Белый А. - Блоку А., 6 января 1903 г.

Многоуважаемый Александр Александрович!

Только что отправил Вам письмо, как получил Ваше. Отвечаю.

Мне приятно, что Вы прямо указали на слабое (незащищенное) место моей статьи. Я прекрасно сознаю, но не окончательно повинен.

Моя статья написана для студ<енческого> общества, где и прочитана с соответствующими нагромождениями². Но скажите, - мог ли я прямо высказаться в студенческом обществе, где довольствуются бескровным, кантовским идеализмом, еще фальсифицируя его? И эту фальсификацию выдают за неокантианство!? Моя цель была издали сказать (и между прочим) имеющим уши. Отсюда необычайная популярная общедоступность во внутреннем. С другой стороны: моя статья осколок моих взглядов, конспект (не больше) первой ступени с намеками (не больше) на характер дальнейшего. Если освободиться от этих намеков, останутся именно "Формы искусства". "Мигание" же получается от уклонения из области феноменального под оболочкой реторич<еских> отступлений. Ошибка моя - я поднял уголышек завесы и, подняв, не открыл до конца. "Содержание искусства" - вторая ступень: раскрытие идейности (Платон, Шопенгауэр, Соловьев (идеалисты); Лотце, Лейбниц (монадологи)). Идеи видовые (объективные и субъективные). Конкретное проявление идейности в формах и направлениях. Музыкальные (родовые) идеи как внутренний аккомпанемент к действительности из "глубин духа", как влечение к дальнему, как приближение к последнему обобщению: последнее обобщение - Мировая Идея, Душа Мира, воплощающая Божеств<енный> Логос, "Лучезарная подруга". "Искусство с т<очки> з<рения> религии" -- теософски-религиозное обоснование и раскрытие вышесказанного. Центр Вашего письма - указание на недостаточно резкую границу у меня между искусством и более чем искусством, т. е. теургией; но мой угол зрения в статье - формы. "Искусство с т<очки> з<рения> истории и современности". Взгляд на эволюцию искусства, рассматриваемого 1) формально (дух музыки), 2) идейно (искание Лучесветной Подруги), 3) мистически (последняя музыка Конца).

В статье перспектива не соблюдена. Смутно намекаю "о главном" в чуждой сфере формальности. Свожу пространство к плоскости. Сливаю музыкальность в собственном смысле с мистически переносным. Если захотите придраться, получается прямо абсурд: вневременное и внепростр<анственное>, раскрывая тайну движения, оказывается и в пространстве, и во времени, т. е. в движении. Определение самого себя самим собою! Но вещь может определяться собою, если плоскостную проекцию мы переведем на пространственный язык. Тут теософское воззрение об отношении личного к индивидуальному. Тут вечный вопрос о механизме и организме, о рабстве и свободе, о возвратном и безвозвратном, о круге и прямой (и совмещении их в спирали), о времени и безвременьи, о символизме и воплощении, об искусстве и теургии. Тут о двуединстве в природе человека, о двух и их единении, но в надмирном, потусветном и потуцветном, а не здешне-делательном. Тут об утонченной веселости безмирно-пьянящего, белого аскетизма свободы и о гнетуще-бессильном в своей огнен-ности языческом оргиазме. Тут о самоутверждении в Нем и не в Нем - т. е. в "другом". Тут - скажу избито - о Христе и Антихристе.

Тут мы врезываемся в следующую зону о музыке. Тут приходится говорить несколько центральнее.

Музыка, как внутренне-звучащее, так и внешнее ее выражение в обычно понимаемом смысле, ближе всего к прозрению запредельного. Здесь явственный отблеск запредельного. Запредельно добро. Но и зло тоже запредельно. Итак, двойственность запредельного, двойственность музыкальных отражений. Музыка - последняя оболочка - Преддверие Храма. Вокруг Святыни и вне ее - всегда роится мерзкая туча. Недаром на Соборе Пар<ижской> Богоматери изображения демонов.

