Белый А. - Блоку А., 1/14 мая 1912 г.

БЕЛЫЙ - БЛОКУ

<1/14 мая 1912. Брюссель>¹

Милый, бесконечно дорогой друг!

Давно уже мысленно говорю я с Тобою. Оттого-то я не писал. Не хотелось писать наскоро, путать внутреннее со слепым и случайным. Да и кроме того: мы с Асей переживали "события странные". О них не так-то легко написать.

Пусть письмо это останется между нами: тогда опишу Тебе нашу брюссельскую эпопею - развязка которой произошла в Кельне. Но прежде, чем подступить к этой эпопее, скажу Тебе о Рудольфе Штейнере, что он есть, каким является в книгах, каково отношение у нас сложилось к нему в Москве, ибо Штейнер - герой эпопеи нашей.

Если взять списочек книг, выпускаемых теософическим обществом, где наряду с перлами вроде "Свет на пути", "Багавад-Гитой"², популярными, иногда интересными, но невысокого полета книжечками Безант и Ледбитера, ученым-филологом теософом Мидом и пр., попадаются и книжки Р. Штейнера (на русском языке имеются "Путь к посвящению" {Ася говорит, что из "Пути к посвящению" все-таки кое-что при умении подступить выловить можно. (Примечание Белого.)} и "Феософия" - обе неинтересны для нас <с> Тобою)³; прочтя эти книжки, скажешь невольно: "Или это рядовой теософский писатель, или это сознательный педагог, миссия которого растолкать спячку немецких "тетушек", прикрывающий свои знания общетеософскими трюизмами, или это эстетически безвкусный человек". Но сказав так, задумаешься: иные места книг сквозят огромной близостью (так среди пустыни бывает иногда заброшен едва заметный прелестный цветочек).

Несколько лет тому назад я прочел его книгу "Мистерии христианства и мистерии древности"⁴. И, прочтя, сказал себе: "Вот скучный человек". Сказал и забыл. Тогда Штейнер впервые появился на теософском горизонте; с ним меня познакомил некогда П. Н. Батюшков (помнишь - смешной человечек с огромным носом: не то грузинский князек, не то индусский святоша)⁵...

Несколько лет спустя я слышал в одном кружке чтение ремингтонированной лекции какого-то теософского автора; лекция была главой эзотерического курса; кружок был кружок избранных. И представь: голова у меня закружилась от бури света, от молнии какого-то ясновиденья; и все написанное было каким-то нашим, родным. Когда я спросил, кто автор, мне сказали: "Штейнер" (впоследствии этот отрывок я встретил в скучном и разбавленном виде в его книге "Geheimwissenschaft". {Тайное знание (нем.).})⁶.

Один и тот же человек, писавший для немецких тетушек, написал и вещи, которые не снились Вл. Соловьеву. С тех пор имя Рудольфа Штейнера прозвучало иначе. В то время я был враг теософии (московские теософы с Павлом Николаевичем, Эртелем и госпожой Писаревой во главе набили мне оскомину: осластили надолго теософию какою-то гниловатою патокой - в теософских домах прилипали от сладости кресла к моему сюртуку, а рука сжималась в кулак). В то время я не хотел никому признаваться, что Штейнер глубоко вошел в мою душу, ибо Штейнер был в моем представлении зауряднейшим теософом. Но с той самой поры я старался как-то украдкою (от себя и других) доставать интимные лекции Штейнера для немногих, это была всегда эссенция, настоенная на звездах и горном воздухе: из одной капли такой эссенции, разведенной ведром воды, и состоят книги Штейнера, предназначенные для широкого чтения. Я стал, где можно, собирать о Штейнере сведенья: и вот что узнал; я узнал, что Штейнер стал во главе теософского движения Германии, что его миссию определяют, как движение, реформирующее самое теософ<ское> движение; он-де переводит индуизм и браманизм официальной теософии на новый язык, выдвигая Средние Века и розенкрейцерские истины; словом, теософию аксентуирует в христианстве он, которому придает особый рыцарски-мужественный отпечаток; что в Теос<офском> Об<щест>ве на него косятся, что за ним всюду следует экстренный поезд германских тетушек. И т. д. Тенденция Штейнера показалась мне симпатичной (конкретизировать теософию): теоретически я себе тогда выделил Штейнера из плеяды теософских деятелей.

