БЕЛЫЙ - БЛОКУ
Видное 30 октября 1911 г.
Милый Саша!
Твоего письма не получил (о журнале)1; вообще, не пиши мне заказные письма на Расторгуево. Лучше на "Мусагет". Отвечаю так поздно на Твое письмо2, потому что две недели не был в Москве, и Твое письмо пролежало более недели в "Мусагете".
Милый, Твои письма меня все радуют; в Твоем письме мне ничего не почудилось; наоборот: как всегда, я за ним отдыхал; я вообще очень прост и несложен, и потому все, относящееся к психологии, мне чуждо. А вот, может быть, Тебе в моем письме почудилось нечто? Может быть, тон его не такой? Тон моих писем сейчас вообще скуден: это происходит от тяжелой работы над "Голубем"3. Когда пишу много, письма всегда у меня оскудевают. Не взыщи, если тон их Тебе не много говорит.
Страшно понимаю Твое недовольство лит<ературной> средой. Я уже два года изъял себя окончательно из всякой литературной среды. У меня начинается нечто вроде нервной болезни при виде нескольких литераторов, собранных вместе; имя этой болезни - непроизвольная неискренность: мгновенно все в душе нудно натягивается, и я слышу в своем собственном голосе нудные нотки, отчего вдруг внутренно начинаешь махать руками и сразу соглашаешься на все, слышанное кругом. "Да, да, да - да, да, да" отвечаешь на всякую гиль.
Просто, мгновенно разлагаюсь среди литераторов. И вот, самосохранения ради, я уже давно не только не хочу нигде бывать, но и вынужден не бывать. А сейчас я и фактически вне города.
Теперь о журнале. Журнал - не журналу журнала не хотим, а "Труды и дни Мусагета" будут выходить.
Только...
У меня падают руки. От Вячеслава ни звука, от Тебя ни строки.
Пойми, если я писал Тебе и Вячеславу подробнейшее изложение деталей "Трудов и дней" при моей перегруженности (8-часовом рабочем дне), если на изложение частностей о журнале в двух письмах потерял два дня (ведь мне к 15 декабрю, чтобы не умереть с голода, надо представить 15 печатных листов4), то это - не фантастический проект, и мои слова надо понимать не в плоскости "так сказать", а <в> буквальном точнейшем смысле. Я рассчитывал журнал на нас троих, а не на одного (рабочей клячей быть не хочу, я и так сейчас - кляча); остальные только так. Теперь. Вячеслав мне ни звука не ответил (на око<ло> 20 страниц письма). Заключаю, отсюда, что ему интереснее болтать с первым встречным, и все мистические и иные разговоры глубокие и чреватые (какие мы вели некогда, между прочим и о необх<одимости> такого маленького органа) я должен относить в плоскость "болтовни". Вообще этого словесного ликования (мы де будем действовать) и праздной болтовни (нужен журнальчик) не выношу за последнее время.
Ввиду неполучения от Тебя письма о журнале, и молчания Вячеслава, а также ввиду незнания Твоего отношения, у меня отвалились руки. Материал для первого No есть, но ввиду отсутствия Вас (Вячеслав прислал 2 месяца тому назад, до моего письма, 5 писаных страничек для проспекта)5 номер вышел наполовину наполненным мной, наполовину собранный случайно. До января я не могу работать, наполняя собой номера.
Стало быть: мое отношение к журналу зависит от Тебя и Вячеслава. Если оба Вы не будете в нем существенно, "je m'enfiche"... {"Мне наплевать" (фр.).}
-----
Милый друг, не сердись на мой раздраженный тон. К чёрту журнал: будет он или не будет, не это последнее. Во всяком случае он будет, но, может быть, ввиду Вашего отсутствия и вследствие этого моей апатии, он будет вовсе не тем, каким я его хотел видеть...
-----
ругался из Африки, как сапожник. Странное дело (кстати сказать): писал в "Пут<евых> Заметках" о том, что Африка проснется и арабы скоро заявят о себе... 6 Ну, вот: начинает осуществляться ранее, чем я даже думал7.
-----
Милый, милый, как хотел бы Тебя видеть.
Жду письма.
Борис Бугаев
P. S.
Милый, это ужасно жаль, что Ты - в Петербурге, а я - в Москве. Пространство в деловом смысле ужасная штука: оно - химерит, дождит химерами; даже не психологическими, а хотя бы почтово-телеграфными...