В музыке, вокруг музыки "старый бой разгорается вновь"³ и с мучительной силой. Если бы воплотить всю силу музыки в образы, этот бой подавил бы нас своей величиной и мистическим значением. Отсутствие в музыке внешней действительности ослабляет эту силу боя (иначе душа бы не выдержала).

На каждую музыку (в существе своем двойственную) в человеке отзывается преобладающее в нем начало. Помимо разнообразия "музык", одна и та же музыка одних просветляет, других омрачает (увертюра к "Тангейзеру"⁴ меня страшит, а других умиляет). Каждый понимает бессознательно, что музыкой решится судьба его. С одной стороны, музыка еще искусство, поскольку она вне добра и зла как женское начало само по себе - "начало двусмыслия". "Душа Мира есть существо двойственное" (Вл. Сол<овьев>)⁵ встречи явит Господа. В этом смысле Она - "Дева Радужных Ворот". Встреча со Зверем - в астартизме. "Конец" -- в символическом и воплощенно-историческом смысле понимается или ужасом, или люболюбовью. Апокалипсическая труба - и радость, и ужас. В Апокалипсисе - и жгучесть огня, и белизна холодного снега - убеленность.

Эти противоположные отблески звучат и борются в музыке. "Она --искусство движения". Недаром в "симфониях" всегда две борющиеся темы; в музыкальной теме - она сама, отклонение от нее в многочисленных вариациях, и возврат сквозь огонь диссонанса.

Ритм - как повторность временного пульса - связан с идеей Вечного Возвращения, музыкальной по своему существу (недаром Ницше, величайший стилист (т. е. музыкант в душе), автор понятия "дух музыки", наконец сам прекрасный музыкант и даже композитор, - первый выкрикнул это носящееся в воздухе "Возвращение"). "Кольцо колец - кольцо возврата"⁶ - мистический атеизм. Но в самой идее о вечн<ом> возвращении есть нечто иррационально недосказанное (это хорошо у Шестова и Мережковского). Мистический атеизм - это первая зона, а за ней нечто мягкое, чуть ли не белое в Возврате... Ведь Ницше тоже сначала задохнувшееся в когтях - Козлище отпущения. Он смешал феноменальное с нуменальным. Захотел видеть свечение Вечности там, где существует лишь двусмысленная относительность. Случайно освятил эту двусмысленность. Преждевременно провозгласивший, заголосивший, Ницше не совладал с собственным голосом, не узнал в этом ржании кентавра свою дивно-звучную музыку. Утих. Ушел. Быть может, "вернулся".

Борьба Астарты с Лучезарной Подругой (как Вы это прекрасно понимаете), Антихриста и Христа - вот одна линия раскола в музыке. Борьба эстетического и мистического в ней же - вот раскол в плоскости как бы перпендикулярной. И всё борьба - вихрь боя, ритм. Недаром величайшие музыканты, Бетховен и Вагнер, ритмичны, возвратны до невозможности.

Наша музыка только знак. Углубляясь, нам звучат удаленные призывы - чуть-чуть трубы, чуть-чуть петушье пенье. "Тогда прокричал петух"⁷. Вы пишете, что я попутно "улыбнулся" Мережковскому, но он - о символах: музыка - символ того, что за музыкой, символ воплощаемого. Я понимаю близко к Мережковскому, но в противоположных смыслах прилагаю.

В музыке все то же, да не то.

О Вагнере Вы правы. Но и Вагнер нет-нет и вспомнит о чем-то, подавляя вздох (я вспоминаю характерные даже не лейт-мотивы, а промежуточные вставки в несколько аккордов, проходящие сквозь все творчество Вагнера). Точно Ницшевский вздох - тоже характерный для Ницше: "Счастье - старая капля золотого счастья, золотого вина". (Я на память)⁸. Или: "Ты моя родина, возвращение... Теперь грози мне, как грозят матери вернувшемуся ребенку, шепча: "А кто это тогда вихрем умчался от меня?"" (на память)⁹.

