Горячка
Конец мая. Традиции прошлого года влекут меня в Дедово77: в душное, в мутное, в полное грозами лето, когда по России ходила пожарами все охватывающая стихия крестьянских волнении; распространялися листки "Донской Речи"78; и двигались полчища вооруженных крестьян, босяков, батраков; и - взлетали усадьбы на воздух; и действовал благоразумный крестьянский союз79; встал аграрный вопрос в Государственной Думе; и натыкались на деятелей в черных рубахах (эс-эров), и в ярко-красных рубахах (эс-деков); писал ряд рецензий на Бебеля80, Каутского81, Ван-дер-Вельде - в "Весах" под псевдонимами: альфа и бета и гамма и дельта83. Дышали томительною атмосферою митингов, происходящих в окруте, читали усиленно Гоголя; так полюбили его, что С. М. называл его часто ласкательным: "Гоголек". Всюду виделся - Гоголь, С. М. говорил:
- Помнишь весну прошедшего года, дождливую, тихую: как мы ходили в крылатке - той, дяди Володиной {Покойного В. С. Соловьева.}; все ожидали, как будут цвести колокольчики "Пустыньки"? Нынче - не то... Да - не то. Всюду-всюду: усмешечка этакая. И - припахивает нечистою силой.
- Колдун показался опять84!
А С. М. добавлял:
- Всюду - Красная Свитка...85
Лето - душило.
И я, и С. М. загорели в жару революции; к нам приходили крестьяне: шептали о том, что творится в окрестностях; верили нам; не вели пропаганды; и все же: крестьяне считали - своими, и крюковские извозчики, везя в Дедово, мне сообщали: Н. Н. (земский врач)86 очень здорово агитирует; уж и ловят, и ловят: не могут поймать; и, причмокивая губами, повертывались:
- Но-но!
- А земля будет наша...
- А Коваленские...
Сообщали: вот в этом лесу происходит ночами "митинга"; в Каменке проживает под видом приезжего - настоящий жандармский полковник; все ходит с кошелкою он - "по грибам": и - "митингу" разыскивает.
- А почему это вы говорите?
- Как, барин: вы, стало быть, наш: за народ...
- Почему?
- Как, да нешто у нас понимания нет? Коваленские, - энти другие. А вы да Сергей наш Михайлыч, - за эдакими...
И "политик", причмихнувши носом, повертывался:
- Но-но!
"политик" ломал-таки шапку; выпрашивал щедрый "на чай" у меня. Узнавал впервые о неприязни к В. М. 87 {В. М. был в то время приват-доцентом механики в Московском Университете.} и Н. М. Коваленским88 {Н. М. был председателем Виленской Судебной Палаты.}, дядьям Соловьева, о том недоверии к Александре Григорьевне, знатоку литературы, имеющей вкус к Метерлинку, Ван Лербергу89, Роденбаху90, которого в пику Эллису называл "Роденбахером" я; А. Г., бабушка, - либерально-умеренных взглядов: хвалила она Милюкова91, стыдилась Гучкова92; но - Петрункевичей93 не хвалила за крайность; Н. М. Коваленский ценил октябристов94, хотя называл он кадетом95 себя; был действительным статским96; и - поражал элегантностью: в белом жилете стоял на балконе, играя лорнеткой и, поднимая седые короткие бачки под небо, вздыхал мягким рокотом:
- Солнышко: так я люблю его! Приезжал отдыхать он из Вилыю: на лето.
В. М. Коваленский, короткий и кряжистый; все пришептывал:
- Нет, а по-моему прав - Шмаков...97
"кадету"; и - говорили они: "Коваленские - крепостники!" С демонстративным сочувствием относилась округа к С. М. Соловьеву:
- Покойный Михаил Сергеевич, - тот за народ был: отстаивает, бывало, - от Коваленских.
Так ссоры С. М. Соловьева с П. М. Коваленским за право народа на землю, был "миф", всей округою созданный: как же - такой милый барин, да - против? Шалишь: был за нас...
На С. М. изливали крестьяне совсем уже нежность; старушка крестьянка, увидевши С. М., принялась приборматывать раз:
- А ходи-ходи - тут: да погуливай... И никто-то не тронет тебя, мой голубчик...
Предполагалося, стало быть, что - начнут-таки "трогать"; в Самарской, Симбирской, Саратовской, - и очень как "трогали".
Я, как друг Соловьева, был тоже причислен к народолюбцам - без всяких стараний; С. М. таки хаживал к девкам и парням, на их хороводах бывал; и вечерами просиживал в избах; я - нет: но считалось: я есмь закавыка та самая, от которой все прочее"; а что я не хожу на "митинги", -- политика; и уверен я: что если бы я проноведывал консервативные взгляды, - не верили б: тоже политика -- для отвода: я "есмь" заковыка такая, которая... от которой... ну: И обдавали симпатией революционные Степки, Егорки. Ведь вот: либеральная критика дружно ругала за чуждость народу; народ, не читавший меня, через Егорок, Ивашек и Степок гласил: я та самая "заковыка" и есмь.
