БЕЛЫЙ - БЛОКУ
Berlin 1913 года 10 января (н. ст.). <28 декабря ст. ст. 1912.>1
Дорогой, глубоколюбимый Саша!
Поздравляю Тебя с Новым Годом, желаю бодрости, света и сил: Ася просит Тебя приветствовать.
Милый друг, сперва деловое: мы недавно вернулись из Кельна, и дома меня ожидали: Твое маленькое письмо2 и 2 огромных пакета от Э. К. Метнера; ввиду того, что пакеты Э<милия> К<арловича> взывали к немедленному ответу пакетами же, я сперва ответил на них3; и вот - Твое второе письмо4. Спешу ответить: мы все время в Берлине (Berlin. Scharlottenburg. Luther Strasse. 27. Pension Wegner); и М. И. Терещенко, если уведомит заранее, или зайдет часов в 6, то всегда нас застанет дома. Очень хотелось бы поговорить о делах; да и просто познакомиться; от Э<милия> К<арловича> я слышал о Терещенко очень, очень хорошие отзывы5. Кроме того, Э<милий> К<арлович> передавал мне некоторые стороны разговора Терещенки с ним об издании моих сочинений, столь выручающие меня, столь успокаивающие нас с Асей относительно нашей участи за 1913 год, что... я просто не верю: не хочу заранее возрадоваться, чтобы не постигло разочарования, как не раз оно уже постигало нас в 1912 году в деле с имением... В числе предложений М. И. Терещенке у меня есть проект предложить ему и всю трилогию "С<еребряный> Голубь"6, ибо, будь я обеспечен за эти 2 года, имей я возможность, не раскидываясь, работать над большими полотнами, то вскоре по окончанию 2-ой части Голубя ("Петербург") принялся бы я за третью "Невидимый Град" и за другие. У меня полоса - работать, работать, работать; все более и более сознаю себя беллетристом par excellence, a не критиком; чувствую всякий раз отвращение при мысли о статьях; а между тем именно обязательство писать статьи, так сказать, ссаживает меня с работы и, более того, резким клином врывается в мою интимную работу Доктору: писание романа не нарушает этой работы, и наоборот, а вот "суета сует", полемика, критика, - от всего этого я просто разбаливаюсь: разговор Э<милия> К<арловича> с Терещенко преисполняет меня надежд, которым пока боюсь верить; но участие Твое в этом деле радует безмерно меня. И за все, все - спасибо...
Пока же мы - или выручены, или летим с треском в пучину внешней безвыходности. Но авось: Бог не выдаст, свинья не съест. И еще как-то верю в Провидение: Провидению угодно было не раз бросать меня в тяжелое положение, и всегда в последнюю минуту - что-то случалось. Бог видит, что нам сейчас нельзя покинуть Доктора, что это было просто риском сойти с ума. И верю: Провидение в виде "Сирина" выручит нас за этот год...
-----
Милый друг: хочется Тебе сказать, как под внешними сложностями, "прями" с людьми, под естественной беспричинной тревогою, являющейся всегда в начале оккультной работы, под тысячами новых, то болезненных, то бодрых, но небывалых прежде ощущений - слышим мы с Асей: крепкий прилив физических, моральных, даже... умственных сил. Знаешь: ведь мы уже ряд месяцев в положении, аналогичном линьке: мы линяем, шерсть старого клоками слезает с нас; и часто бываешь в положении, будто с Тебя содрали кожу (хочется кричать, как кричат от зубной боли); но зубная боль никого не привела к самоубийству (я помню, что во время сильнейшей зубной боли писал стихи); и даже чувствовал из-под боли приливы смеха, игривости; крича от боли, сам понимал комичность своего положения с подвязанной щекой.