Но все это внимание мое было каким-то случайным: помню, в Мюнхене, в роковой для меня 1906 год, я случайно встретил там Минцлову, с которой был едва знаком; она звала меня тогда посетить лекцию Штейнера: я прозевал вечер и, конечно, на лекцию не пошел: Минцлова в то время была близкой его ученицею⁷. По возвращению в Россию чаще и чаще приходили вести о Штейнере: то тот, то другая возвращались из Германии, полоненные им. В Москве где-то под боком с символизмом приютилось какое-то странно-нелепое гнездо штейнерианок и штейнерьянцев. По Москве проходили все чаще, какие-то самые последние сведения о предметах высоких; в астральной атмосфере Москвы астральные газетчики продавали "Вечерние приложения Летописей Мира". Там были и сплетни о революции, и сплетни о символизме, и сплетни о Конце Мира. В Москве завелись "Летописи Мира"⁸. "Летописи Мира" издавались в астральной типографии московской секции штейнеровских "тетушек". Эти приложения всегда было интересно читать (Штейнер не виноват тут).

Вот...

С 1909 года, когда я узнал, как близко проходит линия Штейнера от всего того, что стало для меня "Светом на пути", я повернулся к нему с глубоким благоговением. Я понял, что то, что эсотерически для меня "Чаемый Свет", то свет и для Штейнера: я узнал, что он живет в самом свете, а все его дело - все штейнерьянство - необходимое Германии, есть педагогика, приготовительный класс, без которого нельзя подойти ни к чему; в то время как Штейнер уподобляем пушкинской поэме, дело Штейнера - азбука (не научившись читать вообще, нельзя читать Пушкина). И вот, зная, кто он и что он, я не присоединился к штейнерьянству, к отблеску отблеска Света, ибо не отблесков отблеска ждал я себе, а... хотя бы отблеска.

Штейнерьянство - одно; немногие, окружающие Штейнера среди сотен поклонников и учеников, - другое; сам Штейнер - третье. Я уже знал, что из всех раздающихся голосов в Европе, которые должно ловить и нам, единственный и важнейший - его голос. Но я ждал другого голоса. И о Штейнере я молчал.

Биография Штейнера. Когда-то ученик Геккеля, натуралист; 20 лет был женат на вдове (мегере) с многими детьми⁹; писал и в газетах фельетоны; был школьным учителем. 20 лет молчал, ничего не сказал, ничего своего не написал. И вдруг открылся (20 лет молчания были реально проходимым Путем). Не желая пока дробить теософического движения, условно присоединился к теософам: данное ему знамя укрыл до времени теософским флагом; но, став условно и временно вообще теософом, реально сдвинул теософию в Германии. Говоря о теософии вообще, следует помнить, что теперь есть две различные теософии: теософия Блавадской и Безант, передающей мудрость йогов; и теософия Штейнера, передающая мудрость иных... Обе теософии пока самым внешним образом для внешних сплетаются (блок кадетов с прогрессистами в точке предвыборной агитации).

Таков Штейнер.

с ним, как Волошина¹⁰, третьи украдкой совершают к нему паломничества, четвертые, как Рачинский и Московское Религ<иозно>-Философское О<бщест>во, уже два года смотрят на него, как на грядущую опасность (Булгаков сказал мне как-то: "Неокантианство, это - что: подступает уже настоящая бездна - Штейнер"). С осени 1911 года Штейнер заговорил изумительнейшие вещи о России, ее будущем, душе народа и Вл. Соловьеве (в России он видит громадное и единственное будущее, Вл. Соловьева считает замечательнейшим человеком второй половины XIX века, монгольскую опасность знает, утверждает, что с 1900 года с землей совершилась громадная перемена и что закаты с этого года переменились: если бы это не был Штейнер, можно было бы иногда думать, что, говоря о России, он читал Александра Блока и "2ую Симфонию")¹¹. В 1911 году в Москве была настоящая штейнериада: pro и contra Штейнера не раз колебали самое существование "Мусагета".

что это будет - через год, через два. Уезжая из Москвы, я ехал работать в Брюссель.

Тут-то и начались у нас с Асей "приключения странные".

Вот - не правда ли - пространное предисловие; в заключении прилагаю портрет Штейнера, выдранный из книжки (плохенькое воспроизведение); все-таки портрет этот говорит: рассмотри его на досуге¹².

-----

С прошлого года у нас с Асей иногда выпадают особые полосы.

