Балаганчик
В феврале я - опять в Петербурге; за день до отъезда в Москве, у меня - аргонавты; меня провожают: как будто совсем уезжаю; тут - Эллис, Петровский, Сизовы, два брата1, Владимиров, отъезжающий в Мюнхен, С. М. Соловьев, Поливанов, Н. М. Малафеев2, М. Эртель, П. Батюшков, кто-то еще. Очень грустно: действительно, - точно простились; не помню, чтоб так собирались, - потом; мы расстались; и - оказались в различных течениях; не было молодого задора, как прежде; у всех обнаружились - драмы; переживали и разделение "Астровского" кружка; С. М. Соловьев, Поливанов испытывали охлаждение к Астрову; да, мы прощались.
Приехавши в Питер, остановился на Караванной я, в меблированных комнатах3, игнорируя Мережковских, которые не могли мне простить нападательный тон мой в "Весах". Петербургские устремления были связаны с Блоками; в первый же день по приезде увидел в окне магазина я куст пышной, бледнеющей, великолепной гортензии - голубой; послал ее Блокам; боялся: за эту посылку - "влетит"; не влетело; Л. Д. лишь сказала:
- Такой не видала!
Александра Андреевна посмеивалась:
- Ну конечно, должны были вы этот куст нам прислать.
- Все как следует...
- И понятно: сердится - за что?
Было холодно как-то в гостиной с зелеными креслами; куталась в красную тальмочку Александра Андреевна; сердце у ней расшалилось; она говорила:
- Вы знаете, как припадок, так делается - не то: это знаете?
- Так знайте же: это - от сердца...
Впоследствии в схватках невроза, я - понял, что чувствовала Александра Андреевна:
- Все то, да - не то...
Мне запомнились эти слова, потому что они выражали какую-то смутную мысль; эти белые стены, в которых сидели недавно с уютом - не те; и холодные: в комнатах - холодно; А. А. - тот же; и - нет: не декабрьский; и тоже поступок с гортензией; что нехорошего, - полюбилась гортензия; я и послал; вышло - как-то не так; Александра Андреевна, хваля мне гортензию, точно старается: оправдать; мне не раз говорила Л. Д., что во мне - вкусовые дефекты; и частое перечисление драгоценных камней в моих строчках не нравилось:
- Саша не сделает таких промахов. Раз же сказала она:
- Посоветовала бы вам галстух носить другого оттенка; оттенок, который вы носите, как-то безвкусен...
И вот я почувствовал, что посылка гортензии всех покоробила; но - пощадили; самолюбие - заговорило: замкнулся (не так меня встретили: не на это я бросил Москву...).
- Нет, не то!
Я позволил себе аритмию вторую: прочел им статью мою о "Трилогии" Мережковского для "Золотого Руна", пожелавшего угодить Мережковскому, поручившему мне ее, как приверженцу; эту статью написал архаически-риторическим стилем, где Гоголь и Карамзин проплелись стилем епископа Иллариона5; и вышла - безвкусица; я ощутил ее в чтении; А. А. забавлялся:
- Ну, думаю, Дмитрий Сергеевич стилистических упражнений - не поймет; и воспримет статью, как пародию... Сам ты их знаешь, такие они... Стало холодно; стал я высказывать мысли, сплетая с цветами; привел им градацию тусклостей и Л. Д. поднялась; и - ушла; я не понял - зачем; - но обиделась явно; потом уже выйдя сказала:
- Ну что, - перестали ругаться?
Действительно, в тусклой градации - отразилось во мне что-то, схожее с недовольством, я сам - не приметил; Л. Д. поняла: я ругался цветами. Прощался и видел: ярчайшие апельсиновые оттенки зари.
Блоки скоро меня посетили; и снова - "не то"; и - неловкость; коснели в безвкусице номера - около столика; подали чай; А. А., делая вид, что ему хорошо, - улыбался любезней; я сделался - словоохотливей, а Л. Д. - не любезней, чем надо; а косные стены стояли, нас гнали; и нам говорили:
- Не то!
Неудачился вечер; А. А. выпускал папиросный дымок и свой юмор: да, да, ждет меня распекание: "Зина" и "Дима" в присутствии "Таты" и "Ноты" меня-таки да, - за статью.
- Ты-ка, спрячься пока: не ходи! попадешься, - влетит, - говорил он, вставая, похаживал вдоль стены, садился опять; и искорка юмора блекла; и взгляд становился далеким; и делалось вяло: и серо-лиловая, серо-зеленая атмосфера какая-то разливалась вокруг; принимался их потчивать сладкими пирожками, А. А. - улыбался:
- Нет, лучше оставь: не умеешь...
Так было в тот вечер; я ехал, переселялся, может быть, навсегда; и Л. Д., и А. А. вызывали меня; а приехав - увидел: необходимости приезжать-то и не было; тут в Петербурге - ид: жизнь; я - с Москвой; выходило: я здесь состою адъютантом каким-то; и Блоки, так звавшие, сами не знали, на что я теперь, осознав, что - не нужен, - испытывали недовольство собою (и - мною); как будто судьба моя попала им в руки; так тяжесть, которую вызывались нести, потому - что доверился зову; звать значило - к ним; а им было тяжко самим, углубились меж ними различия; было труднее им вместе; вплетение лишней судьбы - осложняло; чего-то во мне испугались; А. А. был под гнетом, передавшимся: и - в заботах: экзамены (государственные) предстояли ему; не до меня тут; а я появился; и - требовал точно чего-то.
