23
12/25 января, 1903.
Женева. Швейцария.
Boulevard Helvétique, 22. Pension Engler. Genève. Suisse.
Милый Александр Александрович. Но какой же вы талантливый. Ваше письмо очаровало меня. По существу письма скажу так: все правильно, все хорошо. Идите, идите — Вы придете. И где будет надо — я Вас встречу.
“Вы поете будущее”. Да нет же. И потом “мое” называете: “это бриллиант в царственную теократическую корону”. Опять не то. Вы все не ту дверь открываете. Вы сбиваетесь на том, что хотите, быть может бессознательно, вывести, приложить, приурочить мое к какой-нибудь существующей теории, учению: к социальной, социал-демократической, коллективизму, быть может ш<ес>тидесятниковской, народнической и пр. А этого нет, совсем нет. У меня другое. Вам — я это открою до времени, ибо Вас я избрал. Но не сейчас. И на это будет свой час. Пока на этом остановимся. Сейчас я не буду ни продолжать предыдущих своих писем, ни отвечать на Ваше чудесное последнее. Теперь я занят пошлой музыкой, выправляю дилетантские пьесы, и сам я пошлый. Напишу от жизни.
Однако — 7 писем. Я не ожидал от себя такой бойкости. Одно к тому же еще Вы не получили. Адрес я Вам п<о>слал перед теми двумя, что Вы называете последними из 7-ми. В том письме было только вступление и адрес. Вы не получили его? Вы не в первый раз в последнем письме пишете, что любите меня. Я рад очень, и очень это согревает меня. Значит вы ужь больше не сторонитесь меня?
Устроился я недурно. Я имею комнату в целом пустом этаже. Плачу не дорого. Пансион, собственно, неважный, кормят плохо, но я со всем мирюсь ради уединенности. Впрочем, <на> этот раз я ужь слишком уединенн, и мне тоскливо. Скучаю по России. Это со мной в первый раз. Теперь занят дилетантскими пьесами. Но это последнее. Я отказался от всех этих работ, т. е. значит отказался от 600 р. в год и эквивалента не имею. Но отказаться надо было, это сильно мне вредило. А прожить — авось как-нибудь проживу. Кстати о Ваших милых деньгах. Не получая от В<ас> долго письма, я подумал, что Вы сердитесь на меня. Стал раздумывать: на что бы. Конечно, причин нашел много и в числе их ту, что Вы обиделись на то, что я не хочу принять Ваших денег. Боги знают, что это не так, я по-хорошему, но я сейчас же оделся и пошел разменял Ваши деньги. Я накупил все, что мне было надо, но что я не покупал в ожидании аванса от Юргенсона. На другой день пришел аванс от него, и я теперь могу свободно вернуть Вам их. Я очень, очень и еще раз очень благодарю Вас за Вашу нежную деликатность ко мне. Что я Ваши деньги разменял, это Вы можете увидеть из того, что я высылаю Вам бумажки за другими номерами. Благодарю Вас за стихотворения Брюсова. Вероятно, Александра Андреевна, Франц Феликсович, Марья Андреевна совсем забыли меня. Я все поджидал, что они все напишут мне одно письмо по кусочку. Но так ничего и не получил. Сам же первый я не смел написать, хотя мне и надо написать Александре Андреевне по одному стихотворному делу.
Я опять болен, да и утомлен от работы. Кланяйтесь от меня всем крепко-крепко. Вас обнимаю также крепко и всего целую.
Душевно Вам преданный С. Панченко.
Милый Александр Александрович.
указал, что не проставлен по-французски адресат. Когда я посмотрел на конверт, то увидел, что, кроме этого, нет по-русски адреса; написал только Петербург и Вас. Ушел домой. 14-го снова пошел на почту. Чиновник указал мне, что конверт плохой, не держит печатей; и в доказательство этого совершенно легко снял 2 печати. Я ушел домой. Вечером пошел искать печать по магазинам полотняных конвертов и не нашел. 15-го был у зубного врача, значит не мог идти в магазины. 16-го — купил конверты. Вечером вот приписываю Вам это, запечатаю письмо и 17-го опять понесу его на почту. Не сердитесь, что это так растянулось (да и вообще зря затянул деньги). Я живу (по необходимости) аккуратно. Встаю — в 9 ч. Топлю печку, моюсь, пью кофе, читаю письма, газету. Около 10-ти — сажусь за работу. Работаю до 11 ч. 45 мин. Ухожу на прогулку, во время которой и справляю что надо: захожу на почту, в магазины. В 1 ч. 30 мин. возвращаюсь домой и обедаю. После обеда — спать. Около 3 ч. 30 м. встаю, умываюсь, приготовляю работу. В 4 ч. пью чай уже за работой. Работаю до 6 ч. 30 м. Т. е. это я все сочиняю. После 6 ч. 30 м. — кончаю сочинять и работаю что-нибудь: корректуру, переписываю и пр. до 8 ч. 30 м. Ужинаю. Потом иду на прогулку. Гуляю, смотря по погоде, но никогда не дольше, чем до 10 часов. Придя домой — сажусь за письма. Пишу, пишу, пишу — страсть. Это меня очень утомляет. Вот я здесь с 20-го русск<ого> дек<абря>; сегодня 16-е русск<ого> январ<я> — нет еще месяца, — а ужь я написал 76 писем. Да все каких. Потом иду в постель. Читаю. Потом пробую заснуть. Если засну — ладно, а если нет — опять читаю. Или если засну сразу — то среди ночи просыпаюсь, долго не сплю; тогда опять читаю. Просыпаюсь утром около 7-ми часов в очень плохом состоянии и тяжелом настроении. В 9 час. привожу себя в порядок, налаживаю. В 9 — встаю, и пошла опять машина. Конечно, вечерняя программа — меняется, если я иду в концерт или в гости. Мне здесь не худо. Женевой я доволен, а женевцы меня почитают. Это в России я в замарашках. А за границей меня вообще почитают. Тут меня зовут maestro, а здесь, молодые, даже maître. Конечно, у меня уже есть на улице знакомые дитенки, которым я, на улице же, поправляю задачи. Но я тоже, понятно, вежлив. Городского голову, в разговоре, называю monsieur la tête de la Ville. А зубного врача — monsieur le docteur pour les dents. Они оба очень довольны; улыбаются от удовольствия.
Любящий Вас крепко С. Панченко.