И вот теперь - мы точно в таком положении: измученные, изнеможденные, с тысячами ощущений - и все же бодрые от сознания, что где-то в центре, в глубине растет непоколебимая твердыня чего-то светлого, крепкого - того, что на периферии вызывает линьку: линьку старой душевности под напором изнутри наружу вламывающихся в душу духовных сил: старая душа - помесь чего-то духовного, но пропыленного истекшим десятилетием (прями, литературой, мальчишеством, умственным блудом, смешением перспектив и неумением отстоять свое под гипнозом в душу лезущей улицы) - эта-то старая душа, пропыленная калоша, с болью отпадает кусками; и как после линьки пушные звери щеголяют лоснящейся шерстью, так - верю - через год, полтора вернемся в Россию мы для работы: с запасом сил; ибо только вопрос в силах и выдержке, ибо
"Много снов проносится знакомых
"
(Фет)7
Да, милый друг: знаешь ли, что эти 5 месяцев (с Мюнхена) мы с Асей переживаем сквозь все старое, вечно-знакомое, милое и грустное8: переживаем сознательней и полнее - все то же: эпоху "Прекрасной Дамы" и "2-ой Симфонии": в 1912-ом году - 1902-ой год. Но повторяю: на этот раз переживаю я все это не как одержимый, влюбленный в неизвестное, а как муж:
"Образ возлюбленной - Вечности
Встретил меня на горах". 9
Веришь ли, что - да? Верь, милый, верь: когда смогу твердо Тебе сказать, когда настанет пора мне близким говорить, а эта пора - придет, то - хочешь Ты или не хочешь: я приду к Тебе, обниму и постараюсь в Тебя вложить всю силу моей новой радости и на этот раз знания: Свет - есть, Он и во тьме светит; тьма не объяла Его... 10
Знаешь ли, дорогой, эти пять месяцев я Тебе не писал, ибо все эти 5 месяцев ходили мы с Асей потрясенные: потрясение - вот точное название того, что с нами было и есть. Это потрясение в древних мистериях совершалось искусственно. Это потрясение было результатом Крещения Иоанна Крестителя. Это потрясение есть сотрясение сквозь физический организм эфирного и астральных тел: вся обстановка жизни у Доктора располагает к тому, что если Ты серьезно желаешь, как ученик, сесть у ног Учителя и слушать, то незаметно, медленно, почти механично сотрясение атмосферы невидимой вокруг Тебя потрясает до глубины глубин Тебя - и это независимо от Твоего темперамента, скепсиса или веры, - это просто от количества и качества сотрясений: хочешь не хочешь - Ты потрясен: и как только Ты потрясаешься, все обычное, дневное, будничное начинает менять свои контуры; все вокруг превращается:
"На суку извилистом и чудном
" и т. д.
"Переходят радужные краски,
Раздражая око светом ложным...
Миг еще - и нет волшебной сказки
И душа опять полна возможным".
Фет11
физики называют упругостью проволоки; но физики знают, что у упругости (т. е. косности) есть предел; за этим пределом наступает то, что физики называют деформацией упругости: перегруженная проволока, вытянувшись, уже не возвращается в обычное состояние; т. е., применяя к словам Фета, можно сказать:
"Миг еще: - душа все в той же сказке;
Невозможное навеки с нами".
Но не есть ли мистериозное потрясение души - деформация ее, т. е. безумие; да, при чрезмерности потрясения, неумелости - судьба всякого потрясения перейти в манию или меланхолию, и Ницше тому пример12. Розенкрейцерский путь начинается у того предела души, за которым начинается или деформация здоровья, или конформация духа; окк<ультный> метод развития есть мудрое знание о том, как конфирмировать там, где обычное человеческое здоровье и отсебятина деформирует. Деформация, переживаемая нами, если хочешь, есть деформация эстетического скептицизма (не творчества), есть отрезывание последних двух строк приведенного четверостишия: убийство возможного, будней и утверждение сказки, ибо у Тебя получаются реальные, опытные доказательства, что сказка не сказка. И подобно тому как рассуждения обывателя о том, что невозможно спектральным анализом доказать присутствие гелия на Солнце, даже не волнуют приват-доцента физики (для него это - очевидность), так точно тезис "сказка - не сказка" есть проверенное опытом положение для роз<енкрейце>ра: отсюда извне сухость, схематизм, кажущаяся мертвенность в изложении многих доктрин: (измеряют миллиметрами ступни архангелов, как в "Апокалипсисе"...). Но то, что извне кажется неинтересною и даже сухою невероятностью, то изнутри есть для сухо-говорящего оккультиста (в смысле Доктора):
"Миг за мигом: сказки, только сказки -
Сон - не сон: и сладко в верной вере..."
(Прости за безобразие транскрипции Фета: но не в том суть).