Но суть не в экзаменах, а в желаньи А. А. отмахнуться от всех, с А. А. бывали периоды, переходящие просто в угрюмость; она развивалась в позднейших годах; для меня же отметилась только в этом периоде; периоды он убегал от людей; мне позднее случалось спрашивать:
- Что Блок?
- Блок - мрачен, невидим... И иногда прибавляли:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
А. А. чувствовал: слом путей приближался: темно, безотрадность; лиловый оттенок, манивший его в ноябре, - повел в ночь; стал - чернеть, обволакивая; щеголяние в пышностях цветовых он рассматривал маскарадом; доселе в быту он держался и милым, и светским, очаровательным через силу; раз я увидел его перепуганным, встрепанным: в Шахматове. А теперь его кризис облек в постоянное выражение скорби и строгости, воспринимаемое глухотою какою-то; часто сидел он в глубоких тенях, из которых торчал удлинившийся нос, и виделся мне изогнувшийся рот; желтовато-несвежий оттенок худевшего лика, мешки под глазами, круги, - это все говорило без слов:
- Не понимаю!
- Не то...
Натолкнешься на этот невнемлющий взор: и - толкаешься в душу:
- Пойми!
Уже и злил меня видом, упорством, глухонемой безотзывностью; прежде отзывный, теперь - как стена; знал: Блок - умница; вид идиотский - каприз и протест; против слов; если бы был перед ним Мережковский, Бердяев, Булгаков, - я понял бы; а ведь тут - я; и заметивши, что Блок - глухарь, невнимающий внутренне, очень бесился: не мог допустить, чтоб А. А. относился ко мне, как к другим. Возмущался я строчками:
И сидим мы, дурачки,
Немочь, нежить вод:
Зеленеют колпачки
Задом наперед.
Это что же? Глумление? Видя Блока капризником, непонимающим внятности, - думал:
- Разыгрывает роль дурачка...
Вспоминался С. М. Соловьев, восклицавший:
- У Блока - есть строки, которые принимаются за особо глубокие: это - невнятица...
"И развеяли... флаг". Он доказывал: флаг - ни при чем; никакого здесь флага не надо; а все - принимают. А. А. водит за нос... И я раздраженно себе говорил:
- Ну, меня водить за нос - не будешь!
Такой вот аспект в лице Блока отчетливо выступил в памятный вечер; было втроем - неуютно; Л. Д. - побледнела в том черном, обтянутом платье, в котором я видел ее во сне (год назад). И вот, - точно я вошел в сон; или - сон этот вышел; внимала как будто бы звукам судьбы, охватившей так скоро; А. А. не поддерживал наш разговор (вывозил его - я). Заговорили о Рябушинском, редакторе "Золотого Руна" и о пиршестве в "Метрополе"6, смешных инцидентах; Л. Д. отмечала:
- Москва...
Что на ее языке означало:
- Провинция... Мне доставалось:
- Москвич! Это значило:
- Галстух не тот...
И глубокая разность "московской" натуры от "такта", в которой рядилась Л. Д., поднималась меж нами; А. А. поправлял положение; но - знал; он с Л. Д.
- Говорил: - "у вас так это, а у нас, в Петербурге, - не так".
"москвича" Рябушинского с розой в петлице. Рассказывал мне: Мережковский, откликнувшись на приглашенье "Руна", сбыл плохую поэму; и - охладел к Рябушинскому; и кряхтела Редакция, взявши плохую поэму7
- Пора: очень хочется спать!
Решено было встретиться - вскоре: А. А. прочитает написанный им "Балаганчик". И Блоки ушли; еще долго шагал, ударялся в стены, а стены сказали:
И хотелось - в Москву: было б лучше! Но я - не уехал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вот - чтение "Балаганчика" "Балаганчик" -- хороший"; "хороший" связался с мыслью, что драма - "мистерия": важные действия вместе; то - утверждение любви коллектива, которого жизнь по Владимиру Соловьеву - сигизия9.
Собралися в зеленой гостиной; пришел Городецкий и Пяст, и еще юноша, стянутый в свой сюртучок - преторжественно, точно на праздник; и Е. П. Иванов, столь чтимый у Блоков, которого Мережковские называли "рыжак", косолапо рыжел он, гудел между креслами; кто-то еще; Л. Д. с взвинченной аффектацией, стремительно принимала гостей (наблюдал, удивляясь ее экспансивности, новой в ней); каменный и угловатый А. А. деловито потаптывался, раскрывая гостям портсигар; был сюртук в этот вечер поношен на нем.
Все расселись на мягкие кресла; А. А. монотонно читал себе в нос:
- Истекаю я клюквенным соком.
