Философия
Зима 1907--1908 годов отмечена внешней деятельностью - Москве: очень близким касаньем к "Весам" и участием в делах комитета "Свободной эстетики", где я читал ряд докладов (о музыке, о современной литературе, о Сологубе), участием в заседаниях московского религиозно-философского общества, завоевавшего много симпатий в Москве; к нему близко примюгули: проф. Булгаков, переселившийся из Петербурга в Москву, и Н. А. Бердяев, проф. Е. Н. Трубецкой, переведенный из Киева: на кафедру философии (вместо покойного брата С. Н. Трубецкого); действовали - В. Ф. Эрн, Г. А. Рачинский и В. П. Свенцицкий, не исключенный еще; здесь бывали священники: Добронравов1, Арсеньев, Востоков и Фудель; являлися: Новоселов, Кожевников, Громогласов, Флоренский, Покровский, П. Астров; естественно: складывалось ядро общества, организовавшее ряд интереснейших заседаний - на протяжении: десяти лет.
Одно время я, помнится, был даже членом совета (с Рачинским, Свенцицким, Булгаковым, Эрном, Бердяевым, Трубецким); тут Рачинский решительно настоял на вхожденьи в совет, чтобы было представлено левое религиозное устремление мною; боялся в те годы он тяги к ортодоксальности в С. Н. Булгакове, в В. Ф. Эрне; Рачинского выбрали председателем; и заседания были действенным священнодействием для него, покраснев яро, вспыхивая папиросой, блистая очками, подергивая седую бородку, торжественными аллилуями он снаряжал корабль странствия заседания; и - торжественно закрывал заседание; в каждом "слове" Рачинского был непременно какой-нибудь громкий возглас: "Дориносима чинми"2, "Святися, святися, Новый Иерусалим", "В начале бе Слово" и т. д. Заседания вел он прекрасно; но многие добродушно посмеивались над торжественным тоном Рачинского, - и тем контрастом, который являли его суетливые, быстрые, нервные жесты; а в перерывах носился по залу он с записью оппонентов, хватая Бердяева за руку, иль настигая меня:
- Понимаешь - вы понимаете? Я выпускаю Булгакова; ну а потом выпускаю тебя, ницшеанского пса; после - скажет (такой-то); для равновесия же я выпущу после... - и отскочив от меня, настигает Бердяева он: "Я выпущу Белого после Булгакова; вас же я, для равновесия - под конец..."
Вот он однажды принялся мне мотивировать необходимость вступления в совет общества с потопом слов, в молньях жестов, переходя в разговоре со мной то на "ты", то на "вы" (так всегда он, бывало: волнуется - и "затыкается": "потыкавши", -- "выкает"); 3 на вовсе не видимой скрипке (т. е., раскачиваясь всем корпусом, дергаяся и рукой, и плечами, отплясывая ногами пред стулом своим).
- Понимаешь - паф, паф (клубы дыма летят мне в лицо)... Да тебя бы я вытурил, черт возьми - паф-паф-паф - из совета - паф-паф - понимаешь? Я сам бы тебя - паф-паф-паф - в шею: паф (я - весь в клубах: Рачинский лицом налезая в лицо мне, в рассеянности тыкает в рот себе папиросу зажженным концом), если бы не Сергей Николаич... Фу!.. Вы понимаете, Борис Николаевич, - боюсь же я эдакого такого густого поповского духа... Булгаков способен - ты понимаешь?.. Способен - способен: на заседании... Эдакое, - понимаешь - дернуть (паф-паф-паф-паф-паф - клубы дыма!)... на заседании, понимаешь ты, - не религиозного только, а религиозно-философского - фи-ло-софского общества (гудит он в восторге) - просто эдакое, какое-нибудь - паф-паф-паф... - И взлетает под небо рукой с папиросою:
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа!.. Паф-паф!..
(А про Булгакова это напрасно Рачинский: ведь сам любил поднести нам какое-нибудь: "Во имя Отца и Сына и Святого Духа!")
