Франц Грильпарцер
Праматерь
Трагедия в пяти действиях
ПРЕДИСЛОВИЕ
Франц Грильпарцер, родившийся в Вене 15 января 1791 года, был старшим сыном адвоката доктора Менцеля Грильпарцера и супруги его Марианны, рожденной Зоннлейтнер. Внешние факты его жизни, как у многих писателей последних столетий, не представляют интереса. Он учился в гимназии; с 1807 по 1811 год слушал курс юридических наук в Вене; в эти ранние годы потерял отца, в 1813 поступил на государственную службу, в 1847 году был избран в члены Академии наук, в 1861 - в члены австрийской палаты господ.
Главною любовью в жизни часто вообще увлекавшегося Грильпарцера была Катарина Фрелих, с которой он познакомился, когда ему было тридцать, а ей двадцать один год.
Литературную деятельность Грильпарцер начал шестнадцати лет, под влиянием Лессинга, Гердера, Шиллера и Гете. Расцвет его начался в 1816 году, когда известный в то время драматург Шрейфогель побудил Грильпарцера серьезно приняться за драматургию и способствовал появлению на сцене "Праматери", и окончился в 1838 году, когда поэт, под давлением цензуры, критики и публики, холодно встретившей его последние драмы, почти совершенно отказался от публикования своих произведений.
В течение двадцати двух лет Грильпарцер завоевал себе драмами, стихами и прозой не последнее место в ряду своих современников, среди которых были имена: Гейне, Гофмана, Шамиссо, Ла-Мотт-Фукэ, Брентано, Клейста, Рюккерта, Уланда, Иммермана.
21 января 1872 года, изведав тягость критических и цензурных гонений, чинов и почестей, изъездив Европу (Германию, Италию, Францию, Англию, Турцию и Грецию), Грильпарцер тихо скончался в родном городе. Похороны его равнялись по торжественности похоронам Клопштока; в 1889 году ему поставлен памятник в Венском народном саду. Многие произведения Грильпарцера напечатаны только после его смерти, пьесы с огромным успехом шли в шестидесятых годах.
Грильпарцер писал стихи, беллетристические и критические произведения (новеллы, дневники путешествий, критические заметки, воспоминания, автобиография - два тома); но известен он главным образом драмами, из которых на русский язык переведена трагедия "Сафо" (перевод Арбенина в журнале "Артист" 1895 г.). Что касается "Праматери", то она, под названием "Прародительницы", шла с успехом на петербургской казенной сцене в 1830 году в переводе Ободовского; в моем переводе трагедия была поставлена в 1908 году в "Драматическом театре" Комиссаржевской, которая на следующий год сама исполняла роль Берты в Москве.
В том внутреннем трепете, которым проникнута юношеская трагедия Грильпарцера, кроются причины, по которым пьеса выдержала много изданий, была переведена на все главные европейские языки и шла на многих сценах. "Праматерь", вышедшая из среды "трагедий рока", переросла эту среду и породнилась с такими творениями, как "Падение дома Эшер" Э. По и "Росмерсхольм" Г. Ибсена.
"Вступи в жизнь, дай страданью и горю бушевать в твоей беззащитной груди, и, когда волосы твои встанут дыбом, ты поймешь, что лежит в основе "Праматери".
Так писал сам Грильпарцер одному из своих легкомысленных критиков сто лет тому назад; но этот таинственный внутренний смысл не сразу можно почуять за романтической бутафорией, которой пьеса щедро украшена.
эпохи, какую пережил Грильпарцер, какую приходилось переживать и нам.
Когда читаешь историю Германии и Австрии, с Венского конгресса до революции 1848 года, становится страшно не столько за неумудренность горьким опытом политических деятелей, сколько за те повторения, которыми неумолимо дарит нас история.
В этом маленьком предисловии я не считаю уместным перечислять известные факты. Напомню только, что князь фон-Меттерних, человек с ироническим лицом и даже тайный поклонник Гейне (что, впрочем, не помешало союзному сейму запретить в Германии все бывшие и будущие произведения поэта), тридцать лет предсказывал сорок восьмой год; и все-таки этот год наступил и, наступив, озадачил и испугал самого вершителя немецких судеб.
История политической реакции в Германии и Австрии сохранила драгоценные для нас внешние факты. Трагедия души двадцатисемилетнего австрийского поэта понятна до конца только в черные дни, когда старое все еще не может умереть и бродит, жалуясь на усталость и тревожа живых - робко, упрямо, порою музыкально; а новое все еще не может окрепнуть, плачет немного неожиданными слезами, как Яромир, юноша сильный и мужественный, и погибает зря, как русские самоубиваюшиеся юноши без "цели в жизни".