Это чувство всегда поднималось во мне при касании с подмосковной деревнею - вплоть до лежания в больничной палате уже в 21 году98, где прошло предо мной до шестидесяти человек (лишь крестьян, да рабочих); когда покидал я палату, - палата меня провожала огромной сердечностью: жали мне руки:
- Непременно весною наведывайтесь к нам; - к нам, в Рублево: к водопроводчику!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Проживая бок о бок с семьей Коваленских, встречаяся за столом каждый день, мы по-разному переживали события времени (Думу, разгон ее99, Выборгское воззвание100, митинги), кроме того: Коваленские - нарывалися (вплоть до случайно попавшего камня в окно); переходили от страха к сильнейшему раздражению; мы себя ощущали, как рыба в воде; и естественно: происходили горячие перепалки; А. Г. начинала бледнеть, сжимаясь в дрожащий комочек, в своем черном платьице, в черной косыночке (делалась из году в год она сморщенней, меньше, субтильнее); и откидывалась с ироническою улыбкою в кресло. По вечерам мы ходили в село Надовражино, к сестрам Любимовым (те - за народ!); пели песни щемящие:
Догорай моя лучина, -
Догорю с тобою я.
А в селе Надовражиие умирала в селе колдунья; и революционные парни божились, что видели "еху лесную" {Эхо.}. Общение с Н. M. Коваленским мне делалось все трудней и трудней; я ему стал казаться "отъявленным социалистом";
Моя нервность питалась другим обстоятельством: бурною перепискою с Блоками, ведшею прямо к разрыву; забрасывал Блоков я залпами писем, мобилизируя все свои взгляды на ценность и разрушая их тактику поведения тяжеловеснейшею артиллерией: Кантом, Когеном, Евангелистом Иоанном, профессором фрейбургским Риккертом, чтобы построить из Риккерта, Канта, Когепа - экстравагантнейшее биографическое разрешение поединка идеологий; и доказать им: они - лицемеры; и - контрреволюционеры: буржуи, схватившиеся за мещанский уклад (мне впоследствии признавалась Л. Д., что огромный пакет моих писем сожгла она в печке); Л. Д. с темпераментом отпарировала удары мои, обвиняя меня в святотатстве, в абстрактности, в "Mania grandiosa"101; из ссылок моих на апостола Павла она заключила, что объявляюсь Христом (так потом передали мне: вообразите же всю мою ярость: из толкования "Gegenstand der Erkenntniss"102 {Сочинение Риккерта.} вдруг вывести все это; а еще - философка, сдававшая "Канта" Введенскому103!). Блок писал меньше: и - очень невнятно.
Я с каждым письмом отрезал себе путь примирения; все - компромисс; я дал клятву себе: компромиссам не быть: быть - по-новому! И бродя по сухим пропыленным дорогам, певал:
Отречемся от старого мира:
Отряхнем его прах с наших ног!
Там, где ценностей в отношениях нет, - их взрывают. С людьми? Что ж из этого. Ценность - надчеловечна: гносеологическому субъекту сознания нет дела до гибели эмпирических оболочек. Пусть - смерть: все равно; упирался я тут в психологию террориста; вопрос, от которого я не мог отвертеться, - убийство; и акт, некий акт, кой должен свершить... стало быть... есть?.. Россия жила этим: экспроприации, покушенья, убийства! И все я - оправдывал; чаще вставало:
- А - можешь убить?
Отвечал:
- Не могу...
Отвечало:
- Так, стало быть, - смерть тебе!
Мысль о самоубийстве, болезненная фантазия, тут разыгрывалась на протяжении месяцев; я бродил по сухим пропыленным дорогам, мурлыча:
" пали в борьбе роковой...
- Да, колдун показался опять...
- Жив Данило...
- Как будто жупан красный в зелени...
- Это - Красная Свитка...
С. М. поднимал загорелую голову; и с демоническою усмешкой цедил:
Да, да, да: припалили деньки "Гогольком"!
- Что колдунья, - жива еще?
- Все еще!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не было мне ни покоя, ни отдыха; и я бросался в Москву; и оттуда - обратно; попал невзначай раз к себе я в имение {Тульской губернии Ефремовского уезда.} да и застрял там дней двадцать, отделывая симфонию "Кубок Метелей"104, отрывки которой читал я зимою А. А.; произведение это полно экзальтации; Блок уже после сказал: "Это - страшная вещь; и - кощунственная!" Предавался писанию мрачных стихов, вроде:
Ждут: голод да холод - ужотко;
Тюрьма да сума - впереди.
Свирепая, крепкая водка,
Огнем разливайся в груди.105
Или:
В хату мою:
До зеленых змиев -
Напою...106
И писал "Панихиду" {Поэма.}.
Твердь - необъятна!..
На желтом лице моем выпали
Пятна.
Цветами -
Засыпали.
Свечами -
Заставили.
Устами - Прославили.107
Помнится очень - пивные, московские, где беседовал с почтарями, с извозчиками, с забулдыгами просто на тему, что лучше погибнуть нам всем, чем так жить; те же самые кабачки и пивные явились у Блока: в стихах, в драматическом перле его, в "Незнакомке"10*. Один разговор свой потом описал в "Петербурге" я.
