БЕЛЫЙ - БЛОКУ
<9 или 10 ноября 1911. Видное>1
Дорогой Саша,
Наконец-то я выбрался из города, с неделю метался, как полоумный. Ввиду Твоего подозревающего письма2 и обидных предположений о том, что я метался с Матисом и пересчитывал в Кружке французские булки, вот Тебе compte-rendu {Отчет (фр.).} моего недельного пребывания в Москве, первого после 8 сентября (а до этого времени бывал не более как на день, полтора, два). Едва в понедельник на той неделе3 я собирался начать работать и с величайшим ужасом помышлял о городе, как меня сорвали с места известием о Сереже4: ну, конечно, поехал в Москву и, конечно, прямо попал в гущу тревог: имел беседы с друзьями, теткой Сережи и психиатром. На другое утро опять выяснялось положение Сережи (теперь он в психиатрической лечебнице; месяцев 7 леченья и, авось, Бог даст, поправится); сидел у него; имел опять разговор с психиатром, и - в деревню, к Асе, на несколько часов отдохнуть и прийти в себя (Сережа ведь мне ближе, чем брат: и меня совершенно расшиб инцидент с ним). Среда5. К середине дня попал в Москву; опять совещания; далее вечером: сложный и многочасовой разговор с Метнером о положении в Мусагете (который только что вернулся из заграницы). Четверг. Утром: совещание о том, быть или не быть "Логосу" у нас, с логосами и Метнером (вопрос о контракте), подача прошения о разрешении журнала, хлопоты с "Р<усской> М<ыслью>" об извлечении из нее одной мне нужной рукописи6 (что делать, и это - "литература", ибо есть хочется); совещание с Григ<орием> Алексеев<ичем>, наконец концерт д'Альгейм7, на который нельзя было не пойти (долго объяснять, почему). Пятница. Зубной врач, на которого не мог попасть; возня с извлечением из "Пути" нужнейших мне 100 рублей; ловля по соверш<енно> необходимому делу неуловимого Рачинского, разговор с приехавшим на один день Гессеном по поводу опять-таки "Логоса", далее реферат Гессена о "Ласке" (если это по-Твоему литература, то, извини: для меня "Логос", его судьба, есть реальное дело, тоже вопрос о том, быть или не быть свободному от жидовства арийству, но Тебе философия чужда, и для Тебя эта моя реальная боль, одновременные союз и борьба с "Логосом" непонятны). Суббота. Выработка контракта: совещание "Логосов" (Метнер, Яковенко, Степпун, Гессен, Метнер, я), дела о кавказском имении8, посещение находящейся на волоске от смерти Нины Ивановны9, наконец лекция моя10 (вечером), ибо без нее не мог бы прожить ноябрь месяц.
Я пишу Тебе нарочно, о том, что я делаю, ибо Ты упрекаешь меня... чёрт знает в чем!! Да пойми: что вся неделя (единственная неделя в Москве) была сплошь соткана из необходимейших поступков. До этого - я бывал по дню (редко по два дня) в Москве, и единственное место моего бывания - Мусагетские вечерние собрания (тоже необходимые). До этого времени я в августе 10 дней приискивал зимнее помещение, до этого времени 3 месяца сидел в деревне; ранее - весной: десять дней жил в Москве, и в эти десять дней разрешал скопившиеся дела за мое 6-месячное отсутствие. Еще ранее - сидел в Африке.
Да пойми Ты, что, например, я два-три года не видал, какие такие литераторы, два года не был в театре, только на днях впервые после 1 1/2 года слушал сериозное пение (без музыки же я жить не могу). Есть мне время заниматься всякой белибердою. Стыдись: Твой неосновательный упрек есть именно тот безжалостный по отношению к ближнему "психологизм" (не основанный на чуткости душевной), подлинное имя коему - химера, химера, химера.
Должен Тебе сказать, что легко Тебе, у которого на душе нет ответственности за целое учреждение (у меня "Мусагет" висит на душе, и я болею каждою деталью его существования), который за одни стихи, печатаемые во всех журналах Российской Империи, получает в четыре раза больше, чем я (года четыре тому назад Ты мне говорил, что зарабатываешь до 500 рубл<ей> в месяц; в то время я зарабатывал дай Бог полтораста); мне же приходится думать о том, откуда достать каких-нибудь 30--40 рублей, и волноваться всеми мелочами жизни, от которых Ты, должно быть, избавлен.
Теперь: Ты пишешь: "есть ли у Вас железная спаянность". Я говорю - да: и при этом я не разумею "Мусагет". В "Мусагете" есть разноголосица: но в людях, в душах, несогласных друг с другом в Редакции, разноголосицы нет и быть не может. Я не знаю Ваших петербургских литературных "конфигураций", разлагающихся через два-три месяца, и я не знаю Твоих личных друзей.
Мусагет - это кружок прежде всего глубоко мне близких людей, из которых каждого глубоко уважаю, но из которых лишь 3/4 "литераторы", следовательно, литературщины нет и быть не может. Приедешь к Вам в Петербург: "А" с "Б", "С" с "Д"; приедешь через месяц: "А" уже с "С"; "Д" с "Б". Вспомни, сколько раз Ты, я, Вячеслав были в разных лагерях; это оттого, что человеческое между нами неизменно пылилось "химеризмом" и "психологизмом", т. е. между господствовал господин "Изм"; он вставал и побеждал душевное друг к другу влечение.
