"Любовь и Россия" в третьем томе у Блока
Примиреньем кончается второй том стихов Блока иль символическим браком Елены и Фауста; рождается ныне дитя их - стремление, Эвфорион85, пыл; и об этом стремленьи поэт говорит:
Их тайный жар тебе поможет жить.
Это есть жар пылающих строчек, - тот жар, о котором иные из нас говорили: "цыганщина"; но не "цыганщина" это, а жар жизни Блока.
Меняется образ видения Той, про Которую в прошлые годы сказал он: Она - приближается; в первом томе Она гласит ясной Софией, сопровождаемой своею душевной тенью, иль образом Дамы священной, Царицы, читающей золотыми заставками писанную Глубинную Книгу; Царица - отображенье духовного существа; Ее тень на земле, Ее чувствительный образ, есть образ истомной красавицы девушки, Гретхен: Царевны.
Так образ растрояется в первом томе стихов.
В третьем томе стихов осеняет Ее новый образ: является Богоматерью, которую отражает щит светлый воина; щит этот - солнечный; видит Женой, облеченную в солнце Ее.
Был в щите Твой лик нерукотворный
Светел навсегда86.
Богоматерь является строчками третьего тома; и шествует скорбно перед гробом усопшей девицы во образе, в лике образа: "Утоли моя печали"; тень в сфере душевной Ее есть Россия, душа; Блок вперяется в душу народа, как Гоголь; он любит Ее, как Ей верный жених; и - как сын. Эта девушка, Гретхен, Царевна, - воистину отражение русской жизни: теперь для него каждодневная жизнь русской женщины (может быть - Магдалины)87, которая - в темном грехе, как и в святости - может быть, есть Елена Прекрасная; в третьем томе стихов есть Елена, порою - цыганка; порою - Кармен, Карменсита.
Блок ныне уже национальный поэт: всей земли и всей толщи народа; он - даже: поэт традиционного народничества нашего; перекликаются с ним
Есенин и Клюев; с последним считается он; он находится с Клюевым в действенной переписке88; поэты народные близки ему (в противоположность поэтам акмеистической школы); он - понял: Россия вынашивает особую тайну в своем отношении к Богоматери, к Ней; в образе Богоматери и снисходит София к России; он понял: интернационал есть тогда только братство, когда гармонически сочетаются не утеривая стихийного лика народа; коль нет, - всякий интер становится - интер лежащим и разделяющим души народов: он - преткновенье, препятствие, скелет Мертвеца, мертвецы загрызают его.
Елена - Россия: Россия - жена; и - невеста; и - мать; он в раздоре с абстрактно живущею интеллигенцией; он указывает: организм органичен ее, когда он движется вместе с народом, в народе; интеллигенция без народа есть ветвь без корней; она стала сухою корягою; против нее поднимает он голос уже с 1908 года; и да: ощущает интеллигенцию Разумом, манасом90 иль умом, соединившимся со стихиями, где стихии - народ; интеллигент есть Разумник иль - "Манас"-ович: Чело Века.
Ее приближение к жизни - приятие русской народной действительности, народной души; нет ни суммы, ни мысли: приятие Существа (Grande Etre)92, огласимого философской системой, где Герцен, Лавров, Михайловский93 и Федоров пересекутся с Владимиром Соловьевым и с Шеллингом - в будущем: русская действительность - тело Ее, ныне нами ломимое; к Ней обращался и Гоголь: "Какая же тайная сила влечет к Тебе!" К Ней простирается жизнь А. А. Блока, припавшего к плачу о праведности русской женщины; тут, влюбляясь в глаза, может он восклицать: "не тебя я так пылко, так кротко люблю; Ту люблю я в тебе, что взирает из глаз твоих".
Лермонтов, Гоголь, Некрасов и Соловьев теперь цельно, по-новому пересекаются: и прорезывается воистину Русский.
Божья Матерь
Перед гробом шла светла, тиха,
А за гробом в траурной вуали
Шла невеста, провожая жениха.
Был он только литератор модный,
Только слов кощунственных творец,
Но мертвец - родной душе народной:
Всякий свято чтит она конец.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Словно здесь, где пели и кадили,
Где и грусть не может быть тиха,
Убралась она фатой из пыли*.
И ждала иного жениха94.
{* Курсив всюду мой.}
Фата пыли не кажется маской; он ласково внемлет и пылью засыпанной жизни; и говорит с состраданием:
Не подходите к ней с вопросами, Вам все равно, а ей - довольно: Любовью, грязью иль колесами Она раздавлена - все больно95.
И - да: "любовь -- " есть мудрая жалость; змеиное жало его укусило; он - болен прекраснейшей жалостью; знает он - коли жалости нет в "несказанной" любви, то любовь подменяется противоположным: становится лишь в сердце вонзаемым "каблуком".
Так вонзай же, мой ангел вчерашний
В сердце - острый французский каблук96.
Высшие тайны без жалости деятся низшими кощунствами; кощунственность ведает сердце поэта; то - опыты, живущие в нем. Незнакомка - планетою, трупом, луной, мертвым солнцем отягощает сознание; и магией манит; луна должна выпасть из сердца, чтоб встретиться с нею, как с внешне представленным видением мертвеца, мертвым спутником жизни: противообразом Той, Прекрасной; и встречей с кощунственным противообразом подготовляется для поэта второе явление Стража Порога; в науке духовной эта встреча имеет название встреча со Львом97.