Мать эти месяцы проводила в Мариенбаде и в Мюнхене; жил я в деревне один; иногда с управляющим мчался верхом я по желтым овсам, проповедуя:
- Эти овсы есть грабеж у крестьян...
Управляющий, бородатый кулак, - не перечил. Однажды поехал я к Старогальскому священнику: чай пить; и проповедовал: "Время, пространство суть формы наглядного представления". Батюшка тихо молчал, а потом разошлася молва по округе, что барин, мол, - так себе: не в себе, мол.
- Как же: батюшке сказывал, будто пространства и нет.
Обитатели тульских пространств возмутились моим нигилизмом (два года я не был потом в этом месте; и - утверждали, что усадили меня на Канадчиковой, на даче {Канадчикова дача - сумасшедший дом}. Все - батюшка!
Да, - приходили украдкой крестьяне (украдкой от управляющего); и - развивал свои взгляды: - "Крепитесь: земля будет ваша: не надо усадьбы палить; организуйтеся лучше в крестьянский союз". Тихо слушали: и - кряхтели; и был на меня настоящий донос Николаю Петровичу, земскому, часто бывавшему прежде у мамы и потому положившему дело "О подстрекательстве помещика Б. Н. Бугаева к разграблению собственного имущества" - под сукно (это верно донес управляющий наш); добродушнейший Николай Петрович собрался было меня вызвать и посоветовать мне удалиться из Тульской губернии (временно, разумеется, - пока нервы мои не в порядке!), да я в это время уехал: тянуло к С. М. 109 Говорили потом, что уже навострил свое ухо урядник, да земский его уломал; этим дело и кончилось.
Как я, был С. М. очень мрачен, вынашивал программу слиянья с народом; внушил себе мысль, что он должен жениться на девушке, на крестьянке, служившей кухаркой у М., в Надовражине; предложения ж сделать не мог, неуверенный в чувствах крестьянки, своих, но уверенный в чувствах А. Г. Коваленской при этом известии.
О, грозные, знойные - дни, вечера, когда небо казалось багровым, а мы, обозленные, твердо готовые биться за новую жизнь, разжигали друг друга - свершить акт восстанья; женитьба ли, бомба ли, посрамление ль Блоков, Н. М. Коваленского - будет, что будет! Мобилизировали: я - Ницше и Риккерта; а С. М. - отцов церкви, эсерство, идиллии Феокрита110, Некрасова; он во мне вызывал в это лето тот образ, который потом воплотился в Дарьяльском, а Надовражино после сказалось селом Целебеевым111 мне; доказавши себе обязательность некоего революционного акта, - я шел то же самое энергично доказывать Блокам (в котором письме?); а С. М., натянув сапоги, надев красного цвета рубаху и нахлобучив на голову вместо шапки рогатый еловый венок, отправлялся бродить по окрестностям (верст по пятнадцати, по двадцати он отмахивал в день).
Помню: вечер. С. М. измеряет окрестности; я - на террасе, в качалке: в руках - томик Гоголя ("Страшная Месть" или "Вий"). Уж М. В. Коваленский из ближнего домика унывает роялем и тащится пальцами по "Уймитесь волнения страсти"112, с грехом пополам доплетается до места: "Дуу-уу-ша ии-стаа-ми-лась... в рузлуу-уу!" и на "у" непременно споткнется; и - тащится сызнова.
Или: опять-таки - вечер; терраса: семья Коваленских доказывает несостоятельность политических убеждений моих; я - доказываю обратное: необходимо немедленное отчужденье земли; тут А. Г. Коваленская поднимает дрожащими челюстями свой рот, чтобы выразить всю наглядность такой легкомысленной меры: трясется в настурциях; Николай же Михайлович, втягивая оглушительный запах левкоев, играет лорнеткой на беложилетном своем животе; и другою рукою отмахивается малюсеньким веером; очень седые его бакенбарды - презрительно вздеты; и ясные доводы - вовсе не ясны ему:
- Не понимаю...
Мы шумно встаем, гремим стульями (я и С. М.); и - идем в Надовражино: вместе с Любимовыми подивиться непониманью Н. М. И - затягиваем:
"Вы - жертвою пали..."
Моя экзальтация крепла; и после письма Любовь Дмитриевны я решаю немедленно выехать в Шахматово (оно рядом почти: одна станция); но - сознаю, что не буду я принят в усадьбе; решаю - остановиться в избе, в деревушке поблизости; но С. М. отговаривает.
А. А., судя по письмам, переживал тяжелейшее лето; в нем сказывалось противление против тем, привлекавших недавно его; в стихотворении, относящемся, по-видимому, к Л. Д. и написанном в августе, он заявляет:
С тобою смотрел я на эту зарю -
С тобой в эту черную бездну гляжу.113
И далее:
Кто кличет? Кто плачет?
. . . . . . . . . . . . .
Куда мы идем? Воскреснем?
Погибнем? Умрем?