- Ну вот: тогда выпускаю тебя - гамкающего ницшеанского пса - для равновесия, - и начинает бить палец о палец под носом моим, изображая, должно быть, полнейшее равновесие.
- Идите, идите-ка в совет общества, Борис Николаевич! Так-то вот был для себя неожиданно выбран в совет я на роли презлющей овчарки, спускаемой в 1гужные миги Рачинским на С. Н. Булгакова, князя Е. Н. Трубецкого иль Эрна, с которыми крепли в годах мои связи (особенно с С. Н. Булгаковым, с Н. А. Бердяевым). В этот период участвовал в организации "Дома Песни", основанного М. А. д'Альгейм и бароном д'Альгеймом; вернулся в Москву Э, К. Метнер, с которым я был в переписке года; и в уютной квартире Малого Гнездниковского переулка, как раз против дома, где жили д'Альгеймы, мы с Метнером проводили теперь очень часто прекрасные вечера; и присутствовал часто здесь брат Э. К., композитор; являлися братья Метнера - К. К.4 и А. К. 5 (с женами); появлялись частенько здесь: Эллис, Шпет, Гольденвейзер6 (пьянист), Конюс7, Штембер8 (художник), Петровский, Морозова; складывался естественно "метнеровский кружок", - ставший Эллису продолжением "Арго"; вынашивались - идеи; подготовлялося ядро "Мусагета".
В Литературно-Художественном Кружке я частенько бывал, читал лекцию "Театр и Современная Драма"9; артисты Худ. Театра не были мной довольны; а Ленский10 ко мне подошел, жал мне руку, благодаря за идею доклада (в тот вечер мы ужинали вместе с Баженовым11, Буниным, Вересаевым и др. писателями: Бунин - корил за абстрактность меня); здесь вступал в неприятные по тону беседы, участвовал в диспутах, которые были для нас, символистов, трибуной, с которой громили мы публицистов, газетчиков, нас ругавших: Потресова-Яблоновского12, Любошица13, Ашешева14, Гиляровского; но впоследствии мирно встречались мы; можно было здесь видеть: Баженова, Южина15, Брюсова, Эфроса16, Юлия Алексеевича Бунина17 (по прозванию "тетя Юля", И. И. Попова18, А. К. Дживелегова19, Стражева; и других: профессоров, артистов, писателей, адвокатов и публицистов.
Политика более, чем прежде, интересовала меня; все летело в реакцию; левые - правели, правели, правели; из красных они становились порою коричнево-бурыми; время само становилось: коричнево-бурым; иные же - доходили до явственной черноты; очень многие - отдавались угару вина.
Приходилося Эллису, мне очень часто читать свои лекции в пользу тайных организаций (военной и меньшевистских), устраивая литературные вечера; приходилось видаться с политиками, снова загнанными в подполье, вступать в разговоры с рабочими.
Ясно запомнились двое рабочих, ходивших ко мне и к Л. Л. Кобылинскому: представители организации металлургов; они были бедны; временами у них у обоих оказывалась лишь пара сапог; и когда выходил один, то другой должен был дожидаться товарища дома.
Один - был фанатик: помалкивал, изредка поднимая большие свои голубые и недоверчивые глаза. Другой - философствовал много; и - поднимал рассуждения о символизме:
- Я, знаете, защищал символизм - от товарищей (спорили у нас в рабочем кружке); все-таки: символизм есть течение, знаете, буржуазное.
- Я могу доказать вам, что - нет, - подал реплику я. А какими же средствами вы докажете это? Докажу вам научно!
- Как так?
- Наука же буржуазна.
- Вы полагаете: социальная революция переродит и науку?
- Конечно...
- Позвольте же: есть математика...
- Переменится математика.
Тут я воскликнул:
- Так стало быть дважды два в царстве будущего может стать не "не четыре", а "пять"?
Мой философ-рабочий смутился; и - замолчал; молчаливый товарищ его покраснел и, блеснув голубыми глазами, как выпалит:
- Ну конечно же: в будущем строе и дважды два - не станет "четыре"...