Дорогой друг: при всей разности наших темпераментов, у нас нечто общее, что отличает нас, символистов, от Гумилевых: наше творчество было не эстетическим скептицизмом, а четверостишием Фета: некогда мы видели зори, зори были чем-то столь важным, что у нас и не возникало слов, искусство это или не искусство; прежде всего "это", а потом уже ярлычки. И вот поверь мне: я теперь знаю, что это было не только искусство; многое в нашем Творчестве было не от ковки форм, а от медитации, т. е. от бессознательных, часто оккультных движений чего-то в своей душе; мы были в положении любителей, случайно забредших в паровоз и в неведении повернувших рычаг неизвестной машины: вдруг машина взревела, и мы стремительно понеслись в роковое, неизвестно куда, неизвестно зачем; вместо зори - столб дыма в глаза; вместо духовного тепла - паровой котел паровоза. В итоге: столкновение поездов, стоны раненых. Вот как восприняли мы само собой очевидное для эстетика-скептика:
"Миг еще - и нет волшебной сказки".
"Снежная маска", "Пепел": распыление мира в метели.
И вот когда на смену нам появились здоровые, юные, прямо-таки начавшие с перифразы Фета:
"Не надо нам сказок, не надо чудес..."
"Возможное - только оно и прекрасно".
Мы - калеки, потерпевшие катастрофу с зарей - вдруг дружно сказали: "Нет: мы не приемлем этого". Оба мы одинаково возлюбили народную душу (знаю я теперь, отчего); и оба встретились вновь, "после долгой разлуки", как символисты (Твои слова о Капелле1314). Это мы называем символизмом, а когда пытаемся оформлять, то сходимся оба, что в искусстве есть еще нечто... Дело не в слове, не в оформлении (Ты можешь соглашаться и не соглашаться с моими статьями, оба мы можем даже по-разному понимать "Символизм" - дело даже не в слове) - так в чем же? В служении родине? Да, но надо уметь ей служить. Нет сил сызнова над собою работать, нет сил сызнова вернуться к юности:
"Молчите, проклятые книги,
"
А. Блок15
"Нет, спрячусь под смертные плиты,
Могила, родная мать..."
А. Белый16
Опять-таки - соответствие.
И вот я знаю теперь: то, что выводит из состояния гипнотического уныния, то, что нужно таким, как мы, это - потрясение, потрясение, потрясение, называемое по-иному очищением. Очищение вовсе не есть намерение, мысль, самобичевание, самоуничтожение. Очищение есть нечто бездонно конкретное; и такие, как мы, не могли бы иначе очиститься, как очищением, проницающим тела наши реально. Хочешь, я Тебе назову то, что привело нас по-разному сначала к зоре, а потом к катастрофам. Это, вызвавшее и нашу внешне-литературную деятельность (Ты писал стихи, я - "Симфонии"), было не обычным творчеством, а творчеством медитативным (в роз<енкрейцеровск>ом пути "медитация" есть термин, обозначающий нечто очень сложное - если хочешь, когда-нибудь я Тебе подробно охарактеризую значение и смысл того, что в розенкр<ейцер>стве понимается под медитацией); мы бессознательно медитировали (заклинали, ворожили).
"Ворожбой полоненные дни
Я взываю года - не зови..."17
А свойство медитаций таково, что если неверно медитируешь, то накликаешь стихийные силы на себя, делаешься игрушкою чар и сил, которые уже потом Тебя гонят, а Ты не знаешь ни причины появления злого рока, ни средств остановить его приток (положение туриста, случайно повернувшего паровозный кран и летящего вдоль рельс к неизбежной катастрофе без возможности остановить паровоз); это медитативное свойство наших душ, отражаясь как магия в иных чертах нашего творчества, и как злой рок, гонение преломляясь в нас, - подлинная и единственная причина всего непостижно-страшного и злого.
И само собой разумеющееся для Гумилевых и Брюсовых:
"Миг еще - и нет волшебной сказки".
"ужас и петля Тебе, человек"18, ибо сказка для нас - "Царевна", т. е. она же "Мать Сыра Земля" ("Россия" и т. д.).
Теперь-то я знаю реально, что такое игра в сказки для нас, т. е. что такое игривое отношение с Телом Христовым (землею), к нам взывающей русской народной душой (это к ней вопил Гоголь: "Что Ты смотришь на меня"19, и на этот вопль отвечает нам Штейнер: "Ваша народная душа ждет от Вас, чтобы Вы (русские) поняли, расслышали ее слова").
Полусознательными медитациями (ворожбою) мы бессознательно кощунствовали, лишь кокетничая с Великою Страдалицею Землей Русской; оттого-то были верны наши предчувствия:
"Ворожбой полоненные дни"...