Попадаю случайно в Москву: продолжаю обстреливать Блоков оттуда; и - получаю записку: Л. Д. и А. А. собираются на день в Москву {Между прочим, А. А. приезжал переговорить с редакцией "Золотого Руна".} объясниться114; жду; утром однажды звонятся: посыльный: А. А. и Л. Д. сидят в "Праге" и - просят туда; я - лечу; я - влетаю на лестницу; вижу, что там, из-за столика, поднимаются: ласково на меня посмотревший А. А., и спокойная, пышущая здоровьем и свежестью, очень нарядная и торжественная Л. Д. (ей одной было видно всех легче); она ставит решительный ультиматум: угомониться. Я - ехал совсем на другое; я думал, что происходит полнейшая сдача позиций мне Блоками; едва сели, как вскакиваю к удивленью лакеев; и - заявляю:
- Не знаю, зачем вы приехали... Нам говорить больше не о чем - до Петербурга, до скорого свидания там.
- Нет, решительно: вы - не приедете...
- Нет...
- Да...
- Нет...
- Прощайте!
И - направляюся к выходу, останавливаемый лакеем с токайским в руке; я - расплачиваюсь; Блоки, тесно прижавшись друг к другу, спускаются с лестницы; я - нагоняю: Л. Д. очень нервно обертывается; и в глазах ее вижу - испуг (как в той сцене с щипцами, - у Мережковских); я думаю, что она верно думает, что я думаю - что-то недоброе; и я думаю на думы о думах: да, да, - удивительно сензитивно115; но - успокойтесь: не это грозит, а - другое, о чем вы не знаете. Показалося мне, что Л. Д. показалося, что имею в кармане оружие я.
Все втроем мы выходим; расходимся перед "Прагою"; Блоки - по направлению к Поварской, я - к Смоленскому рынку.
Мы - не простились.116
Я через два уж часа лечу в Крюково, сваливаюсь к С. М., ни на что не похожий; С. М. со мной возится; тут нелепая мысль посещает меня: уходить себя голодом; пробую втихомолку не есть (ем для виду); и попадаюсь с поличным: С. М. Соловьеву.
Не выгорело!
А через несколько дней происходит огромная ссора с Н. М. Коваленеким (политика!): я не могу оставаться с "реакцией"; и С. М. - то же самое; мы - попадаем в Москву, очень душную, грозную; я - запираюсь в пустой, нафталином пропахшей квартире; и вот - взрыв Столыпинской дачи117
- Ага, - видите, видите: все уже рвется.
- Не испытывайте судьбу!
Революционное настроение мое - максимально; вытаскивают к Рачинским меня; мы сидим там: С. М., я и Эллис; Рачинский гремит против наглости экспроприаторов, против убийств; а я - возражаю:
- По-вашему Лик Христов - на Гучкове...
Рачинский, выпыхивая дымками, задорно подхватывает, что скорей на Гучкове; тогда в совершеннейшем бешенстве вскакиваю; и - заявляю:
- Когда это так, я - отказываюсь от такого Христа: от Отца и от Духа! И - убегаю; в пивной я просиживаю за бутылкою пива с хмелеющим почтарем; мы - решаем: так жить невозможно. И я запираюсь опять на квартире своей; и моя медитация: переживание человеческого убийства, переживание до мельчайших подробностей террористического поступка (да, да, - не предложить ли себя террористам?); переживаю себя - убивающим: себя самого (жест Л. Д. обернувшейся на меня - там на лестнице, в "Праге" - инстинкт, диктовавший ей страх: ну и аура же была у меня!). Да, я был ненормальным в те дни; я нашел среди старых вещей маскарадную черную маску: надел на себя, и неделю сидел с утра до ночи в маске: лицо мое дня не могло выносить; мне хотелось одеться в кровавое домино; и - так бегать по улицам; переживания этих дней отразились впоследствии темою маски и домино в произведениях моих:
Я в черной маске: в легкой, красной тоге
Или:
И полумаску молотком
Приколотили к крыше гроба.118
Или:
Только там по гулким залам,
Там, где пусто и темно,
С окровавленным кинжалом
Пробежало домино.119
Тема красного домино в Петербурге -- отсюда: из этих мне маскою занавешенных дней протянулась за мной по годам.
Ко мне хаживали: лишь С. М. Соловьев, да всегда пребывающий в состоянии сумасшествия Эллис, который в то время завел очень-очень рискованные знакомства с экспроприаторами-максималистами; и решал, как мы все, тот же страшный вопрос: о назревающем и в частности, - спрашивал он меня, - не вступить ли ему в совершенно реальные отношения с экспроприаторами: я его отговаривал; А. С. Петровский, которого мало я видел в то время, переживал тяжелейшую личную драму. Так мы, аргонавты, переживавшие зори, теперь превратились в моральном сознаньи почти что в преступников; каждый прошел над вопросом о долге убийства по-своему.
Здесь отмечаю, что нота убийства и взрыва была лейтмотивом того переходного времени; может быть, лучшие переживали убийство (одни совершенно реально, другие - в себе); большинство - разлагалось: в двусмыслице, в вялости, в крепнувшем сексуализме; и настроение это окрепло в "Огарках"120, в Каменском121, и в "Санине" Арцыбашева122.