- И все восприятья изменятся?
- Все изменятся!.. Был он решителен.
Я однажды у Эллиса встретил рабочих моих; как всегда, мы поспорили; пришел Брюсов; и слушая спор, он нацелился на молодого рабочего парадоксом (любил поражать парадоксами Брюсов в ту пору, как после любил огорашивать он, произнося с важным видом "пустейшее, общее место"); не помню как наш разговор перешел к проституции; Брюсов стоял, напряженный, с наморщенным лбом, склонив черный свой клок бороды, ухватившись руками за спинку тяжелого кресла и выпучив красные губы: казался он черным и злым петухом, исступленно нацелившимся на противника; и - молчал; но я ждал, что он "выпалит":
"Выпалил":
- А напрасно ругаете проституцию вы, - заплясала бородка его над рабочим, - бывали священные проституции: песни и "плясти"! (Он "ка" иногда не умел выговаривать.) Рабочий же, вспыхнув, сказал:
- Нехорошо говорите!
И законфузился.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С А. А. - я в то время не состоял в переписке почти; в биографии Блока, написанной М. А. Бекетовой, нас встречают сведения, что А. А. пережил, как и я, в то время - обостренный интерес к темам нашей тогдашней общественности: "Несмотря на всегдашнее отвращение к политике, к партийности... ему стали близки по разрушительному духу некоторые политические деятели... Наряду с подлинными деятелями стали попадаться авантюристы... Ал. Ал., крайне доверчивый и неопытный, попадался. Но посещавший его "товарищ Андрей" и некая молодая революционерка Зверева оказались... подлинными... Ал. Ал. приходилось часто встречаться на вечерах, где под "благовидным предлогом", сборы шли все туда лее. И потому, неизменно тяготясь такими выступлениями, он не позволял себе от них отказываться..."20
Зиму 1907--1908 [годов] А. А. проводил в Петербурге в заботах и интересах, совсем схожих с нашими; разойдясь решительно в литературных платформах, вдыхали мы оба все ту же стихию, естественно вызывавшую необходимость помощи нелегальным; и я надрывался от лекций; и я, как А. А., - "попадался": лекции в "пользу" большевиков устраивала мне Путято21, которую скоро потом уличил в провокации: Бурцев; объяснялись провалы всех сборов и конфискация денег полицией; и объяснялись аресты; полиция почему-то меня не тревожила.
К концу 1907 года я укореняюсь в Москве; интересы мои сконцентрированы на деятельности московских кружков; в интересе к Москве, между прочим, сказалось разочарование петербуржцами; мысленно поворачиваюсь спиной к Петербургу; приезды в Москву петербуржцев меня заставляют порою болезненно вздрагивать. Более сближаюсь с представителями московской молодой литературы; особенное расположение и приязнь начинаю я чувствовать к В. Ф. Ходасевичу и к покойному С. В. Киссену (Муни); и часто заходит ко мне очень бойкий студент (еще юноша), - А. М. Эфрос; встречаюсь с Б. А. Садовским; с Соловьевым соединяет меня та же дружба; мы видимся у него на собраниях; на вечерах Соловьева знакомлюсь с талантливыми студентами: с А. К. Виноградовым22 (будущим музейцем) и с другом его, вскоре умершим поэтом Ю. Сидоровым; из посещающих Соловьева запомнились: Ю. П. Бартенев2324, С. В. Гиацинтова25 (будущая артистка), Л. Л. Эллис, Н. П. Киселев, Г. А. Рачинский, Свенцицкий, А. Г. Коваленская; протягиваются связи между мной и Нилендером, канувшим в философские проблемы, нащупывающим огромные, но еще самому неясные мысли о гностиках, об орфических гимнах26, о культах Гекаты27 и о проблемах мистерии: и под влияньем Нилендера начинаю почитывать кое-какую литературу, затрагивающую эти предметы; прочитьшаю исследование Новосадского "Об орфических гимнах"28; и Лобек29, Фукар30, Роде31, Бругман32 теперь начинают во мне говорить; назревает стремленье к формальному методу изученья поэзии, оформленное в исследованиях о ритме (позднее); общение с Нилендером, с Соловьевым, с Б. А. Садовским обогатило критический кругозор.
