проблему Христа и Софии из своего "народничества". Одно вытекает из другого.

Расключение, по-моему, от неумения увидать Ее связь с народом, с человечеством, с Культурой Истории, с темой воплощения; и стало быть, с темой Христа. Отсюда ясно: "Я скажу, что я люблю Христа меньше, чем Ее". Христос по Блоку "не разделен с обществом" (то же письмо); но в "обществе"-то "мистически", а и "гностически" выявляется Ее связь с Ним; здесь Она - Целое, Коллектив, Со- Икона вечно созидаемая и нерукотворная! А он не увидел Ее - здесь именно; и оттого-то не увидел Ее со Христом, в Христе.

Ей отдал окончательность ("Она" - "Жена, облеч<енная> в Солнце"; окончателен в Апок<алипсисе> - Христос); не увидал в Христе "огня" Гераклитова ритма, ставшего и "Молнией" Меча и "Огнем" Конца и "светом Истины". Добрый (читай - "моралист", нечто вроде будцийского аскета: таков лик Христа у Блока: "Кроткий, немного грустный").

Дальше в письме тонкий подгляд в тайну о Ней, верней подслух дуновения: Она - как Дух, как Св<ятой> Дух. Я был склонен задумываться о Ней так в 1903 году; теперь - мне яснее тут образующаяся путаница восприятий, вскрыть которую нет времени (ибо вскрытие - трактат); тема "Она, КАК Св<ятой>Дух" "Она и Св<ятой> Дух"; скажу лишь в неразвернутом намеке: тема "Она и Отец" есть тема 1+4=5; "5" число человеческое; тема "Она и Сын" есть тема 2+4=6, или тема "мистерии любви" (тема Церкви); а тема "Она и Дух" этапов истории всей культуры; это тема взятия всей культуры в Ней, или тема антропософности понятия "культура"; отсюда имманентность Ее культуре в новом разрезе сознания; и отсюда же - расширение в культуре прежде утаенного Ее образа (ссылка на поэтов). Это расширение - движение Ее навстречу к нам; но последнее - отражение Ее движений в нас; как Премудрость и как Правда, и иногда как и тогда Она - Дева Обида: плещет "на туманных скалах". Всюду в нас Она - культура сознания; и вне нашего сознания здесь нигде Ее нет; в "там" духовного мира Она - во Христе; и вне Его - Ее нигде нет. Так что Она - в движениях и Она всегда между человеком с одной стороны и Христом с другой; так и брал Ее Соловьев; и оттого называл "Девой Радужных Ворот". подвижна и срединна (в хорошем, а не дурном смысле слова), как всякое со-, а не как "интер-": как со-циал, как со-национал, как со-личие, как со-знание и т. д.

По Блоку Она - Неподвижна и Окончательна.

"мистики" это ведет к срыву; в разрезе мысли - к догмату элейской формы; в разрезе "гнозиса" - к аберрации (т. е. к тому, что в первых веках называлось "ересью").

"вопросам", 4) и наконец ясно вскрывшимся мне узнанием о Блоке: у него нет знания о Христе!

¹ Ответ на п. 19. Весь текст письма Блока Белый включил в "Воспоминания об Александре Александровиче Блоке" (Записки мечтателей. 1922. No 6. С. 25--28). Развернутую интерпретацию этого "замечательного письма" Белый дал в "Воспоминаниях о Блоке" (О Блоке. С. 46-- 48).

² "Ласка" (см. с. 48 наст. изд.).

³ Обыгрываются строки из стихотворения Белого "Возмездие": "... но стою я, как идол над кручей, // раздирая одежды свои" (Золото в лазури. С. 229). Впервые опубликовано в составе цикла Белого "Призывы" в альманахе "Северные Цветы" (М., 1903. С. 36--38) под заглавием "Четыре отрывка".

⁴ Формулировка из стихотворения Ф. И. Тютчева "Иным достался от природы..." (1862), обращенного к А. А. Фету: "Стократ завидней твой удел".

⁵ "Не раз под оболочкой зримой // Ты самоё ее узрел..."

⁶ Мф. XI, 28: "Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас".

⁷ Образ из стихотворения Вл. Соловьева "Das Ewig-Weibliche" ("Черти морские меня полюбили...", 1898): "В свете немеркнущем новой богини // Небо слилося с пучиною вод".

⁸ Молитвенная формула.

⁹ Героини трагедий Шекспира ("Гамлет") и Гете ("Фауст").

¹⁰ "Стихи о Прекрасной Даме" (М., 1905): "Неподвижность".

¹¹ 1 Ин. IV, 18: "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх; потому что в страхе есть мучение". Впоследствии Блок использовал эту фразу как эпиграф к драматической поэме "Песня Судьбы" (1908).

¹² Фразы из стихотворения "Музе" ("Надолго ли опять мой угол посетила...", 1857) Фета и из стихотворения "Гимн" ("Hymne") Шарля Бодлера, входящего в его книгу "Обломки" ("Les &#233;paves", 1866): начало заключительной строфы ("A la tr&egrave;s-bonne, &#224; la tr&egrave;s-belle"), в переводе Эллиса: "Тебе, прекрасная".

¹³ Цитата приводится по автографу стихотворения, сохранившемуся в архиве Блока; ст. 2 в оригинале: "Белый пух на синей..."

¹⁴ Это письмо С. Г. Карелиной в архиве Блока не сохранилось.

• Главная страница → Письма Блока