ПИСЬМА С. В. ПАНЧЕНКО К БЛОКУ *
Предисловие и комментарии А. Лаврова
Перечисляя несохранившиеся и не разысканные комплексы писем А. Блока, В. Н. Орлов указывает в числе наиболее значительных утрат блоковской эпистолярии: «Не дошло до нас ни одного письма Блока к одному из наиболее активных корреспондентов его в годы молодости — композитору С. В. Панченко <…>. С. В. Панченко в своих письмах к юному Блоку (он был много старше его) усвоил по отношению к нему учительный тон, брал на себя роль “наставника жизни”. Нужно думать, Блок отвечал ему в соответствующем духе. Из писем Панченко видно, что переписка касалась серьезных тем, в частности — темы народа»1.
Отчасти этот невосполнимый пробел в эпистолярном наследстве Блока компенсируется письмами Панченко к поэту. Они дают определенное представление о содержании блоковских писем (и даже включают отдельные цитаты из них), дают возможность восстановить событийную канву, в соответствии с которой складывались взаимоотношения Блока и Панченко. Достаточно выразительно вырисовывается на страницах этих писем и личность, весьма своеобразный психологический облик блоковского корреспондента.
Семен Викторович Панченко (1867–1937) пользовался на рубеже веков определенной известностью как композитор, дирижер, музыкальный теоретик и педагог. Он родился в Суджанском уезде Курской губернии, детство провел за границей, где подолгу жил и в зрелые годы (преимущественно в Берлине)2. Музыкальное образование получил в Петербургской консерватории, учился также у П. С. Штейнберга и А. К. Лядова. Первое музыкальное сочинение Панченко относится к 1890 году. С 1892 г. он занялся педагогической деятельностью, а с 1894 г. стал выступать в качестве дирижера (преподавал в Петербурге в музыкальном училище Даннемана, заведовал музыкальной частью в народном театре В. Н. фон Дервиза, где устраивал хоровые, оркестровые и духовные концерты и вечера). В 1900 г. Панченко дал в Петербурге два симфонических концерта, благодаря которым русская аудитория впервые познакомилась с сочинениями Р. Штрауса и А. Брукнера. В собственных творческих опытах Панченко ориентировался на новейшую германскую школу, но при этом стремился отобразить в своих произведениях и русские национальные черты. В композиторской деятельности Панченко преобладали три направления — церковная музыка, вокальные произведения и сочинения для фортепиано. Им написано несколько литургий св. Иоанна Златоуста, всенощных, молебнов, духовных хоров. Песни и романсы Панченко написаны на тексты А. К. Толстого, П. Верлена, К. Д. Бальмонта, В. Брюсова и др.; в их числе — три пьесы на стихи Блока — “Колыбельная” (“Спят луга, спят леса…”, 1906), “Элегия” (“У берега зеленого…”, 1906), “Я был весь в пестрых лоскутьях” (1907)3. Новацией Панченко в области музыкальных форм явились его фортепианные сонеты — “небольшие произведения двух или трехчастной формы, нечто среднее между прелюдами и ноктюрнами”4. Исследователь творчества Панченко видел в них характерный образчик современного творческого сознания: “Подобно тому как в литературе Чехов оставил форму романа и повести, а взял короткую форму рассказа, г. Панченко оставил большие формы сочинений: сонаты, поэмы и т. п. и создал особую форму сонета <…> сонеты это музыкальные изречения, изложенные в форме параллелизмов. В них г. Панченко дает новые образцы параллелизма музыкального мышления”5. Тот же автор отмечал “аматериальность, проповедь ее” как отличительную особенность музыки Панченко: “Он абстрактен, как великие философы древности. Самый лиризм его носит печать этой абстракции <…>”6.