А в другом направленьи - философское определенье мое; появленье Булгакова, Трубецкого, Бердяева внесло новую вовсе струю в жизнь Москвы: в Университет пролились струи воздуха; академический консерватизм теперь - рушился; боящийся новых веяний мысли проф. Лопатин, талантливый кн. С. Н. Трубецкой, для которых явление философов, пытающихся читать рефераты о Ницше, казалось шокингом - теперь не влияли. В академической философии московского Университета был прежде свой кодекс приличий: преследовался всякий привкус неокантианства; философы, интересующиеся Когеном33 и Риккертом, рисковали: не быть оставленными Трубецким и Лопатиным; внесение афористического тона в доклады - строжайше преследовалось, как философское декадентство; и декадентов, и символистов - боялись; боялись дионисического потока, явления новой породы людей: интересующихся проблемами философии символистов; боялись философов, скашивающих на символистов глаза; после афористического доклада А. К. Топоркова, оставленного при Университете Лопатиным, университетская карьера закрылась докладчику; интересующемуся философией Белому было передано негласное предостережение, исходящее от философского ареопага Университета: решительно воздержаться от поступления на филологический факультет; философия не для него-де; но "символист" не последовал благому совету, он стал посещать семинарии Лопатина; но проф. Лопатин попытки к участию в коллоквиуме студента Бугаева старался всегда оборвать указанием, будто бы он, Лопатин, не понимает его; и однажды Бугаев был вынужден заявить: непонятен не он, а философ Артур Шопенгауэр, которого он цитирует.
Так боролся московский Университет с когенианцами, ницшеанцами, декадентами; позволялись занятия Лейбницем, Владимиром Соловьевым и Л отце; не разрешались занятия - Когеном, Риккертом, Наторпом34, Нищие и Штир-нером; подозрительно относились к растущему религиозному устремлению; Мережковский конечно же - был одиозен; Бердяев, Булгаков - весьма подозрительны: и "церковника" боялись в Университете; поступлением талантливого математика П. А. Флоренского в Духовную Академию был весьма оскорблен очень-очень почтенный проо^юссор, ему предлагавший остаться при Университете; пугались небывалого фактора: бегства ученых в становища "диких", -- или в журналы, окрашенные декадентами, или в секцию истории религии, или на диспуты Литературно-Художественного Кружка; путались "декадента", "попа", "когенианца" -- в стенах Университета; а наиболее талантливая философская молодежь (Фохт, Эрн, Кубицкий, Топорков, Гордон, С. А. Кобылинский) или сплачивалась в кружки для изучения Канта, или - якшалась с декадентами, или же "запускала афористическими ананасами" (Топорков), или же ездила по епископам (Эрн); экономист Кобылинский стал Эллисом, а учитель его, И. X. Озеров, выпустил книгу, подобную "Так говорил Заратустра" под псевдонимом "Ихоров"; физик Бачинский35 вдруг выпустил книжечку "Облака", подражающую симфонии Белого: под псевдонимом "Жагадис "; да, да: вот и сын Бутаева - стал Белым; внук историка Соловьева - сотрудник "Весов", Даже сам глава ереси, Брюсов, и он был когда-то - horribile dictu36 - оставлен при университете строжайшим Герье37