Дни наши после и стали "ворожбой полоненными"... Средство выправить кривую линию наших прежде времени созревших в душе и поэтому полуистинных медитаций - прийти к подлинной медитации, понять глубоко-оккультный, одновременно и опасный, и глубоко-благостный, смысл ее. Но даже и прийти к пониманию необходимости для меня серьезно оккультно работать (не только во имя свое, но и во имя нас, близких, России), медитативно очиститься - даже прийти к этому нельзя, ибо 1) у меня не было даже веры в серьезность этого, 2) не было веры, что в любой час дня, времени можно сказать своему пути: "Сызнова, еще раз!" Самая возможность этого не достигается согласием или несогласием с той или иной доктриной, теоретической верой или неверием в того или иного человека, в то или иное знание. Самая возможность решения работать возникает как молния, как молниеносный, реальнейший факт.
С самого нашего путешествия в Африку с нами (мной и Асей) бывали зарницы будущей молнии; видя зарницы, мы даже не предчувствовали Молнии. Все, что я Тебе писал о Брюсселе20, было вдруг градом зарниц; встреча со Штейнером - первой молнией и первым громом; после этого был период двухмесячной тишины (между Брюсселем и Мюнхеном); мы продолжали жить в Брюсселе, жили у д'Альгеймов. Много спорили с д'Альгеймами, говорили, отбивались от нападений на Доктора. Все это были "умные" разговоры и бесконечные "споры". Лишь по обязанности как-то поехали в Мюнхен мы, - и вот: ряд разговоров с Доктором, мистерии, курс - все это было интересно, умно, глубоко, гениально, изумительно - далее: но не умным, гениальным увлекались мы, да и не увлекались, а констатировали: что сначала чуть-чуть, потом больше невидимо сотрясало атмосферу вокруг, потом стало сотрясать наши эфирные тела (данные нам медитации, которым механически мы предались, создавали удобные условия для эфирных колебаний) - и через это сперва физическое, потом эфирное сотрясение стал сотрясаться мозг, мысль, линии мыслей, а за ними сотрясались чувства и даже дрогнула воля; и вот: цепь постепенно усиливавшихся сотрясений обернулась вдруг в громадное душевное потрясение. То, к чему приступили мы, как к чему-то формальному, оказалось в итоге реальным. Уезжая из Базеля, мы были уже потрясенными. Потрясенные мы вот уже 5 месяцев скоро. И да: теперь я знаю многое, многое, что не откроется никому из мудрецов, и что открываемо при случае и малому человеку21, то - что поверхностно звучит так бледно, сухо, неталантливо: оккультная работа.
зрение возможны лишь при импульсе отделения, нервной дрожи эфирного тела: нужно нечто, что проходит как ток в эфирном теле; этот ток выпадает на физический план, как новизна мыслей и всех ощущений. Оккультная практика указывает на эф<ирное> тело, как центр воспоминаний; теперь: в минуты смертельной опасности установлен факт: вся жизнь проносится мимо нас - в воспоминании. Причина этого: в минуты опасности эфирное тело, сотрясаясь, порывается оторваться от физического22; и частично происходит отрыв: эфирный мозг на мгновение приподымается над физическим: и действует самостоятельно: все воспоминания пробегают тогда в один миг (то же бывает в первый миг после смерти). Медитации медленно ведут к тому, что эфирное тело получает первые движения вне физического;
систему опасности и внезапного потрясающего толчка (погружал с головой и долго читал молитвы, во время которых крещаемые едва не задыхались в воде: переживали момент, переживаемый утопленниками, проносилась вся жизнь, окрашенная иным эфирным зрением); выходили не только морально потрясенные, но и реально потрясенные, увидав нечто новое, не виданное никогда в жизни прежде; такова была работа Иоанна: народ должен был <быть> бессознательно посвящен для уразумения Грядущего (нельзя было народ превращать в учеников мистерии) - и метод очищения в грубой, для народа приноровленной форме применил революционно Иоанн.