Что музыка символизирует вообще, то воплощается в жизнь с момента тяготения нашей культуры к духу музыки. Музыкой как бы приглашаются, призываются силы Небесные или Темные "окончательно воплотиться"¹⁰. Поэтому она - магия, и всякая магия - музыкальна. "От тяжелого бремени лет я спасался одной ворожбой. И опять ворожу над тобой, но неясен и смутен ответ" (Ваше)¹¹. Разве это не музыкой? Музыка - созерцание метафизической воли по Шопенгауэру. Вот что до некоторой степени бросает свет! Еще один просвет!

"И дал ему звезду утреннюю" (Ап<окалипсис>).....¹²

Тут открывается мне еще третья зона о музыке, сюда начинают вкалываться мои слова, но я обрываюсь, потому что... где у меня слова? Тут я говорю системой знаков. Если позволите, я скажу Вам, но на ином языке и не теперь. И так письмо мое непредвиденно разрослось.

Есть ли музыка "грустно-задумчивое"! (Спасибо за то, что Вы поняли, где центр моей "Симфонии"!). Обычная музыка - нет, нет и нет! Но она - путь между прочим и к "грустно-задумчивому". Обычная музыка - бой, продолжающийся в ней, до возвышения, утончения ее до "Креста". А следует помнить, что символ четвертого посвящения египетских мистерий (так кажется) - "крест". Здесь силы тьмы уже не властны. Крест прогоняет тьму. "Да" и "нет", доселе сплетенные¹³, расходятся в разные стороны. Дальше ослабление тьмы продолжается, пока на "7-ой" ступени не сверкнет ослепительно белый луч Мистического Солнца. Если Вы вспомните, что я говорил о двух перекрестных, перпендикулярных компромиссах в музыке, +, то увидите кое-что сходственное, а для меня это по моей системе знаков углубляется в невыразимое, ослепительно видимое. Крест, находясь в четвертом, посреди мистической семерки, разделяет "трясину ужаса" от солнца, стоит на границе Ветхого и Нового Завета. Здесь и величайшая радость (совершающееся искупление) и горе (распятие) и смущение (ужас, сгустивший<ся> над Голгофой, старый бой, разгоревшийся с новою силой перед схождением света во Ад).

От оргийного язычества до музыки, - вот одна ступень (от грехопадения до начала мирового искупления). В музыке узел, вершина, двузначность, переход, бой и движение, символизируемое беспредметным звучанием. От музыки до Богоявления. Исторически-воплощенно оно совершилось раз, в Палестине. Символически совершается в сердце каждого, бывает в каждой культуре, непрестанно живет в веках и народах - это желанное чувство, чувство... Христово. Но я молчу.

Музыка на распутье. В ней намеки и на то, что за ней. Музыка безобразна, как переход к новым образам. Символ ее - сведение всякого образа к точке, к безобразности, к дыре, к мистическому колодцу, чтобы сквозь "колодезь" восстановить "старый образ мира", который проходит в музыке, в "новый". Если поэзия символизируется прямой, музыка - точкой, а в точке - внемерность, безмерность (игра слов психологически верная, ибо в музыке то же, да не то же). Горчичное зерно сперва погибнет, а потом восстановится в ростке. "Новое небо, новая земля"¹⁴ - новый образ мира сего (понимаемый отнюдь не хилиастически - <еленском> Соборе)¹⁵.

Наглядно:

Думается, что в датах вкралась ошибка; первое письмо Блока, вероятно, писано мне не пятого, а четвертого января; 6-ое января, т. е. дата 2-го письма - не точна; 6-ого января, может быть, уже заболел М. С. Соловьев, и я не мог бы прочесть ему своего ответа Блоку; а я - читал; и он еще не был болен; в датах первых писем есть ошибка; я бы все их передвинул на один день.