"Лишь забудешься днем, иль проснешься в полночи,
"¹³

Или: вернее - втроем.

Это было в Монреале, в Сицилии (местность, где Вагнер закончил "Парсифаля")¹⁴: одно странное, благодатно мне говорящее лицо я увидел в трамвае... Потом полосы гонений (каирская страда, когда в Москве, то - японские и татарские рожи на улицах)... Прошумел особенно Иерусалим... Все лето на Волыни гремела на дороге невидимая телега; стуки, искорки, топот босых ног и шепот все лето не давал спать нам в дому¹⁵. Потом в Расторгуеве раз что-то было. Было что-то особое и в Бобровке. Словом, то - ожидание, то - нападение; и почти всегда душный химерный дым всюду в обществе. Мы из Москвы спаслись бегством (и огромное спасибо Тебе!)¹⁶

Прибегаем в Брюссель и сваливаемся оба; у обоих жар 40°... Я читаю Асе одну рукопись, говорящую близко к тому, что говорит Штейнер. Оба засыпаем - оба видим один сон: зала, по зале проходит Штейнер, окруженный толпою; у Штейнера другое, не штейнеровское лицо; вот что мы видели оба; я более детально не видел; Ася видела все подробнее. Она видела, что Штейнер не Штейнер, а какой-то другой с островыраженными чертами лица; через мгновенье лицо его сменилось другим лицом, а голос сказал: "Что Вы все ищете Штейнера, когда он тут". Это тут звучало, как: "Тут - в Брюсселе"... Когда мы проснулись и пересказали друг другу сны, то мы не удивились: общие сны уже не раз случались у нас. Удивительно прозвучал лишь невыразимый в словах темп сна. Скоро мы его вовсе забыли. Этот сон был в первые дни русской Пасхи. В эти дни (по письмам из Москвы я узнал впоследствии) в Гельсингфорсе двое из наших встречали со Штейнером русскую Пасху, разговлялись вместе (в Гельсингфорсе были лекции Штейнера)¹⁷; в эти же дни тайно от немцев (чтобы их не обидеть) Штейнер говорил долго о значеньях и судьбах России кучечке русских, приехавших к нему из Москвы; о содержании лекции писали мне, что его передать невозможно, что "будущего России нельзя ждать, что это - чудо, можно лишь его призывать". И еще вот его слова: "Она (Россия) так долго плакала детскими слезами, и еще ей предстоит этими слезами столько же проплакать..." С этими словами он подошел к окну, взял портрет Вл. Соловьева и долго в задумчивости смотрел на него... В эти же дни мы видели его во сне... После нашей болезни и совершенно на время забытого сна мы были на трех Вагнеровских спектаклях с байретскими исполнителями ("Лоенгрин", "Тристан", "Валькирия"). И дни были окрашены Кольцом¹⁸. Однажды Ася возвращается от учителя своего, Данса, и говорит мне, что в трамвай (по дороге к Дансу) к ней вошел человек с изумительно-напряженным и как будто знакомым лицом, где-то виденным, и упорно всю дорогу особенно смотрел на нее; что острота его взора наполнила весь трамвай совершенно особым напряжением; когда он вышел из трамвая, то повернулся и смотрел на нее все время, пока трамвай уходил, точно ждал, что и она за ним выйдет; Ася сказала, что было мгновение, когда она чуть не заговорила с незнакомцем (незнакомцу было лет пятьдесят). В этот вечер было столь сильное, напряженное чувство ожидания; и прошла светлая радость; и было вновь:

"Лишь забудешься днем, иль проснешься в полночи,
"¹⁹

Это было в четверг. Четверги же для меня звучат по-особенному. С 1910 года (не могу сказать, почему). И потом четверг наиболее благодатный день - день сафира и планеты Юпитера.

Следующие дни (мы позабыли об Асиной встрече) мы почему-то на всякий случай написали в Москву А. С. Петровскому узнать, где Штейнер летом в Германии, чтобы, возвращаясь в Россию, проездом послушать его публичную лекцию. И, отославши письмо, забыли о нем.