В круг знакомых Блока Панченко был введен его теткой Марией Андреевной Бекетовой. На протяжении ряда лет М. А. Бекетова занималась музыкой, теоретически и практически, пробовала свои силы и в области композиции, но без существенных успехов. В конце 1890-х гг. Панченко стал наставником в ее музыкальных занятиях. О завязавшемся общении с Панченко она записала в дневнике 26 октября 1899 г.: “Он бесспорно очень интересен <…> Я хотела бы с ним хорошо познакомиться и познакомить Алю и Сашуру”7 — т. е. сестру, Александру Андреевну Кублицкую-Пиоттух, и Блока. О дальнейшем развитии этих отношений М. А. Бекетова сообщает (29 февраля 1900 г.): «…я эту зиму больше занимаюсь музыкой. Меня ободрил Сем<ен> Викт<орович>, сказав мне: “Жаль, что вы так поздно начали: вы бы наверное овладели предметом”. От этих слов у меня выросли крылья, и я стала больше успевать. <…> С. В. познакомился с Алей и ей нравится, бывает у нас. <…> Для меня настоящий клад это знакомство. Просвещенный, умный музыкант со страстью к музыке! Он всегда говорит для меня бездну нового, интересного. И я могу сказать ему все свои мысли о музыке. Он их одобряет и вообще очень охотно со мной говорит»8. Последующие дневниковые записи Марии Андреевны посвящены в основном описанию встреч с Панченко, толкованию его слов, размышлениям, в которых он — прямо или косвенно — присутствует; отъезд композитора в Берлин она переживает как настоящую личную драму. Совокупность признаний, которые М. А. Бекетова доверяла своему дневнику, свидетельствует о том, что Панченко стал предметом ее потаенной и безнадежной любви. С болезненной остротой она воспринимает в его отношении к ней симптомы равнодушия, невнимательности, проявления эгоизма. “Раз говорили всю дорогу об его делах, другой раз немножко обо мне, а потом про Сашуру, — записывает она, например, 30 марта 1900 г. — Я не решаюсь говорить о своей музыке <…> если бы С. В. способен был заинтересоваться моими мыслями, горестями и мучениями по поводу музыки! Он и вообще никакими моими горестями не заинтересован. Он мало участлив и много говорит о себе. Он совсем не понимает моего печального существования, моего отношения к музыке. <…> Боже сохрани посягать на него. Но мне хотелось бы, чтобы он понимал, что я умом, развитием, вкусом, поэзией выше других его учениц, а потом, чтобы он находил, что я не урод и могу быть иногда интересна”9.
Если М. А. Бекетова имела основания огорчаться из-за невнимания Панченко к ней, то юноша Блок едва ли мог испытывать в ходе общения с композитором сходные эмоции. Та же Мария Андреевна, упоминая о Панченко в своей биографической книге о Блоке, отмечает: “Его своеобразный и насмешливый ум и меткие афоризмы всех нас увлекали. Лучшие чувства пробуждаются при его имени, когда вспоминаешь, как он любил Блока. Он буквально не мог на него наглядеться; открытый детский взор, кудрявая голова поэта, все, что тот говорил и делал, становилось предметом его неподдельного восхищения. Это был ненасытный искатель, человек с большой волей, бессребреник-скиталец”10. В другой биографической книге, “Александр Блок и его мать”, М. А. Бекетова также свидетельствует, что Панченко Блока «нежно любил, восхищаясь и наружностью его, и детской чистотой, и умом, и талантом, хотя жестоко критиковал форму его стихов, — в значительной мере из педагогии, чтобы не захваливать “дету”. “Детами” называл он юношей, между которыми было у него много друзей»11. Эти, несколько простодушные, свидетельства Марии Андреевны дали основания В. Н. Орлову высказать догадку о “специфических вкусах” Панченко12, сказывавшихся в его увлеченности Блоком; такое толкование отчасти проясняет и аффектированную стилистику иных писем Панченко к молодому поэту, и другие, на первый взгляд странные, жесты и высказывания композитора — почти откровенно негативное отношение к женитьбе Блока (п. 26), нескрываемое женоненавистничество (“К женщинам он относился беспощадно, считая их органическими врагами своих детей. Отцов он тоже не хвалил, но матерям доставалось особенно сильно”)13, весьма своеобразные представления об идеальном жизненном укладе (“С. В. Панченко проповедует новое царство — без семьи, без брака, без быта, с общим достоянием, с отниманием детей семилетних у матерей”)14.