Неистовый Эллис, бывало, сидит у меня: не удивляется маске нисколько; и экзальтирует; он - взвивает мое настроение; высиживается решение: вызвать А. А. на дуэль; твердо знаю: убить - не убью; стало быть: это - форма самоубийства; от Эллиса прячу намерение это, но посылаю его секундантом к А. А. 123 меня в маске.
На следующий лишь день появляется Эллис; рассказывает: прокачавшися в бричке по тряской дороге, под дождиком, наткнувшися у Шахматова на отъезжающую в Петербург Александру Андреевну, - встречает А. А. и Л. Д. в мокром садике, на прогулке, отводит А. А., передает вызов мой; тут он имеет длиннейшее с ним объяснение. Эллис, передавая это мне, уверяет: все месяцы эти имею превратное представление об А. А.; он - не видит причин для дуэли; А. А. - то же самое он говорил-де ему:
- Для чего же, Лев Львович, дуэль? Где же поводы? Поводов - нет... Просто Боря ужасно устал...
И А. А. -де так ласково спрашивал обо всех мелочах, окружавших меня: ну, - конечно, приехать-де надо мне к ним, в Петербург; кто же может меня задержать? Недоразумение все это!..
Передавая такие слова от А. А., Эллис быстро твердил, перекручивая бородку и дергаясь левым плечом:
- Александр Александрович, - он: хороший, хороший!..
- Вот только: уста-а-алый, уста-а-алый!
И вот: сквозь "химеру" мне выступил образ любимого брата; очнулся я... Эллис же мне рассказал, что Л. Д. и А. А. целый день обо мне говорили; решили: А. А. будет ждать меня осенью в Питере.
- Стало быть то-то и то-то - не то?
- Ничего подобного, - уверял меня Эллис: рассказывал долго, как тихо бродили они по желтеющим, ярко осенним лесам, как А. А. приютил его на ночь, а ночью пришел к нему в комнату, сел на постель и беседовал. С ним - о себе, обо мне и о жизни; потом, разумеется, Эллис читал переводы Бодлера; и проповедовал пересечения планов ("там", "здесь") в символизме - не может быть только correspondence!124
- Correspondence! Понимаете?
Я представил, как, верно, он схватывал Блока за локоть; и - тряс ему локоть; и приближал свои красные губы к лицу, обдавая слюною А. А.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ну, так - так: решено; еду я в Петербург, а дуэли - не быть; и даю себе слово: дуэли с А. А. - никогда не бывать! Эллис мне передал, что А. А. и Л. Д. покидают квартиру125; как странно: переезжаем и мы; покидаю я дом, где родился126
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Нет, какая-то абракадабра!
Приезд в Петербург127 совпадает с перемещением Блоков; Л. Д. пишет мне, чтобы ждал приглашения; мне показалась записка враждебной, но я - скрепил зубы; и протекло: десять дней!
Каждый день ожидал приглашения: не было! Стал тут наведываться Иванов, Е. II.; было ясно, что это - неспроста; неспроста молчит он о Блоках, посматривает на меня; и - как будто с опаской; и - водит гулять; золотым сентябревским деньком мы сидим на скамеечках Летнего Сада, закусываем румяными яблоками.
В этом долгом, мучительном ожидании я простаиваю вечерами на набережной под огромным закатом: в сплошной неизвестности.
Очень запомнился завтрак у Е. В. Аничкова; там собрались: Городецкий, Иванов (В. И.), П. Е. Щеголев128, А. И. Куприн; не понравился мне В. Иванов; из шуточек Городецкого, крепких словечек А. И. Куприна и веселого грохота Е. В. Аничкова он выплетал пресладчайшие Полиелеи; и - аллилуия: Совсем Златоуст! Златокудрый, безбровый и розовый лбом, с очень-очень лоснящимся носом, оседланным крепким пенсне, со стаканом вина заводил разговор о Христе, улыбаясь двусмысленно крепким словам Куприна, заявлению Городецкого:
- Я Христа не люблю...
И на все отвечали "златыеуста" примиряющими полиелейными дифирамбами; я сказал что-то, помнится, резкое. Он покраснел (точно так, как краснело лицо его, когда вдруг нападала "крапивка": страдал он "крапивкою"), покосился, запел на меня неприязненно в нос:
- Ну, да - ах! Ты с все тою же провинциальной, московской моралью!
Подумалось:
- Так: это, стало быть, пресловутая ширина, всеобъятья мистического анархизма...
Позавтракав у Аничкова, мы попали все вместе к А. И. Куприну, проживавшему рядом с редакцией "Мира Божьего"129: присоединился: Осип Дымов130, Ф. Батюшков; от Куприна же отправились на вечер к Ходотову131 (всей компанией) и очутилися в многолюднейшем обществе; сидели там - Косоротов132, Найденов133 (быть может, Юшкевич134); меня поразило, что публицисты из "Нового Времени"135 здесь сидели рядком с неизвестною бородатой фигурой, которую представляли гостям: "Видный деятель революции". И - подымался вопрос: как они могут вместе сидеть? Появился и "паж" (бывший ""), очень модный в те дни тем, что он отказался газетным письмом от дворянства; и - вышел из корпуса. Кажется, - кто-то явился с сенсацией: Трепов скончался136.