Ровно через неделю, опять в четверг, мы оба ехали к Дансу обедать (трамвай пересекает к нему весь город и углубляется в пригород). Посередине дороги в трамвай входит человек лет пятидесяти - я увидел лишь его огромные, нестерпимо сверкавшие глаза, властный вид, огромный рост и седеющую голову (он был бритый), и точно электричество прошло по телу. Смотрю на Асю и вижу, что она видит, и что она, как я. Господин сел против нас и до неловкости все время не спускал глаз с меня и Аси. Через минут 5 он вышел, и мы видели, как ключом он открывал дверь своего дома, при этом он оглянулся на нас и словно приглашал нас в дом; номер дома нам бросился в глаза: 79-ый. Я сказал Асе только: "Было? Да?" Она ответила: "Да, да". Но господин этот был другой, не тот, кого видела Ася, но того же типа, того особого выражения; опять Асе показалось, что она его видела. Вечером этого дня, четверга, опять было какое-то ожидание; и прошла светлая радость и было вновь:

"Лишь забудешься сном..." и т. д.

"вспомнила! Эти два лица я видела во сне: они мне подставлялись вместо Штейнера и о них голос сказал: "Что вы все ищете Штейнера, когда он - тут (т. е. в Брюсселе)". Замечательно то, что второй господин сошел с того места, где четвергом ранее вошел первый..."

Все это было слишком значительно и слишком не иллюзия. Точно нам делали знаки, звали и ждали лишь ответного отзыва. Мы решили, что отзыв должны мы подать; и - вот безумие - написали письмо по номеру таинственного дома с надписью "A Monsieur" {Господину (фр.).}. В письме мы просили, чтобы они, если неслучайно было их прохождение мимо, в определенный день поставили в окнах дома цветы, что тогда мы откроем наш адрес и явимся прямо.

Вечером на другой день мы пошли бросить письмо в ящик для писем дома No 79-ый. В середине дороги хватились письма: забыли. Все же мы решили рассмотреть улицу, дом. Входя на улицу, снова все стало как во сне: напряженно до невозможности; на улице показались две какие-то отвратительные старухи с особым выражением спин. Подошли к дому: дом старинный, барский, строгий: на двери никакой фамилии. Постояли под дверью - прошли дальше, перешли улицу к дому наискось, где Асе переделывали шляпу: когда выходили от шляпницы, то я ясно видел, что дверь дома раскрыта и на нас с порога смотрит почтенный лакей, точно следя, где мы были; но когда мы взглянули на него, он закрыл дверь; проходя мимо двери, мы увидели, что на огромные окна упали сверху ставни и дом стал со слепыми окнами. Что-то нас удерживало в этом месте: мы тихо, тихо стали спускаться вниз по улице: мимо нас тогда проехала карета - в карете сидела седая старуха с чудесным лицом - на груди ее был старинный русский крест... Спустившись немного ниже, мы не в силах были уйти и опять повернули к дому - из-за угла стремительно выбежал японец с отвратительным лицом, и едва не наткнулся на нас: точно он нас хотел спугнуть, отогнать; почти тотчас же от дома к нам - мы увидели - медленно поплелся прекрасный старик с таким добрым и ласковым лицом (мы не видели, откуда он взялся) и, внимательно оглядев нас, пошел тихо за нами. Чтобы проверить, следит ли он за нами или нет, мы остановились у магазинной витрины; старичок (бритый, как те двое) остановился через витрину и стал бросать на нас взгляды. Мы пошли к нему, он пошел впереди нас, но так медленно, чтобы мы обогнали его: мы замедлили шаг, так что теперь все спуталось, и нельзя уже было сказать, кто за кем идет, и кто за кем следит. Наконец, мы пошли с ним почти рядом. Стало невыносимо: оставалось или тотчас уйти, или подойти к старичку и сказать: "Вы что? Вы за нами?" Согласись, это было бы уже сплошным безумием, и видя, что Ася сейчас это сделает, я схватил ее за руку и стал тащить на противоположную сторону улицы. Мы улицу перешли. Перешел и старичок и опять выжидательно посмотрел на нас. В это время подошел трамвай, и я увлек в него Асю: старичок в трамвай не сел (хотя все время, как мы, стоял в нескольких шагах на рельсах). Трамвай точно оторвал нас насильно от странного места. Едва проехали ту улицу, как на площади (где остановка трамвая) мы увидели того японца с совершенно трупно позеленевшим лицом: он стоял и кого-то искал глазами (не нас ли?); мимо него прошел наш трамвай, но японец нас не видел. Все эти 25 минут (стояния и хождения под окнами дома) мы были точно во сне и очнулись на нашей площади глубоко взволнованные и усталые. Сумма всего этого - могла ли быть случайностью! Мы поняли, что игра, догадка уже переходит в нечто и следует перейти какой-то Рубикон, сделать жест навстречу зовущей ноте, то есть, письмо отправить.