Если в интересе Панченко к юному Блоку по-своему преломилась коллизия, столь выразительно воссозданная Томасом Манном, живописавшим в “Смерти в Венеции” неудержимое влечение писателя Ашенбаха к прекрасному Тадзио, воплотившему для него откровение возвышенной и совершенной красоты, или даже сказывались другие, не столь возвышенные импульсы, то в отношении Блока к Панченко психологический подтекст такой окраски, безусловно, отсутствовал начисто. В самом начале 1900-х гг. круг постоянного общения Блока, уже осознавшего свое творческое предназначение, по-прежнему ограничивался в основном кругом семьи, родственниками, немногочисленными и не очень близкими друзьями-сверстниками; литературные связи начинают определяться у него только в 1902–1903 гг. и не сразу становятся постоянным и естественным жизненным ферментом. В этой ситуации регулярные встречи и разговоры с человеком, который был значительно старше его по возрасту, человеком просвещенным и к тому же даровитым музыкантом, не чуждавшимся и литературных интересов15, не могли не быть восприняты начинающим поэтом как ценное и важное жизненное обретение. Блок нуждался в доброжелательном и искушенном жизнью собеседнике, и Панченко на какое-то время стал им. М. А. Бекетова подчеркивает, что и в плане общего мироощущения у Панченко и молодого Блока обнаруживались точки соприкосновения, что по многим идейным позициям композитор имел на поэта “несомненное влияние”: “Так же, как мистики конца 19-го и начала 20-го века, он чувствовал наступление новой эры и близких переворотов. <…> Он считал, что христианство отжило свой век, почитая Христа как одного из величайших учителей жизни, он отрицал его божественность в христианском смысле, но обожествлял в нем человека. Бога он признавал только как животворящее начало, отрицая религиозный культ и молитву”16. Сыграла свою роль в духовной жизни Блока и музыка Панченко. В письме к Ф. Сологубу от 2 декабря 1907 г., признаваясь, что сологубовский перевод из Верлена “Синева небес под кровлей…”17 является для него “одним из первых острых откровений новой поэзии”, Блок добавляет: “Оно связано для меня с музыкой композитора С. В. Панченко, моего давнего и хорошего знакомого” (VIII, 219)18.
–1903 гг.: регулярные встречи в семейном кругу, музыкальные концерты19, активная переписка в периоды, когда Панченко находился за границей. Письма Панченко очень ценились в семейном кругу Блока. Мария Андреевна свидетельствует (9 апреля 1906 г.): “Аля перечитывает письма С. В. к Сашуре и говорит о нем с нежностью. По выдержкам письма эти действительно прекрасны: и красивы, и полны нежной любви к Сашуре, и умны, и метки, и нет в них чуши и фраз”20. Приходится, однако, отметить, что такое однозначно восторженное отношение объяснялось, видимо, сознательной невосприимчивостью к теневым сторонам личности блоковского корреспондента, запечатленным в его посланиях достаточно рельефно. Отличающее эти письма странное сочетание педантического менторства с манерным, по-своему кокетливым, самоуничижением, густой бытовой фактуры с претенциозными и нередко весьма плоскими “философемами” наводит на мысль о том, что внутренний мир Панченко не был свободен от сложных и болезненных психологических комплексов и душевных изломов. Даже преклонявшаяся перед композитором Мария Андреевна признавала, что Панченко “бывал часто неприятен, резок, не уважителен к чужим мнениям”21“панченкинское” (не конкретизируя, однако, специфики этого индивидуального определения)22.