Я, живший все эти недели в идейно-обостренной жизни, - с недоумением наблюдал подозрительную общественность петербургской литературы, решив обличить этот стиль в "На перевале" {Отдел, который вел я в "Весах".}.
В те дни разговаривал я и с Чулковым, пытавшимся мне объяснить, что такое мистический анархизм; на словах выходило складнее, чем в книге Чулкова, которую только что разносил я в рецензии137; мне Чулков говорил:
- Как вы можете быть против нас, когда сами вы с Блоком - мистические анархисты!..
При разговоре, как кажется, был Волынский138, который так выгодно отличался от "Вены" {Бывший ресторан, в котором одно время собирались петербургские литераторы.}, тогда возникавшей, своей старомодною строгостью очень хорошего тона; понравился мне он: он звал -- показать философскую библиотеку.
Был у Ф. К. Сологуба на вечере; и познакомился с Кузминым139, "Александрийские песни" которого только что появились в "Весах"140; он меня поразил своим пеньем стихов, своей лысиной, подведенными веками, мушкой, большой бородою; и - синей поддевкой:
- Действительно, - думал я, - смесь: нижегородского и французского...
В. Иванов, златой волосами, златыми речами распелся о крупных достоинствах именно вот такого поэта, как М. И, Кузмин. Сологуб был особенно зол; и все нюхал флаконы с духами. Просили читать меня. Я читал "Панихиду".
Мое появление в "свет" "разбойных" моих нападениях из "Весов" на "Шиповник"141, на "Оры"142, на все петербургское. В, Иванова и А. А. я впоследствии обвинил в покрывательстве всякого хулиганства (несправедливо, конечно).
Все дни проводил я один; долго стаивал я на Неве, под огромным закатом с обидой и грустью.
Раз издали видел А. А. я с угла Караванной; он шел - быстро-быстро, наперевес держа тросточку, высоко подняв голову с бледным лицом, очень злым, с пренадменно зажатым каменным ртом, обгоняя прохожих; мелькнул белый-белый кусок "панама", залихватски заломленной; и - прорыжело пальто: в отдалении; вообразил я, что он сделал вид, что не видит меня; то же самое сделал и я.
Вот - опять: осиянный закат; только здесь, в Петербурге, бывают такие закаты: все - четко, все - чисто; земля - как тарелка; блеск - в окнах; зеленая глубина - не вода; ярко-красные косяки, бледно-розовые вуали на небе; и - трубы, и - трубы, и - трубы; и - ветер от моря: в лицо...
Наконец: получаю записку Л. Д.; ее тон - неприятельский. Шел к ним в туманный и слякотный вечер (они поселилися где-то у Каменноостровского, в маленькой очень квартирке, обставленной бедно: под крышей); неизвестность и трудности заработка диктовали А. А. в эту пору унылые строчки:
Хожу, брожу, понурый,
Один в своей норе.
Придет шарманщик хмурый,
Заплачет на дворе143.
Иль:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Гуляет на дворе144.
Я уверен: такой точно двор открывался из окон:
Я в четырех стенах - убитый
Земной заботой и нуждой145.
Что-то было октябрьское в хмурой квартирке А. А. Впечатление это скользнуло, как сон, потому что меня охватило отчаяние: в пышных, в неискренних выражениях Д. Д. объяснила: они пригласили меня для того лишь, чтоб твердо внушить мне - уехать в Москву; А. А. тихо молчал, опустивши глаза, улыбаясь и не желая подать свое мнение, но, разумеется, внутренне соглашаясь с Л. Д. Не прошло получаса, - катился с четвертого этажа прямо в осень, в туман, не пронизанный рыжеватыми пятнами мути фонарной; и очутился у моста; и машинально согнувшися, перегибался чрез перила, едва я не бросился - о, нет не в воду: на баржи, плоты, вероятно, прибитые к мосту и к берегу (не было видно воды: только - рыжая мгла); эта мысль о баржах - остановила меня; я стоял и твердил совершенно бессмысленно:
- Живорыбный садок! Живорыбный садок!..
Прели запахи.
Я возвратился - на Караванную (я проживал в меблированных комнатах, тех же, которые посетили однажды Л. Д. и А. А. в феврале: с того времени поднялось это все: семь мучительных месяцев!).
Помню, что на столе моем видел пакеты: письмо, не отправленное Мережковским, рецензию на рассказы З. П., только-только написанную; и - буддийскую книгу (как кажется, "Сутта-Нипата"146). Хотел писать матери я письмо, объясняющее все это, дождаться рассвета (тогда можно видеть, где баржи, садки, живорыбные, и - где вода)... Да в таком состоянии и пробыл часов 9 без сна. Эти девять часов медитации мне показали: самоубийство, как и убийство, есть гадость.
А утром - записка от Блоков, другая по тону: преласковая; чтоб немедленно был; уже в десять часов я был там; примирительный разговор состоялся; и даже совсем ничего не сказали: все - страшно устали; все - сразу решили, что следует год не видаться; меня утоваривали - отдохнуть заграницей; и я - согласился.
Даем обещание не видеться: год.
В тот же день уезжаю в Москву147.
Через две с половиной недели я - в Мюнхене148.
