БЕЛЫЙ - БЛОКУ
<19 ноября 1911. Москва>1
Милый Саша,
Твое сегодняшнее письмо меня совсем оглушило своей неожиданностью2. И мне теперь совестно одного: как бы Ты не подумал, что мои жалобы на матерьяль-ные трудности не были предлогом просить у Тебя денег... (Тьфу: пишу вовсе не то и не так!..). Письмо Твое меня глубоко порадовало и испугало: порадовало тем хорошим чувством, которым оно продиктовано. Испугало: явился соблазн воспользоваться Твоим благородным почином меня поддержать материально. Милый друг, знаешь, я, пожалуй, воспользуюсь Твоим предложением, но только при одном условии: чтобы Ты четко мне ответил и пристально поглядел мне в глаза. Во-первых: действительно ли Ты можешь мне месяца на три одолжить 500 рублей? Если это Твои гонорарные деньги, я брать отказываюсь: я слишком знаю, как трудно добывается гонорар, и как быстро необходимые потребности поглощают его. Если же у Тебя случайно оказалось несколько сот рублей и они Тебе в продолжение 3-х месяцев не нужны будут (я Тебе их верну в середине февраля, если не в конце января), я с огромной благодарностью (Ты не можешь себе представить, как Ты меня выручаешь) принимаю Твое предложение, принимаю также доверчиво, как Ты мне по-хорошему предложил, ибо все равно иначе пришлось бы унизиться перед Щукиным, который бы мне, может быть, и дал бы, но прочел предварительную нотацию, что он принципиально благотворительством не занимается и предоставляет мне решить, согласен ли я по своей воле нарушить его принцип; и мне пришлось бы нарушить его принцип; и после того он рассказывал бы по Москве, как он облагодетельствовал Андрея Белого. Видишь - я все же мог бы занять у него, но... если действительно Ты можешь мне одолжить (т. е. если Тебе ни капли это не стеснительно), я, конечно, предпочитаю занять у Тебя, причем, вероятно через недели полторы, возвращаю Тебе небольшую сумму (около пятидесяти рублей); в декабре возвращаю около ста рублей, а в конце января, начале февраля остальные.
-----
Теперь я должен Тебе объяснить, почему я заимствую у Тебя. Дело в том, что меня обмерил и обвесил Брюсов, частью в буквальном, частью в переносном смысле. Я дал обещание весной представить к концу 1911 года мой роман3. Времени было достаточно, и я бы представил, но... Пока я писал бы до января, мне не на что было бы жить, ибо с весны у меня ничего почти нет; пока я был один и жил у мамы, меня ни капли не беспокоило безденежье; но теперь, когда на моей ответственности Ася, такая маленькая и такая хрупкая, которую надо оберегать от житейской грубости, как зеницу ока, все эти вопросы заработка меня волновали ужасно. И вот я писал Брюсову дать мне возможность каким-нибудь способом заработать. Он мне отвечает: "Пишите связные очерки о Египте и Радесе". И вот, чтобы очистить себе свободное время для Голубя4, я все лето потратил на небольшие фрагменты о Тунисии и приготовил статью "Египет" (страниц 110) и "Радее" (стр<аниц> 60). Брюсов палец о палец не двинул, чтобы Струве принял мои писания, хотя Брюсов лично и расхваливал их5. Таким образом, время прошло, осталось два с половиной месяца; мне надо накатать 15 печ<атных> листов, и вся летняя упорная работа пошла прахом. Теперь Брюсов требует представление рукописи, закидывает мелочной работой; я отвечаю: "Я работаю как вол и, чтобы выполнить Ваши условия, мне нужно сидеть с утра до ночи над романом". Я прошу аванс: "Р<усская> М<ысль>", подведя меня с очерками, не дает ни гроша аванса. Кроме того: Брюсов за роман сперва обещает 150 рублей (печ<атный> лист). Потом 125. И наконец объявляет, что Струве дает 100. Я иду на все уступки6"Речь" соглашается (через Гессена сына)7 напечатать несколько отрывков, я прошу Брюсова мне разрешить это (как разрешила "Р<усская> М<ысль>" Мережковскому): Брюсов запрещает мне печатать. Я говорю: "Вы меня посадили на мель с очерками, не дали аванса, на У3 сбавили гонорар: поймите - мне жить не на что!". Брюсов продолжает со мной говорить не по-человечески, а по-скотски, и я заявляю в присутствии нескольких лиц именно в этих терминах: "Меня обмеривают и обвешивают". Мне сейчас тем более трудно, что с наступлением холодов обнаружилось, что мы с Асей буквально погибаем от холода (около 8° в комнатах), и вот мы бежим в Москву почти без денег и без пристанища (теперь кое-как с пристанищем устроились). Пойми, пока все это происходит, почти не могу работать от волнения за Асю. Этим волнением и усталостью обусловливается тон моих последних писем Тебе, ибо я уже недели три при встрече с людьми стискиваю зубы. Теперь Матисс8. Ты попал в больное место. Ведь если я изредка бывал в Эстетике9, если белиберду говорил с Матиссом, так ведь это из внешней любезности к Брюсову, в расчете, что он хоть на йоту окажет мне содействие в моих делах с "Р<усской> М<ыслью>". Наконец, вчера меня взорвало, и я бежал с "Эстетики", наговорив грубостей Брюсову.