Естественно и закономерно, что новые знакомства и духовные сближения, которые наметились у Блока в ходе приобщения к символистской литературной среде, не могли не отодвинуть фигуру Панченко в его жизни на второй план. Та же М. А. Бекетова подтверждает, что “звезда Панченко понемногу померкла”23, как только в семейный круг Блока вошел Андрей Белый. Последний вспоминает, что он сразу отнесся к Панченко неприязненно: “…не понравились откровенно друг другу; уже Александра Андреевна рассказала мне: Панченко не любил всех друзей А. А. Блока; особенно не любил он Л<юбовь> Д<митриевну>. Этот Панченко мне показался фальшивым; сквозь напускной легкомысленный скепсис французского остроумия он пытался пустить пыль в глаза, озадачить особенным пониманием жизни”24. Антагонизм, наметившийся между Панченко и Белым в ходе их эпизодического общения, дополнительно способствовал существенной переоценке личности Панченко в глазах Блока и его матери. В связи с предполагавшейся поездкой Панченко в Шахматово (по приглашению матери Блока) М. А. Бекетова с огорчением записала (25 мая 1906 г.): “Между прочим выяснилось окончательно, что она пригласила его в Шахматово только потому, что думала, что этого хочет Сашура, а потом оказалось, что Сашура этого страшно не хочет. <…> Всего хуже — хулы на С. В., обливание его грязью, злобное и презрительное”25.
Постепенно общение Блока с Панченко становится эпизодическим, связанным с сугубо конкретными деловыми обстоятельствами — такими, как подготовка в 1911 г. гимназического концерта или уроки теории музыки, которые в 1912 г. недолгое время брала у Панченко Любовь Дмитриевна. Характерны слова Блока в письме к матери (17 января г.) при упоминании одной из таких встреч: “С Панченкой было тяжело, я чувствую к нему симпатию по воспоминанию, но он — очень чужой”26“по воспоминанию” прекращаются.
Письма С. В. Панченко к Блоку печатаются по автографам, хранящимся в фонде А. А. Блока в РГАЛИ (Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 358).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Александр Блок. Переписка. Аннотированный каталог. Сост. Н. Т. Панченко, К. Н. Суворова, М. В. Чарушникова. Вып. 1. М., 1975. С. 474.
2 Сведения о жизни и деятельности Панченко почерпнуты главным образом из следующих источников: L–3; № 6. С. 2; Лисицын М. Творец абстрактных настроений. СПб., 1911 (отд. оттиск из журнала “Музыка и пение”); Каталог сочинений С. Панченко. М., изд. П. Юргенсона, <1910>.
3 См.: Блок и музыка. Хроника. Нотография. Библиография. Сост. Т. Хопрова и М. Дунаевский. Л., 1980. С. 157.
4 L. С. В. Панченко // Музыка и пение. 1902. № 5. С. 3.
5 . Фортепианная музыка С. Панченко (Критический этюд) // Музыка и пение. 1909. № 9. С. 1.
6 Музыка и пение. 1910. № 11. С. 1.
7 ИРЛИ. Ф. 462. Ед. хр. 1. Л. 47 об.
8 “Ее лицо мне было знакомо по концертам, где дирижировал Панченко. Она была в его огромном хоре как хористка, но скорее как слушательница даровая. Я никогда не слышал потом, чтобы она пела, хотя на рояле она играла и не худо для ее малой техники” (Блоковский сборник. Тарту, 1964. С. 383. Публ. Э. П. Гомберг и Д. Е. Максимова).
9
10 Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. М., 1990. С. 74.
11 Там же. С. 312.
12 Орлов Вл
13 Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. С. 312. В дневниковой записи от 30 октября 1904 г. М. А. Бекетова также отмечает “безжалостное отношение С. В. к женщинам и матерям вообще” (ИРЛИ. Ф. 462. Ед. хр. 2. Л. 50 об.).
14 Дневниковая запись М. А. Бекетовой от 30 ноября 1904 г. (Литературное наследство. Т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 3. М., 1982. С. 607).