Нелепые мистики, ожидающие Пришествия, девушка, косу (волосяную) которой считают за смертную косу, которая стала "картонной невестой", Пьеро, Арлекин, разрывающий небо, - все бросилось издевательством, вызовом: поднял перчатку! Назвать "Балаганчик" хорошим - не мог; и его написал А. А. Блок?
О, конечно, он - изгнанный из придела Иоаннова: так я подумал; и нечто, подобное смерти, переживал; я не понял страдания, продиктовавшего строки; но - понял я: даже радостная импровизация, о которой шла речь, - погибнет; и вместо души у А. А. разглядел я "дыру"; то - не Блок: он в моем представлении умер; пусть видели - великолепнейшее произведение искусства; произведение исполнено силы, - я видел; но думал: какою ценой покупалась она?
Здесь ресторан, как храм, светел
Молодежь - восхищалась; немеющий Пяст ничего не сказал; и спросили:
- Ну что?
Я ответил:
- Да, знаете, - замечательно...
"то". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мы с А. А. никогда не беседовали о "Балаганчике"; раз он повел меня сам: посмотреть на него. Посмотрели мы молча.
Зачем не уехал в Москву? Продолжал посещение Блоков; ходил - не к А. А., - а к Л. Д.; потеряв в А. А. брата, привязанность к "коллективу" я перенес на нее; а граница меж мной и А. А., переходящая во взаимное недоверие, просто оформилась тем обстоятельством, что А. А. предстояли экзамены: я же - не буду "мешать";
Просиживали с Л. Д. вечерами; и из рассказов ее выяснялся размер перелома в душе у А. А. и - подробности личной жизни, мне чуждые: другой Блок! Но Л. Д. говорила, что нужно беречь его; что в нем - много больного и детского; но и другие - суть дети (что детское было - доказывает пристрастие Блока к картинкам; он, взрослый, вырезывал их, чтобы наклеить в тетрадь); говорила Л. Д.: ей порой с А. А. трудно; она - утомляется в роли: быть нянькой.
А. А. не присутствовал при разговорах о нем, а сидел в смежной комнате: с книгой; потом выходил и с натянуто-недоуменной улыбкою, сквозь которую проступала отчетливо хмурость, искал он предлог нас покинуть: рассеяться после занятий.
Казалось, что А. А. недоволен беседами, подозревая вмешательство в личную жизнь; но - молчал; и неискренность эта меня раздражала: ведь сам - отдалился: и создал меж нами - молчание; стало несносно сидеть нам - втроем, вчетвером; и когда собиралися вместе, то чувствовал: А. А. думает, что я думаю, что он думает; каждый так думал; и легкость былого общения переменилась в непереносную тяжесть; лишь изредка силился я по-прежнему пооткровенничать, чтобы вместе понять, разобрать,
- Фальшь...
- Нет, не выйдет...
- Давай уж молчать...
- Говори себе с мамой и с Любой...
"коллектива ", а - ряд замыкаемых отношений, в которых не все безмятежно; разлад - углублялся: меж каждым и каждым; и - новые отношения строились: ясно лишь было, что о былом, о совместном, не может быть речи.
Да, эти недели окрашены: совершенным отсутствием на моем горизонте А. А.: он сидел - в смежной комнате; и - выходил, проходя; начинаются частые исчезновения Блока из дому; окреп в нем шатун.
Что я пережил очень бурно и лично по отношению к А. А., выступает позднее в рецензии на второй том стихов. Считаю: оценка моя замечательной книги - несправедлива, перепечатываю ее, как необходимый, увы, документ отношений моих к его миру поэзии.
1 Кроме ранее упомянутого М. Н. Сизова (см. ком. 256 к главе 1) здесь говорится также о его брате Сизове Николае Ивановиче (1886--1962) - композиторе, пианисте, педагоге, дирижере.
2 Малафеев Николай Михайлович - студент Московского университета, позднее - врач.
3 Имеются в виду меблированные комнаты "Бель-Вю" на углу Караванной улицы и Невского проспекта.
4 Под названием "Трилогия" (1906) опубликована в Арабесках. Ср. более сдержанную оценку трилогии в статье "Трилогия Мережковского", опубликованной в Весах (1908. No 1) и вошедшей в книгу "Луг зеленый" (М.: Альциона, 1910).
5 "Слово о законе и благодати".
6 Имеется в виду торжественный обед, устроенный Н. П. Рябушинским 3 января 1906 г. по поводу выхода в свет первого номера издаваемого им журнала "Золотое руно".
7 Поэма Мережковского "Старинные октавы" была опубликована в No 1--4 "Золотого руна" за 1906 г.
8 Чтение "Балаганчика" состоялось 25 февраля 1906 г,
9 Отмечая в статье "Смысл любви" (1892), что "связь активного человеческого начала... с всеединою идеею должна быть живым "сизигическим" отношением", Вл. Соловьев делает сноску: "От сизигия (греч.) - сочетание. Я принужден ввести это новое выражение, не находя в существующей терминологии другого, лучшего" Собр. соч.: В 8 т. Спб., 1903. Т. 6. С. 545).