21
Женева. Швейцария.
Boulevard Helvétique, 22.
Pension Engler. Genève. Suisse.
— в Вену.
— это неизбежно. Мне не надо манить Вас, увлекать, да я этого и не хочу. Идите своими тропинками, я знаю, куда они Вас приведут. Правда, Вы даже не представляете, теперь пока, себе: куда это и зачем? Вы не считаете это серьезным и не хотите в ту сторону. Это от неподготовленности. Вам надо пройти чрез много царств, пока Вы придете в свою обетованную землю. Но Вы пройдете и придете. Что Вы далеко еще от этого — это ничего. А Вы далеко. Подумайте, Вы еще аргументируете, надо ли говорить “вы” всем. Разве тут можно аргументировать в ту или другую сторону? Другой
Пропускаю три места из Вашего письма — это потом — и перехожу дальше, к четвертому. Вы, вероятно, забыли его — выписываю его:
“…, потому что на утре дней всего обновленнее и привлекательнее смотрит росистая земля. Гладь ее видна далеко, и знаешь, что дальше еще тоже нет границ, а такие же дымки, деревья, деревни, беленькие колокольни, а у Вас (т. е. значит у меня), верно, красные черепицы, тонкие шпили, ветряные мельницы. Оттого мне грустно и приятно проезжать летом десятки верст и видеть необычайное многообразие мхов, болот, сосен и лиственного леса, и вдруг — мшистое бревно, потрескавшаяся паперть, красная решетка, лицо мужчины и женщины, ребятишки, утки, петухи, кузницы с лошадьми — и всегда тропинка или дорога — главное, среднее, спереди и сзади, оставленное и манящее в гору и под гору. Тут особенные мысли, животно-человеческие……………….. (пропускаю объяснение)…………. Тут — я у себя. Цвету я ночными мечтами бездыханной вселенской души”34… . Друг мой, родимый мой, мое солнышко. Не надо так. Не надо этого лиризма. Надо, чтобы стыдно было и от беленькой колокольни, и от потрескавшейся паперти; и от кур, петухов и ребятишек, и от деревеньки, и от лица мужчины и женщины. Надо, чтоб, если Вы идете по деревне, и если улица длинна, то чтоб у Вас не хватило воли пройти ее всю спокойно, а чтоб с половины улицы Вас захлестнул стыд и погнал бегом за околицу. Знаю, что такой лиризм лежит темным пятном на совести всех великих писателей (у Достоевского нет этого пятна), но им теперь и стыдно там. И то были одни времена, и слепота была, и темнота густа. Теперь — другое. Не надо так. Надо поклониться Мужику. Надо заплакать, упасть на колени, и в рыданиях и в стенаниях головой биться об землю у ноги мужика. Чтоб он простил. Надо нежно приложиться щекой к его сапогу. Надо молитвенно сложить руки и, как в большой молитве, говорить все лучшие слова, какие только есть. Пусть он простит. Так надо чувствовать к мужику. И когда Вы так к нему почувствуете — Вы обновитесь и начнете новую жизнь. Но, не надо “ходить в народ”. Это бессовестно. Это только ему, темному, создавать новый террор. Были у него подьячие, приказные, избные старосты, воеводы, трехперстное знамение, баре, цари, чума, холера, голодовки, — а вот еще, божиим попущением, приходили нигилисты, а теперь вот пришли марксисты. И пахать, по Толстому, не надо и печи для бедной вдовы складывать не надо. Это кривоумие. Надо, чтобы “пахать” было незачем и чтобы бедной вдовы не было. Надо, чтобы чрез 100 лет не понимали и доискивались: что это значит “бедная вдова”? — Метла для метения улиц, или этим именем назывались окончания в неправильных глаголах, или это был инструмент для задавания тона хору в храмах во время богослужений, или это была принадлежность туалета, которую женщины носили под верхней одеждой ниже спины? Почему надо и не надо — в следующем письме. Всем очень кланяюсь. Вас крепко обнимаю и целую всего.
P. S. У нас снег и он не тает. У Вас тоже холодно и барометр на буре. Милый мой, моя душистая веточка, Вы не зазябли? Мальчик мой родимый, желанный; неизвестный, но мне понятный. Знаю — что у Вас будет и чего не будет. Я еще раз хочу Вас обнять и поцеловать.
С. П.
34 “И цвету я ночными мечтами // Бездыханной вселенской души” — заключительные строки стихотворения Ф. Сологуба “Поднимаю бессонные взоры…” (1896), впервые опубликованного в альманахе “Северные цветы на 1901 год” (М., 1901. С. 93).