Спасение продолжалось до 1906 - 1907 года; после же позицию непримиримости сдали; и представители философского ареопага явились среди декадентов, в кружке молодых когенианцев, на заседаниях религиозно-философского Общества; моя лекция в философском кружке у Морозовой с возраженьями мне Лопатина, Е. Н. Трубецкого, Бердяева, проф. Северцева38 и др. - не выглядела скандалом. Салон же Морозовой сыграл видную роль в том смещении недавних границ между замкнутыми недавно кружками; дружба Морозовой со мною, с Метнером, с князем Е. Н. Трубецким, с В. М. Хвостовым, Рачинским, Лопатиным, с представителями неокантианства Кубицким и Фохтом, чуткость ее, восприимчивость и умение сглаживать острые углы меж кружками - естественно создали из Морозовой незабываемую фигуру, которая оставила след в истории умственной культуры Москвы двух истекших десятилетий; с другой стороны: удивительная по благородству и честности, самокритике и постоянному исканью путей личность князя Евгения Трубецкого способствовала изменению тона университетского круга к нам. Евгения Николаевича помню я: с недоумением в нас вперенного, не понимающего нас вовсе, но не встречающего нас с той глупой усмешечкой, с которой встречали нас все; потом уже помню его, нас едва понимающего; понимающего с трудом, наполовину почти; и наконец: помню я удивительную перекличку меж нами на лекции его "О смысле жизни" -- в моем ответе ему, в его ответе мне: выяснилось почти совпадение наше в моральной платформе; и никогда не забуду его благородства в защите меня против выдвинутых нареканий за книгу "Рудольф Штейнер и Гете в мировоззрении современности"39. Вспоминаю покойного: в вечных усилиях честно понять, осознать, подойти к противоположным и далеким воззрениям, разобрать их, осмыслить; смешка не бывало в нем; помню его - в расширении кругозора, стремящегося к конкретному и включающему такие детали культуры, как изучение иконографии, которой он стал знатоком к концу жизни. Е. Н. Трубецкой был решительно тут противоположен блестящему брату (С. Н.), более чем он философу par excellence, но - и более ограниченному, узкому в сношеньях с людьми.
В тяжелых разочарованьях Петербургом невольно встает перед мною великолепная фигура Морозовой; получаешь, бывало, тяжелый и сине-лиловый конверт; разрываешь: на толстой бумаге большими красивыми буквами четко-четко так выведенные слова: "Милый Борис Николаевич, приходите такого-то числа: посидим вечерок. М. Морозова".
Идешь с радостью - на угол Смоленского бульвара и Глазовского переулка; звонишься: тебя провожает лакей мимо грузной египетской неуютной передней, красивого, неуютного зала в уютную, белую комнату, устланную мягким серым ковром, куда выходит из спальни такая большая-большая, такая прекрасная, вся сияющая тихим светом М. К.; усаживается; лакей ставит маленький столик (для чая) и начинается многочасовой разговор: о путях, судьбах жизни, о нравственном долге - не унывать. Маргарита Кирилловна поддерживала меня своим мягким эпическим пафосом в трудные годы мои; она чуяла глубокое, внутреннее отчаяние во мне - и вызывала меня на откровенность, чтобы смягчить мою боль; ласково бывало смеется; глаза же - (великолепные, сверкающие, голубые) - впиваются в душу и разговор переходит с религиозного или морального обсуждения темы дня на конкретнеишие переживания моей личной жизни; да, - прямо скажу: мы ходим к Морозовой за моральной поддержкой; выкладывать ей все-все: о себе, о своих отношениях к людям; рассказывал ей о моих отношеньях с А. А. и Л. Д.; Маргарита Кирилловна молча слушает, помнится, вся закутавшись в мягкую уютную тальму; лишь вспыхивающие блеском ее бриллиантовые глаза играют бывало переживаниями твоей личной жизни.