15 Так, в 1890-е гг. Панченко тесно общался с поэтом Александром Добролюбовым. “Это был один из моих друзей моей прежней жизни”, — писал о Панченко Добролюбов И. М. Брюсовой в октябре 1938 г. В том же письме Добролюбов сообщает, что Панченко был “старый партиец-большевик”; это свидетельство едва ли правдоподобно, хотя, возможно, специальные разыскания позволят установить какие-то связи Панченко с кругом российских социал-демократов (см.: . Путь Александра Добролюбова // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века. Блоковский сборник III. Тарту, 1979. С. 130).
16 Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. С. 312.
17 См.: . Стихи, избранные и переведенные Федором Сологубом. СПб., 1908. С. 89. (Перевод стихотворения “Le ciel est par dessus le toit…”).
18 Тексты Блока цитируются сокращенно по изданию: Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1960–1963 (римскими цифрами указывается том, арабскими — страница). О влиянии Панченко на Блока см. также: ëèòåðàòóðà. Ì.; Ë., 1956. Ñ. 250–252; Âåíãðîâ Í. Путь Александра Блока. М., 1963. С. 144–145; Волков С., Редько Р. –95; Хопрова Т. Музыка в жизни и творчестве А. Блока. Л., 1974. С. 14–15; Минц З. Г. Блок и русский символизм // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. М., 1980. С. 115. Наиболее полно документальные материалы, характеризующие обстоятельства взаимоотношений Блока и Панченко, представлены во вступительной заметке А. Е. Парниса к публикации надписей Блока на его книгах, подаренных Панченко (см.: Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 112–114).
19 “Макбет” Р. Штрауса, 5-я симфония Бетховена, фортепианный концерт Сен-Санса и другие произведения, и даже собирался продавать афиши этих концертов (см. письмо Блока к А. В. Гиппиусу от 11 января 1901 г. // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 1. С. 418). В архиве Блока вместе с письмами Панченко к нему хранятся программы этих симфонических концертов. “Концерт Панченки” упомянут Блоком в ретроспективных автобиографических записях (VII, 343).
20 Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 615.
21 Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. С. 313.
22 См. дневниковую запись Блока от 10 июня 1917 г. (VII, 260) и заметку (в тот же день) в записной книжке (. Записные книжки. М., 1965. С. 358). Попытку раскрыть содержание этого определения предпринял А. Е. Парнис (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 113–114).
23 Бекетова М. А. Воспоминания об Александре Блоке. С. 313.
24 Белый Андрей”про С. В. сказал, что он может только продавать рояли, а не композиторствовать” (Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. С. 611); она же пишет о встрече Панченко и Белого за обедом у А. А. Кублицкой-Пиоттух 4 декабря 1905 г.: “<…> волнение вследствие присутствия Бори и С. В. вместе <…> Оба, конечно, друг друга в душе проклинают или осуждают” (ИРЛИ. Ф. 462. Ед. хр. 3. Л. 37–37 об.). Об отношении Панченко к Белому М. А. Бекетова записала 9 февраля 1906 г.: “С. В. и Борис говорили про Борю так, что даже мне было неприятно” (Там же. Л. 59; Борис — Б. П. Гущин, муж О. Н. Гущиной, подруги Бекетовой). Весьма вероятно, что фамилию одного из героев “Петербурга”, провокатора Липпанченко, Белый образовал по ассоциации с фамилией С. В. Панченко. См.: Белый Андрей. Петербург. (Серия “Лит. памятники”). Л., 1981. С. 654.
25
26 Письма Александра Блока к родным. Т. II. М.; Л., 1932. С. 112.
“Литературного наследства” (“Александр Блок. Новые материалы и исследования”). З. Г. Минц скопировала около половины публикуемых писем, остальные тексты подготовил я. Другие дела помешали нам тогда, в 80-е годы, завершить эту совместную работу. — А. Л.