Но на следующий день все было столь серо и прозаично: мы проехали мимо дома: ничего... Мы решили подождать, ибо что-то говорило нам - в день представления "Гибели Богов"²⁰ будет продолжение тайны.

"Гибели Богов" вдруг получаю два письма: 1) от Эллиса из Берлина, 2) от Петровского. Эллис - медиум - пишет мне почему-то: "Твой час пробил" (до этого 4 месяца мы не переписывались). Петровский сообщает рад адресов штейнеровских штабов, разбросанных по разным городам Германии, и пишет между прочим (письмо пришло 4-го мая нов<ого> стиля), что 6, 7 и 8 мая Штейнер в Кельне, и сообщает адрес лица, могущего указать на место Кельнской Ложи (Кельн же от Брюсселя в нескольких часах)²¹.

Сначала мы решаем, что надо кончить с домом No 79, и что потом, летом поедем к Штейнеру (мы ждали почему-то свидания в театре на "Гибели богов". Но в театре ничего, никого: только - Вагнер, Вагнер и Вагнер; и - гибель богов). Но надо дальше: нельзя же, чтоб Валгалла сгорела!!²² На следующий день, 5-го мая, с неопущенным письмом в кармане мы проходим в ресторанчик обедать. И вдруг становится ясным: "Кто же во всей Европе, кроме Штейнера, сумеет рассказать об нашем общем сне, двух господинах, о том, опускать или не опускать письма в почтовый ящик дома No 79-ый. К тому же: только Штейнеру я мог поставить ребром вопрос об одном недоумении, в котором я нахожусь ровно 17 месяцев..." В 27 мы решаем ехать в Кёльн; в 3 1/2 берем билеты. В пять - уезжаем²³. В 11 ночи мы в Кельне с нелепой мыслью добиться свидания с Штейнером, не будучи лично знакомыми, не будучи членами Ложи. Свидания же назначаются им даже членам Ложи с большим трудом: надо сперва пройти через канцелярии бесчисленных "старух", окружающих Штейнера. Я же к тому едва-едва могу три слова связать по-немецки, а разговор должен быть Бог знает о чем.

Согласись, это - безумие. Но раз приехали в Кельн, надо пробиться к Штейнеру²⁴.

-----

Мы втискиваемся и садимся у боковой двери. Ждем. Занавес двери раздвигается, но комната за занавесью пуста: сейчас войдет Штейнер. Меня почему-то охватывает страшное волнение, беспокойство - точно кто-то насквозь видит, поворачиваюсь к двери и вижу на минуту мелькнувший край щеки какого-то лица - но край щеки сквозной, световой, и знаю, что это Штейнер, но край щеки лица уже скрылся (после Ася, которая все время глядела в дверь, мне сказала, что в двери показался на мгновение Штейнер, которого и она увидела сквозным, световым (в буквальном смысле), посмотрел на нас - в это время и я ощутил необъяснимое волнение - и скрылся, так что я увидел лишь край щеки. Первое появление Штейнера для обоих нас было световым явленьем в буквальном, а не переносном смысле: но световое явленье скрылось...

Минуты через 3 вышел Штейнер (уже не световое явленье), маленький, сухой, остро отточенный, с отпечатком выражения, виденного нами у господина в трамвае (такой же, какой на прилагаемом снимке, но - лучше), взошел на кафедру и стал говорить; что он говорил - об этом я мог бы исписать 10 страниц (но всего не напишешь). Говорит Штейнер зло, сухо, басом, иногда начинает кричать, иногда бархатно петь, но говорит так, что каждое слово изваивается неизгладимым значком в душе твоей. Все, кого я когда-либо слышал, щенки по сравнению со Штейнером в чисто внешнем умении красиво говорить; иногда Штейнер кидается ладонями на слушателей, и Ты от жеста ладоней получаешь почти физический удар по лицу. На лице его разрывается лицо; оттуда смотрит другое, чтобы в свою очередь, разорвавшись, высвободить третье лицо.