Порой у нее заставал я покойного Льва Михайловича Лопатина, кажущегося очень маленьким, тонущим в кресле перед крупною Маргаритой Кирилловной, потирающим слабенькие ручки; выставив длинную, седоватую коз-ловидную бороду, он блистает лопающимися от блеска очками; и слышится его характерный смешок - "хо-хо-хо " -- кривогубого рта; у автора "Положительных задач философии" были склонности: всего на свете бояться, попугивать всех; он рассказывал страшные очень рассказы о привидениях, упырях; и был в диком испуге от собственных слов; он таращил тогда зеленоватые малые глазки и как-то блеял овечьим оттянутым ртом; он - рассказывал мастерски; он боялся собак; он захаживал часто тайком в помещение спиритического журнала "Ребус" -- к редактору, Чистякову40. М. К. мне, смеясь, рассказывала о том, что Лопатин едва ли прочел сам хотя одну только книгу из когенианской литературы; но знал содержание многих тех книг - из пересказа профессора В. М. Хвостова; оба жили они в одной местности летом однажды; и - часто гуляли: вдвоем; и Хвостов на прогулках систематически, глава за главой, пересказывал вдохновенно Лопатину содержание книжек Наторпа, Когена, Риккерта; Лопатин же слушал, запоминал; и вернулся в Москву вооруженный познаньем Хвостова; поставил он целью себе: гнать все это из стен Университета (в бытность Когена в Москве, Университет отличался блистательным отсутствием профессоров на чествовании Когена: представителем чествования оказался неугомонный Баян всех чествований
- Рачинский). Лопатин последние годы почти не читал по предмету своей специальности, по философии; читал - Веньямин Михайлович Хвостов, не философ (юрист); одно время Хвостов принялся основательно за изучение Риккерта, на реферат о Риккерте Рубинштейна41 привел за собою он выводок слушательниц (с женских курсов); завзятый он был феминист; более нежели профессорской деятельностью интересовался он делами женской гимназии Хвостовой, жены своей; многие годы боялся закрытия он начальством гимназии этой; боязнь его делала очень робким по отношению к начальству; но наконец: выказал и он героизм, присоединившись к профессорам, подавшим в отставку (в эпоху Кассо42).
Хвостова встречал у Морозовой; и меж нами возникли хорошие отношения: он с симпатией обо мне отзывался всегда.
"en trois", когда собиралися мы у Морозовой с Метнером, или когда приезжала Морозова к Метнеру; мы затворялись в уютнейшей комнате Метнера; о чем мы не спорили? Разговор быстро делался искристым; в Метнере было много чудесного блеска; в Морозовой - музыкального слуха к оттеночкам мысли; впадали мы в шутки и в шаржи, изображая знакомых: Лопатина, Эллиса и Рачинского: и Морозова заливалась таким заразительным смехом; а я для уюта садился на мягкий ковер перед ней, перед Анной Михайловной Метнер, иль забирался под письменный стол; и оттуда я с пафосом проповедовал что-нибудь; я и Метнер устраивали порою атаки на князя Е. Н. Трубецкого, подчеркивая его непонимание нас; Маргарита Кирилловна воодушевлялась, отстаивая Трубецкого.
- Да, в Евгении Николаевиче тяжелодумие есть; у декадентов же - тонкость; где тонко - там рвется; на декадентов не положилась бы я ни за что; а на Евгения Николаевича полагаюсь вполне...
И из слов ее князь Трубецкой вырастал - стражем Руси.
У нас были общие темы бесед: ритм культуры, культура музыки, Ницше
- Вагнер, Россия, Германия; многое из теперешнего взгляда на генезис культуры вынашивал я во время бесед "en trois"; поднимая те темы "en deux" (с М. К. Морозовой) забывался, в рассеянности обращаясь к Маргарите Кирилловне:
- Нет, позвольте, позвольте же, Эмилий Карлович!
Морозова забавлялась перемещеньем имен: было в ней очень много уютного, детски простого; и крупного вместе; и было в ней много порою величия, официальности - в другой обстановке; в большой своей шляпе с султаном, в великолепном наряде, в блистании бриллиантов - напоминала какую-то "великую княгиню" она; я шутил: называл ее "дамой с султаном".