Я так устал выпутываться из месяца в месяц. Но не беспокойся: я Тебе выплачу через 3 месяца. Если у меня будет 500 рублей, я смогу спокойно дописать роман, за который "Р<усская> М<ысль>> обязалась мне выплатить единовременно по получению рукописи (около полторы тысячи). Видишь: деньги у меня будут, а пока нет: не могу спокойно писать, а если не допишу к середине января, пролетают и полторы тысячи. Писать-то я напишу, но только тогда, когда будет сознание, что на время писания будут деньги.
10, а пока - уж как трудно: тем более, что негде печататься; может и есть где, но не зная людей, не знаешь - друзья или враги, не шлешь рукописи).
Милый, итак, если действительно Тебе можно мне одолжить, огромное, бесконечное спасибо, ибо Ты выручаешь меня из действительно безвыходного положения.
Никогда не забуду, как Ты по-хорошему, просто предложил мне занять. Ведь я никогда в жизни еще частным образом ни у кого не занимал, и если с благодарностью принимаю Твое предложение, то это потому, что, во-первых, предлагаешь Ты и так по-хорошему,
Спасибо, милый! Спасибо!
Москва. Плющиха. Шестой Ростовский переулок. Дом Орлова. Кв. 2. Квартира Александра Михайловича Поццо (Поццо - муж сестры жены). Для Бориса Николаевича Бугаева.
Еще раз - милый, хороший!
Остаюсь глубоко Тебе преданный и благодарный
Борис Бугаев
1 Датируется на основании дневниковой записи Блока от 20 ноября 1911 г.: "Письмо от Бори (хорошее)" (VII, 94). Помета Блока химическим карандашом: "XI 1911".
2 В этом, неизвестном нам, письме Блок, по воспоминаниям Белого, "в деликатнейшей форме" просил "принять от него в долг пятьсот рублей, бросить мелкую работу и сосредоточиться на "Петербурге"": "Это был решительный импульс к работе для меня, и я считаю, что А. А. косвенно вызвал к жизни мой "Петербург"" (Записки мечтателей. 1922. No 6. С. 120; см. также: О Блоке. С. 379; Между двух революций. С. 439).
3 Эта договоренность была достигнута в Москве в середине мая 1911 года, причем, помимо Брюсова, достижению соглашения с Белым содействовал С. Н. Булгаков: "... происходит мое сближение с Булгаковым, подбивающим меня писать роман для "Русской мысли"; он ведет переговоры со Струве обо мне" (Андрей Белый. Материал к биографии // РГАЛИ. Ф. 53. Оп. 2. Ед. хр. 3. Л. 60; см. также: О Блоке. С. 374).
4 См. примеч. 9 к п. 258.
6 Судя по переписке Брюсова и П. Б. Струве, в "Русской Мысли" обычно за 1 печатный лист художественной прозы известным писателям платили от 150 до 250 руб.; из письма Брюсова к Струве от 12 сентября 1910 г. (см.: Литературный архив. Т. 5. М-- Л., 1960. С. 278) можно заключить, что Мережковскому за роман "Александр I", принятый журналом, предполагалось платить по 400 руб. с листа. См. воспоминания Белого о беседе с Брюсовым по гонорарному вопросу (О Блоке. С. 379).
7 Философ С. И. Гессен - сын И. В. Гессена, одного из лидеров конституционно-демократической партии и редактора-издателя ежедневной петербургской газеты "Речь".
8 См. примеч. 6 к п. 260.
"Общество свободной эстетики", действовавшее в Москве в 1907--1917 гг. и регулярно устраивавшее доклады, литературные и музыкальные вечера, художественные выставки.