Примечания
77 Белый переехал из Москвы в Дедово 22 мая 1906 г.
78
79 Всероссийский крестьянский союз - массовая политическая организация, возникшая летом 1905 г. и просуществовавшая до 1907 г. Союз объединял народническую интеллигенции" и наиболее сознательную часть крестьянства, выступал за мирные формы борьбы.
80 Бебель Август (1840--1913) - один из основателей и руководителей германской социал-демократической партии и II Интернационала.
81 Каутский Карл (1854--1938) - один из лидеров и теоретиков германской социал-демократии и II Интернационала.
82 Вандервельде Эмиль (1866--1938) - бельгийский социалист, руководитель Бельгийской рабочей партии и с 1900 г. председатель Международного социалистического бюро II Интернационала. С 1914 г. в ранге министра вошел в состав правительства Бельгии.
83
84 Аллюзия на повесть Гоголя "Страшная месть".
85 Образ, восходящий к повести Гоголя "Сорочинекая ярмарка" и символизирующий в сознании Белого провокацию, угрозу, смерть.
86 Воспроизводя эти события, Белый называет в Между двух революций земского врача-агитатора Иваном Николаевичем (С. 78).
87 Коваленский Виктор Михайлович (ум. в 1924) - сын А. Г. Коваленской, математик.
88
89 Ван Лерберг Шарль (1861-1907) - бельгийский поэт и драматург.
90 Роденбах Жорж (1855-1898) - - бельгийский прозаик, поэт. Рассказывая в "Между двух революций" о своем пребывании в парижской больнице, Белый пишет, что "оказался в мире, который воспел Роденбах: монастырь, превращенный в больницу, ютился вблизи Люксембургского парка" (С. 168).
91 Милюков Павел Николаевич (1859-1943) - историк, публицист, один из основателей конституционно-демократической партии, редактор газеты "Речь". В 1917 г. - министр иностранных дел Временного правительства,
92 Гучков Александр Иванович (1862--1936) - промышленник, лидер "Союза 17 октября", председатель III Государственной Думы. В 1917 г. - военный и морской министр Временного правительства.
93 "Речь". В 1904--1905 гг. председатель "Союза освобождения" - нелегального политического объединения либеральной интеллигенции.
94 Партия крупных помещиков и торгово-промышленной буржуазии в 1905--1917 гг., возглавляемая А. И. Гучковым и М. В. Родзянко. В Государственной Думе блокировалась попеременно то с кадетами, то с монархистами.
95 Официальное название конституционно-демократической партии - партия "народной свободы". Главная партия либеральной буржуазии и интеллигенции в 1905--1917 гг., ориентирующаяся на создание конституционной и парламентской монархии, на обеспечение гражданских свобод. Лидеры партии - П. И. Милюков, А. И. Шингарев, В. Д. Набоков и др.
96 Гражданский чин 4-го класса, приравнивавшийся к воинскому званию генерала. Лица, его имевшие, занимали высокие должности директоров департаментов, губернаторов и др.
97 Шмаков Алексей Семенович (?--1916) присяжный поверенный, журналист.
98
99 В результате несчастного случая (перелом копчика) Белый был помещен в больницу, где находился с конца декабря 1920 по март 1921 г.
100 I Государственная Дума была распущена 9 июля 1906 г. Воззвание группы депутатов I Государственной Думы к гражданам России (10 июля 1906 г.) с призывом отказаться от уплаты налогов и службы в армии в знак протеста против роспуска Думы.
101 Мания величия (лат.).
102 См. ком, 13 к гл. 4.
103
104 В имении Серебряный Колодезь Белый находился со второй половины июня до первой половины июля. Здесь написана лирическая поэма "Панихида" (Весы. 1907. No 6), позднее разбитая на отдельные "погребальные песни", вошедшие в книгу стихов "Пепел", а также проводилась работа по переделке "Кубка метелей. Четвертой симфонии" (См. о ней ком. 19 к гл. 3).
105 Заключительная строфа стих. "Бурьян" (1905--1908).
106 Неточная цитата из стих. "Горе" (1906).
107 Неточная цитата из стих. "Вынос" (1906), восходящего к 5-й части поэмы "Панихида".
108 "Незнакомка" была опубликована в журн. "Весы". 1907. No 5--7.
109 Белый вернулся в Дедово около 20 июля.
110 Феокрит (ок. 305--240 до н. э.) - древнегреческий поэт, создатель жанра "буколики". Характеризуя душевное состояние С. Соловьева той поры, Белый писал в "Между двух революций": "Он Грецией бредил и бредил народом: соединял миф Эллады с творимой легендой о русском крестьянине <...> Сочетав миф с эсерством ("земля для народа", "долой власть помещиков"), он пожелал омужичиться: "барина" сбросить, женясь на крестьянке" (С. 80).
111 Названы герой и место действия романа Белого "Серебряный голубь".
112 Романс М. И. Глинки "Сомнение" (1838) на слова "Английского романса" Н. В. Кукольника. Строку из этого романса - "Не верю, не верю обетам коварным" - Белый цитирует в письме Блоку от ноября 1903 г. (Переписка. С. 57). Ею названа одна из глав "Кубка метелей".