Так в нашем trio (Э. К. Метнер, М. К. Морозова, я) находил я поддержку; другим таким trio являлось для меня соединение Эллиса, Метнера и меня. С появлением Метнера, с возобновлением наших свиданий, естественно прерванных его жизнью в Нижнем43, невольно я свел его с Эллисом, мне родным в трудных днях моей жизни; и Метнер поддался влиянию вспышек "гения" в Эллисе, даром импровизаций его, даже пылкою нетерпимостью. Наш союз заключался во имя какой-то совместной культурной работы - в грядущем; Э. К. в эти месяцы вел музыкальный отдел "Золотого Руна", никому не нужного органа; разумеется, что работа в нем не удовлетворяла Э. К.; мы с Эллисом начинали все более чувствовать тяжесть работы в "Весах": в эти месяцы наша тройка вынашивала восстание к жизни издательства "Мусагет", которого мы оказались редакторами.
В 1908 году на горизонте Москвы появился С. В. Лурье44, преисполненный планами и проектами реформы захиревающей "Русской Мысли", куда он хотел влить и нас, символистов; для этого надо было ему ликвидировать для чего-то "Весы", которые оставались для нас единственным, символическим органом (мы чувствовали себя - "партией символистов": особенно Эллис средь нас разжигал дух партийности); С. В. Дурье замышлял ликвидировать "Московский Еженедельник" Е. Н. Трубецкого45, издательницей которого была Маргарита Кирилловна. Нас поразили тревожные слухи о том, будто Брюсов с Лурье за спиною у нас переговариваются о том, как удобнее покончить с "Весами"; В. Брюсов, которого подняли мы на щит и который был нужен, как знамя, - передавался "чужим", топя собственный орган; и - нас; тот поступок его рассердил нас до крайности; в нем мы увидели явно измену "заветам"; мне помнится: с возмущением передавал это все я Морозовой; "Еженедельник" Евгения Трубецкого был чужд; в Трубецком уважали мы "чистого" человека; "Еженедельник" был чист, хотя скучен; "Весы" были едки и крайне нужны: возмущались тому, что Лурье собирался создать подрумяненный модернизмом журнал на обломках других, долженствующих быть уничтоженными; возмущалась Морозова; с нею решили препятствовать этим проектам Лурье: и отстаивать "Еженедельник"с "Весами"; "аргонавтами", нами; и та перекличка оформилась после: приятельскими отношениями двух издательств ("Пути", "Мусагета"); в "Пути", издательницей которого стала М. К., соединилась группа деятелей религиозно-философского общества; а в "Мусагете " сошлись "аргонавты".
Следствием действий Брюсова, было растущее недоверие к Брюсову; и - растущая ему оппозиция; группа "Весов " начинала уже распадаться; 1908--1909 годы - естественная агония "Весов". Так С. А. Поляков, официальный редактор-издатель, уехавши за границу, уведомил Брюсова в конце 1908 года о том, что "Весы" не намерен он издавать. Брюсов тогда уже предлагал издавать "Весы" нам; мы разыскивали капиталиста; и мне поручили тогда обратиться за помощью к С. И. Щукину46, относившемуся симпатично к "Be"; обратился я к Щукину через Анну Михайловну Метнер; и Щукин ответил: он лично не дал бы "Весам" ничего; если мне "Весы" нужны и если считаю я бытье их совсем неизбежным, он даст мне субсидию, а не "Весам", как журналу. Но я отказался.
С. А. Поляков по настоянию нашему решил на год продолжить "Весы"; 47, Соловьева, Эллиса и меня; последнее время существованья "Весов" был я, помнится, заведующим отдела статей; и, собственно, - всего идеологического направления; в Комитете "Весов" "Весов" окрашены недоразумениями между Брюсовым, Ликиардопуло, Поляковым; старые сотоварищи Брюсова, исконные "скорпионы" (С. А. Поляков, Балтрушайтис) вполне в нем разочаровались.
1 Добронравов Николай Павлович - протоиерей, историк церкви.
2 ... Носимый на копьях - слова херувимской песни, которая сопровождает таинство евхаристии (святого причастия).
3 Паганини Никколо (1782--1840) - итальянский скрипач и композитор.
4 Метнер Карл Карлович (1874-1919) доверенный правления акционерной компании "Московская кружевная фабрика", брат Э. К. Метнера.
5
6 Гольденвейзер Александр Борисович (1875--1961) - пианист, композитор, профессор Московской консерватории.