²⁶, и католическим кардиналом, и школьным учителем, и северным богатырем. Сила и властность его взора такая, какой опять-таки я ни у кого не видал. Вокруг него - световые пучки; на груди плавает световое облако, изменяющее цвет: мы с Асей видели перемену цвета в одно и то же мгновение. Аура его невероятна и почти видна всегда, а во время напряжения речи становится ослепительной (я не знаю, видишь ли Ты ауру, - я стал уже более году видеть по временам). В лице безмерность чисто человеческого страдания, смесь нежности и безумной отваги.

Таково было первое впечатление.

После лекции подходим к Сивере: "Когда же Доктор нас примет?" - "Ах знаете ли, не сумею сказать"... - "Но мы приехали нарочно к нему из Брюсселя: нам необходимо его видеть..." - "Приехали для свиданья с ним десятки лиц, а он в Кельне - три дня²⁷: не знаю, успеет ли Доктор повидаться с вами... Будьте сегодня вечером на публичной лекции..." Мы уходим, как в воду опущенные.

но когда я посмотрел на него, боковая дверь закрылась - Штейнер скрылся, но мгновенье спустя выходит из двери какая-то дама, пробирается через ряды, садится рядом с нами на пустом месте и говорит нам: "Доктор вас ждет завтра у себя - в два часа дня".

Через минут пять - звонок: начинается лекция. Тема ее: "Христос и ХХ век". Штейнер начинает деловито, сухо, скудно: перечисляет существующие в Богословии точки зрения, так сказать, разбирает методологию взглядов на Христа; и далее, переходит к исторической точке зрения, дает блестящую характеристику гностицизма; от гностицизма переходит к собственной критике Аристотеля, от Аристотеля к теории трансформизма; вся лекция усыпана преинтересными экскурсами, отступлениями; между прочим переходит к материализму и трансформизму и тут, например, говорит так: "Наука нам доказала нематерьяльность материи; эволюция идет через оземлянения; в период впадения духа в землю мы имеем в каждой следующей ступени развития все большую земляность, так что минералы, эта более первичная стадия, менее земляна, чем цветы, ибо до-земляное к ним ближе, звери матерьяльнее цветов, человек - землянее зверей: он в центре земли; но в центре земли - ад и смерть; человек - в аду и умирает, чтобы выйти из ада.

Вот приблизительно схема мной приводимых слов:

Схема падений (так называемых грехопадений): в центр земли впал Сатана; а Христос, с больших высот впадая (воплощаясь), силой пробил насквозь землю, то есть сделал возможным свободный проход от до-земляного - чрез землю - в над-земляное.

Если брать теперь градацию ступеней всего лишь по окружности схемы, то получится трансформизм Дарвина:

"я", и потому духи обезьян никогда не были в человеке; а по внешней линии науки "cd" выходит правильная теория дарвинизма, т. е. происхождения видов. Но происхождение видов - эмблема лишь градации впадений в землю.

Привожу этот атом лекции, чтобы Тебе была наглядней сухая часть ее. К середине лекции голос крепнет, ладонями себя то отрезает от толпы, проводя меж собой и толпой какую-то световую линию, и после каждого проведения линии точно вырастает, то кидается на толпу - ладонями: и опять те же с Асей слышим удары по лицу. Какие-то световые клубы наполняют залу, и вот из световых клубов вижу только сквозное лицо, которое кричит нам вещи громадные - до ужаса. Речь странно ритмизируется: десять раз сподряд из уст вылетает ритмизированный период, начинаясь каждый раз теми же словами: "Durch Mitteleiden und Gewesen" (-- U - U - U и т. д.).

Кончает четырехкратным криком: "Кто понял, что такое над-исторический Христос, тот не может не знать, что Иисус истории - подлинный. К Он - близится". На этом кончается лекция "Христос и XX век". Когда он кончил, я невольно вскрикнул от потрясения: "Что ж это?!"

Вечером после лекции сидим в кафе и пьем пиво; музыка играет вальсы; по электричеством освещенной улице Кёльна хлещет дождь и гремят пролетки.

На следующий день утром зашли в Собор - долго молчали; оттуда - к Штейнеру. Дважды звонились: никто не отпирает: ждали - ждали. Вдруг за спиною шаги; оглядываемся - и лицом к лицу сталкиваемся со Штейнером: спускается с верхнего этажа вежливый, сухой, немного сердитый и точно проглотивший палку; с ним Сивере - переводчица для нас. Попросил войти. Сел - сухой, злой, точно проглотивший палку.

Потом так же деловито заговорила Ася о сне, встрече в трамвае, и - как же дальше?