С Метнером, А. С. Петровским, Киселевым, Сизовым, Рачинским, Сережей психологических кошмаров у нас НЕ бывало, злобы друг на друга не было (бывали благородные расхождения), вонь литературщины не омрачала душевного влечения. С Рачинским, Петровским, Метнером я был и тогда, когда в 1904 году был с Тобой, и тогда, когда в 1908 году был против Тебя и Вячеслава, ив 1910 году, когда вновь мы встретились. "Мусагет" есть, "Мусагета" не было, "Мусагета" не будет: будет "X" "Y" "Z" - начало или учреждение, символизирующее связь душ, связь кружка; братство наше останется <в> 1924 году таким же, каким было оно и в 1902 году. То, что началось вокруг круглого стола соловьевской квартиры11, продолжается и за круглым столом "Мусагета", как продолжается оно и в Бобровке Рачинского, как продолжалось оно с Минцловой: все это - одно: и этой верности друг другу, этой братской помощи (духовной, душевной, физической, даже материальной) Вам, петербуржцам, подозревающим, ругающимся, мирящимся, и вновь ругающимся, следовало бы поучиться.
Когда в 1910 году Вячеслав через меня и Минцлову подходил к нам, мы его пустили в "Мусагет" с восторгом, предложили ему пасти "Орфей"12; но в наше как бы братство мы его не пустили, а он пробирался. Узнай сперва линию нашего пути, и Ты поймешь, что помимо моих двух обликов "мигающего" (созданного отчасти из Твоей химеры), сидящего в деревне (и Тебе близкого) есть еще "Я", железно спаянный с московским коллективом (не с Брюсовым же, конечно! не с Кожебаткиным же!).
Жалею, что у Вас, в Петербурге, железного кольца дружбы нет! Может быть, ошибаюсь: прости; но я не видел.
или из истерики, как в былые годы.
Милый, видишь - и у меня сквернословие: но, к чёрту его! И - как хочется в ответ на Твои обвинения прижать к сердцу Тебя! Молча усадить у нас пить чай; как хочется вообще, в тишине пожить вместе, даже не обращая внимания на Тебя; просто гулять на закате в ноябрёвских полях, а вечером у самовара тихо, безнадрывно беседовать о том, что есть "Мусагет", что такое "железная спаянность", почему в письмах не хочу психологизма; в тихом, совместном житье хочу не психологизма, а душевной, нежной близости, участия.
Но... это не возможно!..
Если бы Ты приехал к нам в деревню пожить в лесах и полях, где так уютно, но где так тесно и неудобно, если бы Ты хотел в тишине отдохнуть от литературщины, дрязг, "сквернословие" Твое разрешилось бы тихо по отношению ко мне.
Но ведь Ты не приедешь.
"приеду", я удивился бы и обрадовался.
Но, пойми, я-то... не зову; не относи приглашения к навязчивости.
То же и по отношению к журналу: я внешне журнал объяснил; Ты не понял, как Тебе непонятен и "Мусагет". Разъяснять в письмах вообще - бесцельное занятие: не разъяснишь, все равно.
Пожили бы вместе, о сколь многое разъяснилось бы...
Ну прощай: "сквернословь", ругай меня, "Мусагет", Эллиса сколько угодно (как все это понятно мне), и не думай, что во мне хоть на йоту изменится к Тебе что-либо; хотя - "отругиваться буду", ибо я - присяжный ругатель.
Б. Бугаев
P. S. От Аси привет.
Примечания
1 Датируется на основании пометы Блока химическим карандашом: "11 XI 1911" - и его дневниковой записи от 11 ноября: "Длинное письмо от Бори" (VII, 86).
3 31 октября.
4 См. п. 259, примеч. 4.
5 2 ноября.
6 Видимо, речь идет о рукописи очерка Белого "Египет", переданной им ранее, в сентябре или октябре 1911 г., в редакцию "Русской Мысли" (см.: Литературное наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976. С. 425). См. примеч. 8 к п. 258.
8 В наследство от отца Белому достался участок земли вблизи Адлера, который он в первой половине 1910-х гг. неоднократно, в надежде избавиться от долгов и материальной нужды, пытался продать (см.: Андрей Белый и Иванов-Разумник. // Переписка. СПб., 1998. С. 37, 39). В завещании, оформленном в Дорнахе 14 августа (н. ст.) 1916 г., Белый указывал: "... завещаю я Анне Алексеевне Тургеневой а) принадлежащий мне участок земли, находящейся в Сочинском уезде Черноморского округа, управление каковым участком по нотариальной доверенности передано мною в настоящее время Владимиру Константиновичу Кампиони <...>" (Andrej Belyj. Symbolismus. Anthroposophie. Ein Weg. Texte - Bilder - Daten. Herausgegeben, eingeleitet, mit Anmerkungen und einer Bibliografie versehen von Taja Gut. Dornach/Schweiz, 1997. S. 78. Текст - факсимиле).
9 См. п. 260, примеч. 3.
11 Подразумевается квартира М. С. и О. М. Соловьевых, которую Белый начал посещать в конце 1895 г.; близость с семейством Соловьевых во многом способствовала его духовному и творческому самоопределению. См.: О Блоке. С. 27--29; Андрей Белый. На рубеже двух столетий. М., 1989. С. 339-368.
"Орфея" при "Мусагете" осуществлялась под наблюдением Вяч. Иванова, он же написал статью "Орфей", в которой обозначались идейные контуры этой книжной серии (Труды и Дни. 1912. No 1. С. 60--63). См. также письмо Вяч. Иванова к Э. К. Метнеру и Андрею Белому от 3 февраля 1912 г. (Вопросы литературы. 1994. Вып. II. С. 326--331 / Публикация В. Сапова).