Рассуждения, невнятные, о родовых и видовых идеях и о Душе Мира совершенно непонятны без учения об идеях в проблеме интуитивного мышления, как оно ставится философией Вл. Соловьева, согласно которому отношение между объектом и содержанием идей - не обратное (как в логике рассудка у Канта и Аристотеля), но прямое: родовые идеи в Интуиции содержательней видовых; в "эстетике" родовых идей, т. е. максимально содержательных в проблеме интуиции; отсюда связь музыки (прямая) с самой "Душой Мира"; Бугаев глотает в письме к Блоку все это разжевывание основ соловьевства, в нем сидящее, предполагая, что Блок "Соловьевец" par excellence. Отсюда: формальный разгляд живой силы искусства - градация форм, равнение по музыке; разгляд содержания музыки, как идеи "Душа Мира". Поэтому блоковское "еще искусство" и "уже не искусство", - не в что, а в как подхода; Блок смущает Бугаева своим "уже" и "еще", для Бугаева и "еще" и "уже" не в объекте, а в субъекте; но он не умеет Блоку еще внятно растолковать разности в методе подхода к трактовке общих тем; и от этого суетливо "вихляет" в письме.

7) К тому же письму:

"если захотите придраться, получается абсурд: вневременное и внепространственное... оказывается в пространстве и во времени". Это пункт, бывший предметом нападок на Бугаева со стороны неокантианцев на докладе; Бугаев едва оборонился, отстаивая "отдушину" мистики; теперь - приходится обороняться от Блока, защищая форму; и Бугаев внутренне сердится. Все, что далее в письме, - попытка отстоять основную идею: градации, многообразия в единстве, форму в движении, многострунности, темы в вариации против "однострунности", "монизма" только мистиков или только рационалистов, и уже ощущение, что в теософской идее кармы "Музыка - последняя оболочка - преддверие Храма", т. е. "тема в вариациях" - оболочка ритма эту свою фразу услышал Бугаев через 12 лет, в Дорнахе, из уст Штейнера (его лекция о музыке). И еще ниже: "Ритм - как повторность временного пульса... В музыке все то же да не то..." Бугаев лишь в "Истории самосознающей души" вскрыл свои мысли о музыке, его преследовавшие всю жизнь; но в 1903 году он мучительно чувствовал, что здесь, именно А. А. Блок его не понимает; и - путаясь, конфузился, сердился одновременно, строча свой ответ. Далее: "музыка звездиста": "И дал ему звезду утреннюю". Здесь - та же идея; музыка как предпуть, уже в предпути - путь; и форма и одновременно; и не какая-нибудь "музыка конца", а та вот: например: "Тема в вариациях Шуберта".

Блок этого, по мнению Бугаева, не хотел понять; тут пока замалчивается "символизм" других искусств лишь о "музыке"; в недрах же музыки (какой ни есть) уже начало совлечения оболочек; ибо то, о чем музыка, уже йога пути; для Блока все формы (музыка) - запевание символизма, в чем бы оно ни выразилось, по другую сторону, в новом. раздражающий внутренне Бугаева: "Пора начинать, уже пора!" Бугаев только и делал, что рисовал "срывы", вытекающие из "уже" (и "Московская Симфония" и "Не тот" и т. д.). И это не означало для Бугаева срыва его, бугаевского, credo. В блоковском максималистическом нетерпении "уже пора" - он в 1903 году видел опасность, усилие, нуденье, немного "жар и бред"; и отсюда если и проповедовал что, то - и терпеливость. Отсюда - не слова для Бугаева того времени: "Мы должны прислушиваться друг к другу, к тишине, возмущаемой ныне... Не начинать. Терпеливо ждать. Оно легко и ясно, мило и ласково". Бугаев до переписки с Блоком был напуган блоковскими строками: "Мне страшно с тобой встречаться" (смотри боязнь "страшных" стихов Блока у О. М. Соловьевой: Бугаев вполне разделял эти разговоры у Соловьевых об опасностях, угрожающих Блоку). Конец письма с его "Христос Воскресе" - сознательный вызов Блока: сказать "да" теме "Христос", ибо было подозрение, что у Блока "Она" - "без Христа".

• Главная страница → Письма Блоку и о Блоке