Нам с Асей тихо и уютно; только, пожалуй, и отдыхаю с Асей. Все же прочее кругом - неприятно чуждо. И к тому же... чёрт знает что: эксплуатация труда. Денег почти нет: не на что жить. У меня же между тем до 10 печатных листов; два большие этюда о "Египте" и "Радесе", написанные весьма тщательно (два месяца работал над ними)8; и - никому не нужны, как и я вообще, вместе с своей литературной деятельностью никому не нужен. Струве и Брюсов утеснили и подвели с "Голубем"9"Не напишете ли статейку", "не напишете лирецензийку", т. е. нагло утесняют со всех сторон. От заработка во всех журналах я отрезан теплой компанией литер<атурных> жуликов (Абрамовичами, Чуйковыми и Ко). Я - объект эксплуатации: одни (вроде Вячеслава) эксплуатируют превозвышеннейшими разговорами, другие (Брюсов) - работой. Ну да к черту все это! Да хранит Тебя Бог!
P. P. P. S. Милый, Милый друг!
Прости меня: это письмо писал старый, полулысый ворчун, с трубкой в зубах, греющийся у камина. Не обращай на ворчуна внимания, ибо в момент ворчанья старый ворчун иронизирует над самим собой. Старый ворчун удивительно преувеличивает все житейские трудности до обеда: после обеда старый ворчун успокаивается на том, что все "суета - сует". Ася наказывает ворчуна, даже следит за его письмами, как бы он не написал чего лишнего в припадке мизантропии.
Милый друг, хотел бы сейчас Тебя видеть!
День мы проводим монотонно; утром встаем: у меня бывает 5 минут ворчанья до выхода к кофе, ворчанья на то, что хочешь - не хочешь - пиши. До обеда пишешь (чтоб писать, отпаиваю себя сливками, точно на убой). После обеда добреешь: мы с Асей играем неизменно партию в хальму (яп<онская> игра). Потом пишу, занимаюсь коллекцией марок (у меня коллекция в 1785 марок). Потом с Асенькой читаем вместе (ужасно уютно глядеть в книгу вдвоем); потом тихие речи, и.... (уже к 11 1/2) спать. Так идет день за днем (газет не получаем). По приезде в Москву узнаем, что такая-то страна восстала, и еще такая-то...
Примечания
1 См. п. 257, примеч. 4.
2 Это письмо Блока не выявлено.
3 См. п. 257, примеч. 3.
"Русская Мысль", в который он должен был представить рукопись своего романа. Ср. его письмо к А. А. Рачинской от 1 декабря 1911 г.: "... мне заказан роман в "Русскую мысль", от возможности написания которого зависит просто наше существование с женой 1912-го года <...> если к первому января я не представлю в "Русскую мысль" определенное (очень большое) количество печатных страниц, мой роман откладывается до 1913 года, то есть я лишаюсь средств к существованию на 1912 год" (РГАЛИ. Ф. 427. Оп. 1. Ед. хр. 2384).
5 Возможно, этот текст нашел отражение в заметке "Орфей", помещенной в No 1 "Трудов и Дней".
6 См.: Андрей Белый. Путевые заметки. Т. 1. Сицилия и Тунис. М. --Берлин, 1922. С. 293.
7 Подразумеваются события войны между Италией и Турцией - аннексия Триполи и Киренаики Италией и нападения арабов в Триполи на итальянские войска. В октябре 1911 г. газеты ежедневно информировали о борьбе с арабским восстанием и боях под ТриПолн.
"Египет" был опубликован позднее в журнале "Современник" (1912. No 5. С. 190--214; No 6. С. 176-208; No 7. С. 270-288).
"Петербург" - вторая часть трилогии, начатой "Серебряным голубем". Белый надеялся на более выгодные для себя условия работы над романом, чем те, которые предложили ему П. Б. Струве (редактор "Русской Мысли") и В. Я. Брюсов (заведующий литературно-критическим отделом журнала). Ср. сообщение в письме Белого к Э. К. Метнеру от 29 сентября 1911 г.: "Имел полуторачасовой разговор со Струве о "Голубе": хотел получить аванс: Струве - ни за что. Он обещает: приносите рукопись и тотчас же получите деньги сполна. Последний срок подачи 15 декабря" (РГБ. Ф. 167. Карт. 2. Ед. хр. 49).