-----
Это отступление о Крещении я нарочно сообщаю Тебе, чтобы Тебе было понятно: все интимные лекции Доктора изъяты из публичного распространения, ибо они показались бы не тем, что они реально суть: читая лекции, Доктор словами, знаками, голосом, даже аллитерациями и расположением слов не только читает, но и как бы работает над эфирными телами слушателей, половина которых его реальные ученики, с утонченными от медитаций телами; лекции Доктора не лекции только. И когда я говорю, что ухожу с лекции потрясенный, то прими это реальнейшим образом: я потрясен, потому что в этих лекциях сообщается то, что еще никогда после Христа не сообщалось (включая сюда величайших мистиков); я потрясен, потому что жест, интонация и невидимое вокруг Доктора открывает мне за явным смыслом еще ряд убегающих смыслов; я потрясен и еще как-то: ну так, как уходили от Иоанна получившие крещение. Прими во внимание, что каждое утро и каждый вечер мы упорно, медитативно работаем сами, что, кроме того, готовим Доктору письменные отчеты о виденном, понятом, пишем схемы, читаем циклы; что атмосфера странничества (wandern), вменяемая Доктором, как полезный entourage работы, всегда с нами, что каждое свидание личное с ним есть событие, что каждая лекция потрясает, а этих лекций слышали мы с июля числом 45, то: Ты поймешь, что состояние упорной работы, непрерывной потрясенности создает атмосферу, без которой пока мы не смогли выработать. Результаты же этой работы - огромная волна бодрости и реальных увидений в глубине души.
И вот единственный ужас наш, это тот, что мы могли бы быть насильно оторваны от Доктора отсутствием денег (но теперь есть надежда на "Сирина").
"миг еще - и нет волшебной сказки" не может приключиться с нами.
Целую Тебя нежно.
Твой Б. Бугаев
Примечания
1 Почтовые штемпели: Berlin. 13. I. 13; Петербург. 2. I. 13. На конверте помета Блока графитным карандашом: "Получ. 2. I. 1913". 2 января 1913 г. Блок записал в дневнике: "... письмо от Бори: двенадцать страниц писчей бумаги, все - за Штейнера; красные чернила; все смута" (VII, 203).
3 Предметом усилившихся конфликтов между Белым и Метнером в это время стали не столько финансовые вопросы, сколько разногласия в определении идейно-тактической линии "Мусагета": Метнер решительно противился линии на "штейнеризацию" издательства.
4 Это письмо Блока нам не известно.
5 После встречи с Терещенко в Москве 17 декабря 1912 г. Метнер писал Блоку (25 декабря) о своих впечатлениях: "Мне очень по нраву его большой такт и решительная определенность; чувствуется, что всяческая дисциплина, которую он прошел, и светская и научная, только укрепили в нем хорошего человека <...>" (Александр Блок. Исследования и материалы. СПб., 1998. С. 214).
6 Т. е. трилогию, задуманную под заглавием "Восток или Запад" (или "Восток и Запад"). См. п. 279, примеч. 4.
"Фантазия" ("Мы одни; из сада в стекла окон...", 1847).
8 См.: Андрей Белый. Симфония (2-я, драматическая). М., <1902>. С. 221; Симфонии. С. 193.
9 Начальные строки стихотворения Белого "Образ Вечности" (1903) (Золото в лазури. С. 38).
10 Ин. I, 5 (неточная цитата).
11 Цитаты из стихотворения "Фантазия" (вторая цитата - предпоследняя, а не последняя строфа).
"Ницше тому пример" подчеркнуты синим карандашом - очевидно, Блоком.
13 Заключительные слова статьи Блока "О современном состоянии русского символизма" (см. примеч. 12 к п. 275).
14 Имеется в виду п. 220.
15 Неточно цитируются заключительные строки стихотворения "Друзьям" ("Друг другу мы тайно враждебны...", 1908).
16 Неточная цитата из стихотворения "Матери" ("Я вышел из бедной могилы...", 1907). См.: Андрей Белый. Пепел. СПб., 1909. С. 159.
"Одинокий, к тебе прихожу..." (1901).
"Серебряный голубь" (М., 1910. С. 266): "Ужас и яма, и петля тебе, человек".
19 Подразумеваются слова из "Мертвых душ" (т. 1, гл. XI): "Русь! чего же ты хочешь от меня? <...> Что глядишь ты так, и зачем всё, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи?.." (Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. Т. VI. <Л.>, 1951. С. 221).
20 См. п. 276, 277.
21 Слова "и что открываемо при случае и малому человеку" подчеркнуты синим карандашом - очевидно, Блоком.
"Петербург": "... под влиянием потрясения совершенно реально в вас дрогнуло стихийное тело, на мгновение отделилось, отлипло от тела физического <...>" (Андрей Белый. Петербург. Л., 1981. С. 263).