Все это не так просто и не поддается публицистическому учету. Нам было бы слишком легко "наложить" всю трагедию Грильпарцера на русскую современность, сказать, положим, что для России она символизирует медленное разложение дворянства, сыгравшего великую роль и увядающего, как осенняя георгина, "во мраке и сырости старых садов". В этом была бы доля правды, но не вся правда; да и подобные методы нас больше не удовлетворяют. Ведь для того, чтобы понять чью-нибудь гибель, будь то обряд, сословие или отдельный человек, надо сначала полюбить погибающего, проникнуть в его отходящую душу; значит - горестно задуматься над ним. - Произведение Грильпарцера и есть произведение горестное и задумчивое, несмотря на весь юношеский задор.
действительно "обнаружил способность влить человеческую кровь даже в безжизненные персонажи "трагедий рока" и что эти трагедии относятся к "Праматери" примерно так, как сама "Праматерь" - к "Эдипу", - как говорят доброжелательные критики? Но "Праматерь" - современница тех произведений, где изображается неумолимая покорность слепому року; все живые и страстные герои трагедии находятся во власти "странных шелестов", проносящихся по залам родового замка. Они скованы холодом зимней вьюги, которая голосит за окнами, в полях. Все эти страшные шелесты и голоса воплощаются в какой-то призрачной красавице, которую отец принимает за дочь, а жених - за невесту. - Все страстно желающее жизни, любви и обновления - гибнет; только она, чье единственное желание - отдохнуть, успокоиться в "гробовом ящике", - торжествует свою тусклую победу, озаренную луною да беспомощными свечами на столе.
Чем глубже Грильпарцер погружается в свою мрачную мистику, тем больше просыпается во мне публицистическое желание перевести пьесу на гибель русского дворянства; в самом деле, тот, кто любил его нежно, чья благодарная память сохранила все чудесные дары его русскому искусству и русской общественности в прошлом столетии, кто ясно понял, что пора уже перестать плакать о том, что его благодатные соки ушли в родную землю безвозвратно, - кто знает все это, тот поймет, каким воздухом был насыщен родовой замок Боротин, сидя в старой дворянской усадьбе, которую сотрясает ночная гроза или дни и ночи не прекращающийся осенний ливень; кругом на версты и версты протянулась равнина, затопленная ливнем, населенная людьми давно непонятными и справедливо не понимающими меня; а на горизонте стоит тихое зарево далекого пожара; это, вероятно, молния подожгла деревню.
Я не могу быть до конца публицистом и знаю, что в трагедии Грильпарцера есть еще и невыразимое. Это - не только искусство; искусство драматурга далеко от совершенства. Скорее, это глубокое чувство реакции, которое знакомо нам во всей полноте, а может быть, еще какое-то чувство, которое неизбежно посещает человека в известные периоды его жизни, когда он "подводит итоги", начинает вспоминать... и иной раз довспоминается до того, что станет жутко.
Лучше не будить хаоса "уснувших дум", "из смертной рвется он груди и с беспредельным жаждет слиться". Во всяком случае, лучше молчать о нем; пусть он бушует в сирой и тревожной душе художника, рождая своих "светлых дочерей" - чистые создания искусства.
То невыразимое, что заключено в "Праматери", лучше всего выразил сам Грильпарцер в монологе старого графа: это то, чего боится мужественный отец, когда он остерегает юного Яронира от своего замка и от союза с любимой дочерью.
Как замедлен разговор! Каждый шорох заставляет Сердце каждое дрожать! И отец в лицо родное Милой дочери своей С тайным страхом и тоскою Лишь решается взглянуть: То дитя его родное, Иль виденье гробовое? Видишь, сын мой, как живут Здесь отмеченные роком! Ты же - мужественный дух. Радость жизни быстролетной И покой своей души, - Все богатства хочешь бросить В дома нашего пожар? О, мой сын, ты не погасишь, Только с нами ты сгоришь! |
Когда Яромир выражает готовность остаться с ними, хотя бы ему грозила гибель, старик горестно задумывается. Нежная Берта говорит жениху: "Он не любит, чтобы на него смотрели в такие минуты: это бывает с ним часто".
Вот смысл пьесы.
Если бы "трагедии рока" не были пустой бутафорией, жизнь и литература приняли бы их в свое лоно. Но они забылись, осталась в памяти только родственная им "Праматерь" - не простая "трагедия рока".
Она вошла в жизнь и заняла в ней по праву свое не очень большое, но жуткое место; на челе тех немногих, кто пристально вчитается в нее, ляжет непременно еще одна лишняя морщина. Это - трагедия не "реакционная", но и не вечная; может быть потому, что она создана в эпоху реакции, когда все живое обессиливается мертвым. Это - интимная, предостерегающая трагедия - произведение не великой, но задумчивой и измученной души.