Говорил долго: когда речь зашла о господинах в трамвае, вдруг ласково улыбнулся и чуть-чуть подмигнул, будто знал, не удивился, но о господинах в трамвае - ни звука... Проглотил, будто и не говорили... Смысл слов: "Русская народная душа бесконечно глубока, но русские люди не доросли до русской народной души - никакой выправки, всё только теоретизируют - их бы в ежовые рукавицы, воинскую повинность отбывать: еще через несколько лет будет дан России выразитель души народа, русский Учитель, а пока - руки по швам и учиться азбуке!" Вот смысл слов, но чем более говорил, тем добрей становился, и старческие морщинки змеились вокруг глаз. "Вы ничему, никому не измените, если приедете ко мне в Мюнхен в июле: поживете с нами, и если вам по душе - оставайтесь на августовский курс. А там - видно будет..." Дал адрес. На прощанье ласково улыбнулся невыразимо-прекрасной улыбкой, а Асе как-то особенно подмигнул (она маленькая и выглядит почти девочкой), будто хотел с ней поиграть - будто маленький козлик, собирающийся боднуться.

²⁸. Приехали в 6. А в 7 были на чествовании Метерлинка: Метерлинк седой болван - Слон Слонович, таким показался после Штейнера.

-----

"воинскую повинность" без измены чему бы то ни было.

-----

Вот, милый друг, не письмо, а сухой объективный доклад Тебе того, что было с нами в Брюсселе и Кёльне. Почему-то именно с Тобой хочу поделиться. Что Ты на все это скажешь?

-----

В то время, когда писал это письмо, приходит Твоя статья "От Ибсена к Стриндбергу"²⁹. Статья прекрасна и значительна: прочтя статью, я обрадовался, что написал то, что написал.

Пиши нам, милый, в "Труды и Дни". Первый номер убог - нуда выправим.

Нежно любящий брат
Боря

P. S. Критику Твою первого No принимаю сполна³⁰. Второй No выпускается без меня, и боюсь - напортят: там моя дрянная статья о символизме³¹

Ася сердечно шлет привет.

Наш адрес до начала русского июля: Belgique. Bruxelles. Place S-te Gudule 25. Мне.

Примечания

1 Датируется по почтовому штемпелю: Bruxelles. 14. V. 1912. Получено в Петербурге 4 мая 1912 г.; в этот день Блок записал в дневнике: "Утром - большое письмо от Бори (о Штейнере)" (VII, 143). 6 мая Блок сообщал матери: "На днях Боря прислал огромное письмо <...>. Письмо о Штейнере, с которым Боря связал свою судьбу" (Письма к родным, IL С. 197).

"Свет на Пути" ("Light on the Path", 1885) - теософский трактат, составленный M. Коллинз; был опубликован в русском переводе Е. Ф. Писаревой в 1905 г. См. новейшее издание: Свет на Пути. М., "Сфера", 1997. Древнеиндийская религиозно-философская поэма "Бхагавадгита" (середина I тысячелетия до н. э.), входящая в 6-ю книгу "Махабхараты", была воспринята в теософии конца XIX в. как один из основополагающих памятников эзотерической мысли.

3 Имеются в виду книги Р. Штейнера "Путь к посвящению, или Как достигнуть познания высших миров" (М., 1911) и "Феософия. Введение в сверхчувственное познание мира и назначение человека" (СПб., 1910) в переводе А. Р. Минцловой.

4 Книга Штейнера "Das Christentum als mystische Tatsache und die Mysterien des Altertums" (1902); в русском переводе: Штейнер Р. Мистерии древности и христианство. М., "Духовное знание", 1912.

5 Литературный портрет П. Н. Батюшкова Белый дал в мемуарах (Начало века. С. 65--76).

6 Книга Штейнера "Die Geheimwissenschaft in Umriss" (Leipzig, 1910); в русском переводе: Штейнер Р. Очерк тайноведения. М., "Духовное знание", 1916 (переиздание: Л., 1991).

Публикация и примечания К. Азадовского и В. Купченко // Звезда. 1998. No 6. С. 146-191.

8 См. примеч. 7 к п. 264.

9 Штейнер женился на Анне Ойнике (1853--1911), вдове и матери пятерых детей, в октябре 1899 г.

10 М. В. Волошина (Сабашникова) стала последовательницей Штейнера, благодаря посредничеству Минцловой, с осени 1905 г. См.: У истоков русского штейнерианства. С. 151--152.