7 Конюс Лев Эдуардович (1862-1933) - композитор, музыкальный теоретик.
8 Штембер Виктор Карлович (1863-1920) - художник, двоюродный брат Э. К, Метнера.
9 Речь идет о лекции "Символический театр". См, также ком. 51 к гл. 7,
10
11 Баженов Николай Николаевич (1857-1925) - профессор-психиатр, общественный деятель.
12 Яблоновский (наст. фам. Потресов) Сергей Викторович (1870--1954) - литературный критик, фельетонист, сотрудник газеты "Русское слово".
13 Любошиц Семен Борисович (1859--1926) - журналист.
14 Ашешов (у Белого: Ашешев) Николай Петрович (1866--1923) - критик, журналист.
15
16 Эфрос Николай Ефимович (1867- 1923) - театральный критик, историк театра, журналист.
17 Бунин Юлий Алексеевич (1857 1921) литератор, публицист. Брат И. А. Бунина.
18 Попов Иван Иванович (1862 1942)...... журналист, публицист.
19 Дживелегов Алексей Карлович (1875--1952) - историк литературы, театровед.
20
21 Путята (у Белого: Путято) Ольга Федоровна - устроительница благотворительных мероприятий в пользу революционных организаций, провокатор.
22 Виноградов А. К. - сотрудник московских библиотек. Теоретик библиотечного дела.
23 Имеется в виду Бартенев Петр Иванович (1829-1912) историк, археограф, редактор-издатель журнала "Русский архив".
24 Оленин Александр Алексеевич (1865 1944) композитор, музыковед. Брат М. А. Олениной-д'Альгейм.
25
26 Имеются в виду литургические тексты, использовавшиеся в культовой практике секты орфиков и дошедшие до нас в составе сборника орфических текстов III--IV вв.
27 В греческой мифологии Геката богиня мрака, ночных видений и чародейства, богиня колдовства. Позднее была отождествлена с Персефоной. Ее атрибутами были факел, бич и змеи.
28 См.: Новосадский Н. И.
29 Лобек Кристиан Август (1781 1860) немецкий филолог-классик.
30 Фукар Поль (1836--1926) - французский ученый-эллинист, автор исследований о религиозных обществах в Древней Греции.
31 Роде Эрвин (1845--1898) - немецкий филолог-классик, близкий друг Ф. Ницше.
32 Бругман Карл (1849--1919) - немецкий языковед, один из основоположников младограмматизма.
33
34 Наторп Пауль (1854--1924) немецкий философ, один из лидеров марбургской школы неокантианства.
35 Бачинский Алексей Иосифович (псевдоним - Жагарис) (1877-1944) - физик, профессор Московского университета; прозаик, критик, публицист.
36 Страшно сказать (лат.).
37 Терье Владимир Иванович (1837-1919) - историк, профессор Московского университета. Организатор Высших женских курсов.
28
39 См. ком. 59 к гл. I.
40 Чистяков Петр Александрович - редактор-издатель (с 1904 г.) еженедельного журнала по вопросам спиритуализма, медиумизма "Ребус", выходившего в Москве с 1881 по 1917 г.
41 Рубинштейн Михаил Матвеевич философ-неокантианец, доцент Московского университета.
42 Кассо Лев Аристидович (1865--1914) - государственный деятель, министр просвещения с 1910 по 1914 г., прославившийся преследованием прогрессивно настроенной профессуры и студенчества.
43
44 Лурье Семен Владимирович (1867--1927) - литератор, журналист, сотрудник редакции журнала "Русская мысль" в 1908--1911 гг.
45 Еженедельная общественно-политическая газета, выходившая в 1906--1910 гг. (редактор-издатель - кн. Е. Н. Трубецкой).
46 Щукин Сергей Иванович (1854-1937) - фабрикант, коллекционер произведений французской живописи конца XIX - начала XX и.
47 Ликиардопуло Михаил Федорович (1883--1925) переводчик, секретарь журн. "Весы".