113 "Ангел-хранитель".
114 Ср. дневниковую запись, сделанную М. А. Бекетовой 7 августа в Шахматово: "Завтра Сатура едет с Любой в Москву по делам своей книги, но, главное, объясняться с Борей. Дело дошло до того, что этот несчастный, потеряв всякою меру и смысл, пишет Любе вороха писем и грозит каким-то мщением, если она не позволит ему жить в Петербурге и надеяться. С каждой почтой получается десяток страниц его чепухи, которую Люба принимала всерьез: сегодня же пришли обрывки бумаги в отдельных конвертах с угрозами. Решили ехать для решительного объяснения" (Л Н. Кн. 3. С. 617--618).
115 Чувственно (лат.).
116 Ср. дневниковую запись М. А. Бекетовой от 8 августа: "Саша с Любой вернулись из Москвы. Все благополучно. Виделись с Борей. Поговорили 5 минут. Поссорились, разошлись, но он не намерен прекращать сношений и не верит в то, что Люба к нему изменилась <...> Боря был, как всегда, безвкусен до крайности (общее мнение)" (Л Н. Кн. 3. С. 618).
117 Дача министра внутренних дел П. А. Столыпина на Аптекарском острове в Петербурге была взорвана эсерами-террористам и 12 августа.
118 "Вакханалия" (1906).
119 Заключительная строфа стих. "Маскарад" (1908).
120 Повесть Скитальца (1917) стала для Белого и людей его круга символом цинизма и распущенности.
120 Каменский Анатолий Павлович (1876--1941) - прозаик, "прославившийся" откровенно порнографическими произведениями. В дневнике Блока назван в числе апологетов мещанства, торжествующего в "страшном мире" (Собр.соч. Т. 8. С. 88).
122 Роман М. П. Арцыбашева (1907), приобретшего скандальную известность благодаря проповеди безудержной чувственности и вседозволенности.
123 "И были и небылицы о Блоке и о себе" (Воспоминания. Т. 1. С. 177--178).
124 "Соответствие" (фр.) - одно из центральных понятий эстетики символизма, восходящее к одноименному сонету III. Бодлера (1855), в котором развивается восходящая к мистическому учению Сведенборга тема таинственных соответствий видимого и невидимого миров.
125 Блок с женой в августе - сентябре 1906 г. переехали от матери и отчима в квартиру на Петербургской стороне (Лахтинская ул., д. 3, кв. 44).
126 В то же самое время Белый с матерью переехали из дома Рахманова на Арбате в новую квартиру в доме Новикова близ Арбата (Никольский пер., д. 21, кв. 7).
127 Белый приехал в Петербург 23 августа и пробыл там до начала сентября.
128
129 Ежемесячный литературно-политический и научно-популярный журнал демократического направления, издававшийся в Петербурге с 1892 по 1906 г. Именно сюда пришел в 1900 г. Блок со своими ранними стихами. Позднее он вспоминал о встрече с редактором этого журнала В. П. Острогорским: "... Я с волнением дал ему два маленькие стихотворения, внушенных Сирином, Алконостом и Гамаюном В. Васнецова. Пробежав стихи, он сказал: "Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!" - и выпроводил меня со свирепым добродушием" (Собр.соч. Т. 7. С. 14).
130 Дымов (наст. фам. Перельман) Осип Исидорович (1878--1959) - прозаик, драматург, журналист, названный К. Чуковским "литературным лихачом". Это определение Дымова Белый с сочувствием приводит в "Между двух революций", описывая тот же эпизод обеда у Куприна (С. 89).
131 Ходотов Николай Николаевич (1878--1932) - актер Александринского театра.
132 Косоротов Александр Иванович (1868--1912) - драматург.
133
134 Юшкевич Семен Соломонович (1868--1927) - прозаик, драматург.
135 Реакционная газета (1868--1917), издававшаяся в Петербурге А. С. Сувориным.
136 Д. Ф. Трепов умер 2 сентября.
137 Рецензия Белого на книгу Чулкова "О мистическом анархизме" (Спб., 1906) была опубликована в "Золотом руне" (1906. No 7--9).
138
139 Кузмин Михаил Алексеевич (1872--1936) - поэт, прозаик, драматург, переводчик, критик, композитор.
140 Цикл, опубликованный в составе 11 стих, в журн. "Весы" (1906. No 7). "Александрийские песни" - наиболее известное и признанное произведение Кузмина, исполнявшееся под аккомпанемент фортепиано.
141 Альманахи петербургского издательства "Шиповник" выходили с 1907 по 1917 г.
142 Издательство (1907--1910), объединившее группу виднейших петербургских символистов во главе с Вяч. Ивановым и А. Блоком.
143 "Хожу, брожу понурый..." (1906).
144 Первая строфа стих. "Открыл окно. Какая хмурая..." (1906).
145 Первые строки стих. "Я в четырех стенах - убитый..." (1906).
146 Имеется в виду одна из самых старых частей буддийского канона, переведенная с английского языка и изданная в Москве в 1899 г.
147 Белый приехал в Москву днем 10 сентября. 10 сентября им было подано прошение об увольнении из числа студентов в связи с поездкой за границу.
148