11 Наиболее полный свод высказываний Штейнера о России и ее предназначении дан в кн.: Штейнер Р. О России. Из лекций разных лет / Составление, перевод, комментарии Г. А. Кавтарадзе. СПб., "Дамаск", 1997. См. также: Коренева М. Ю. Образ России у Рудольфа Штейнера // Образ России: Россия и русские в восприятии Запада и Востока. СПб., 1998. С. 305-316.

"портрет этот сохранился среди бумаг Блока" (Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940. С. 301).

13 Начальные строки стихотворения Вл. Соловьева (1898).

14 См. п. 228, примеч. 3.

15 См. об этом в воспоминаниях Белого (О Блоке. С. 375--377).

16 Подразумевается денежная помощь Блока, благодаря которой Белый и А. Тургенева смогли в марте 1912 г. выехать за границу (см. п. 274, примеч. 2).

"Духовные существа в небесных телах и царствах природы"; 11 апреля он выступил перед русскими слушателями курса (текст обращения см. в кн: Штейнер Р. О России. С. 9--20).

18 В Байрёйте (Бавария) в 1876 г. был открыт оперный театр, созданный по замыслу Р. Вагнера для постановки его опер; с 1882 г. функционировал во время ежегодных Байрёйтских фестивалей. Упоминаются оперы Вагнера "Лоэнгрин" (1850), "Тристан и Изольда" (1865), "Валькирия" (1870) - вторая часть тетралогии "Кольцо нибелунга".

19 Измененный текст цитированного выше стихотворения Вл. Соловьева. Эту же встречу с незнакомцем в трамвае описала в воспоминаниях А. Тургенева (Turgenieff Assja. Erinnerungen an Rudolf Steiner und die Arbeit am ersten Goetheanum. Stuttgart, 1973. S. 16).

20 Четвертая часть (1876) тетралогии Вагнера "Кольцо нибелунга".

21 С 5 по 10 мая 1912 г. Штейнер путешествовал с чтением лекций по Германии (Берлин - Дюссельдорф - Кёльн - Берлин).

"Гибели богов" Вагнера: Валгалла, сказочные чертоги богов, гибнет в огненной стихии.

23 Белый и А. Тургенева отбыли из Брюсселя в Кёльн 6 мая (н. ст.) 1912 года.

24 Ср. краткую характеристику пережитого в письме Белого к А. С. Петровскому, отправленном из Мюнхена 10 июля (н. ст.) 1912 г.: "... два месяца брюссельской жизни были целой мистерией. С нами происходили события будто из 1001 ночи вплоть до феноменов почти физических, как светлых, так и мрачных. В центре всего стоят кёльнские дни, и не столько разговор со Штейнером, сколько его лекция "Христос и ХХ век" <...> я встретил именно то, что ждал; а я ждал встретить самое замечательное явление XX века. Так и оказалось" (ГЛМ. Ф. 7. Оп. 1. Ед. хр. 33. Оф 4889). События и переживания, относящиеся к пребыванию в Брюсселе, поездку в Кёльн и начало общения с Р. Штейнером Белый подробно описал в "берлинской" редакции воспоминаний "Начало века"; соответствующие главы ("Из воспоминаний. 1. Бельгия. 2. Переходное время. 3. У Штейнера") были опубликованы в берлинском журнале "Беседа" (1923. No 2. С. 83--127), переизданы (с добавлением главки "Базель - Фицнау - Штутгарт - Берлин") в кн.: Андрей Белый. Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности. Воспоминания о Штейнере. М., 2000. С. 636--685 (подготовка текста и комментарии М. Л. Спивак). См. также воспоминания А. Тургеневой (TurgenieffAssja. Erinnerungen an Rudolf Steiner und die Arbeit am ersten Goetheanum. S. 15--23).

25 О последующих контактах Белого с нею см.: Спивак М. Л. Андрей Белый - Рудольф Штейнер - Мария Сивере // Литературное обозрение. 1995. No 4/5. С. 44--68.

26 Главный герой драматической поэмы Г. Ибсена "Бранд" (1865).

28 Белый и А. Тургенева возвратились в Брюссель 8 мая (н. ст.).

"Мусагета" текст статьи Блока, набранный для No 2 "Трудов и Дней".

30 См. п. 275.

31 Статья Белого "О символизме", опубликованная в No 2 "Трудов и Дней" (С. 1--7).