32
СПб. Николаевская, 43. Кв. 15.
3/16 марта, 1904.
Милый и чистый Александр Александрович. Получил сегодня Ваше благоуханное письмо. Очевидно, мы в одно время писали. Рад письму Вашему. Вы нежная весна. Вы таинственный неугасимый свет в духе моем. Очень хорошо мне было прочитать Ваше письмо. Напишите, можно ли в субботу51?
Но отчего у Вас было сиро на душе? Как это могло случиться? Это прошло? Вам от жизни должно — розы и флейты. И гобои. И одежи Ваши шелковые и парчовые должны быть украшены гроздьями самоцветных камней.
Рад буду обнять Вас. Очень рад буду увидеть всех Вас. Всем кланяюсь и желаю всего.
Обнимаю Вас и целую, непорочного и праведного.
Любящий Вас
С. Панченко.
51 “Видела я у Али С<емена> Викт<оровича>. <…> С. В. всех пересидел, придя к обеду. Сидели мы за обедом рядом. Он страшно подурнел, растолстел и стал вообще гадкий, лукавый, все время восхищенный собой и совсем без старых проблесков доброты, чувства и смирения. Все это куда-то спряталось, если не исчезло, глаза его заплыли и все выражения в них нехорошие. Все время отшучивался, пошлил или хвастался. Безучастие полное <…> было много разговоров о судьбах мира и религии <…>” (ИРЛИ. Ф. 462. Ед. хр. 2. Л. 43 об.).