Лев есть образ сердечный и женский; и испытуемый переживает: да, стены его обиталища - пали; в отверстие стен - входит Лев; надо выдержать это - проклятие зверя и ярость его: без испуга; бежать? Некуда! Зверя, грозящего съесть, надо силою приручить: превратить его в женщину, возвращаемую в сферу света.
В "Нечаянной Радости" -- только признаки приближения Льва: ангелический образ Ее - подменен.
Люблю Тебя, Ангел-Хранитель, во мгле,
За то, что ты светлой невестой была,
За то, что ты тайну мою отняла.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
За то, что не можем согласно мы жить,
За то, что хочу и не смею убить.
С тобою смотрел я тогда на зарю.
С тобой в эту черную бездну смотрю98.
Да: подмена Хранителя ликом Губителя подготовляется медленно: умирает Хранитель ("покоишься в белом гробу"):
Золотистые пряди на лбу,
Золотой образок на груди.
Смерть - совершившийся факт: да, она лишь - "картонной невестой была", или трупом, еще продолжающим после смерти ужасную упыриную жизнь; труп по смерти своей наливаяся кровью плотнеет, встает (точно панночка в "Вие"); он есть восковая и страшная кукла, живущая за счет нашей жизни (оттуда - сюда) сладострастьем; "Клеопатра" -- дальнейшее изменение подмененного Ангела; то - Незнакомка (покоишься в белом гробу):
И не мертва, и не жива,
А люди шепчут неустанно
О ней бесстыдные слова,
И она говорит:
- Кадите мне. Цветы рассыпьте.
Я в незапамятных веках
Была царицею в Египте.
Теперь - я воск. Я тлен. Я прах".
И вычерчивается: образ великой блудницы; поэт же к блуднице склоняется с жалостью; он понимает: теперь сквозь нее проступает лик Ведьмы, умершей, кощунственно овладевающей своим собственным трупом. Да: есть "Незнакомка" и есть "незнакомки"; последние - русские женщины, вполне одержимые Незнакомкою, чудовищно обуреваемой послесмертной истомою сладострастия. Та, страшная, действует "суккубом"100 из незнакомок; образом "страшной Музы"; но то - испытание: встреча со Львом.
Тут же небо поэта меняется; да: небо первого тома - атмосферой зари; небо тома второго - есть серое небо с лилово-зелеными отсветами.
Небо третьего тома (эпохи второго порога) есть черное с брызжущей желтою, желто-рыжей зарею; желтое с черным иль черное с золотом в третьем томе глядит отовсюду -
- "В эти желтые дни меж домами мы встречаемся только на миг. Ты меня обжигаешь глазами и скрываешься в темный тупик". Или: "Сожжено и раздвинуто бледное небо, и на желтой заре - фонари". Или: "В черных сучьях дерев обнаженных желтый зимний закат за окном..." Или: "В желтом " и т. д. Желтый цвет с черным цветом везде сочетаются в желто-черное, или же в золото-черное; например -
-- "Бледно золото твое!.. Вдруг замашет страстной болью черным крыльем воронье..." Или: "И только сбруя золотая всю ночь видна..." Или: "И утра первый луч звенящий сквозь желтых штор..." "Она" - рыжая:
Розы - страшен мне цвет этих роз,
Это ночь твоих кос101.
Или:
Но как ночною тьмой сквозит лазурь,
Так этот лик сквозит порой ужасным,
И золото кудрей - червонно-красным,
И голос - рокотом забытых бурь102.
И глаза ее отливают тем цветом:
Глаз молчит золотистый и карий,
Горла тонкие ищут персты...
Подойди. Подползи. Я ударю --
И, как кошка, ощеришься ты103.
Видение ощерившейся, большой кошки (иль Льва) выступает в оранжевых желтых тонах; эта кошка порога его соблазняет:
Знаю, выпил я кровь твою...
Будет петь твоя кровь во мне104.
Я стою среди пожарищ,
Обожженный языками
Преисподнего огня...105
Зовет в Ад:
Схожу, скользя, уступом скользких скал.
Знакомый Ад глядит в пустые очи106.
Совсем обречен:
Склонясь над ней влюбленно и печально,
Вонзить свой перстень в белое плечо.
Любовь-бой - начинается (испытанием Льва):
В желтом, зимнем огромном закате,
Утонула (так пышно) постель...
Еще тесно дышать от объятий...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ты - смела! Так еще будь бесстрашней!
Я - не муж, не жених, не твой друг!
Так вонзай же, мой ангел вчерашний,
В сердце -- 107
Удар Льва - удар в сердце; она собирается - доконать: "И меня, наконец, уничтожит твой разящий, твой взор, твой кинжал"; над крутом "ужасного" мира встает словно лик его Музы:
Есть в напевах твоих сокровенных
Роковая о гибели весть.
Есть проклятье заветов священных,
Поругание счастия есть108.
Вступает с Ней в бой:
Подойди. Подползи. Я ударю
И, как кошка, ощеришься ты109.
Бой естественно превращается в обуздание женского лика:
И мне страшны, любовь моя,
Твои сияющие очи.110
Удивителен, и певуч, и прекрасен взор женщины; тут удивительные все слова о глазах и о взглядах -
- вот она обдает из очей ""; во взоре ее "жгуче синий" простор; глаза - "страшная пропасть"; сверкает в них "ужас" старинный; глаза ее "ищут добычу"; во взгляде же "демон"; "когда ты сощурить глаза, слышу, воет поток многопенный, из пустыни подходит гроза"; "твой ядовитый взгляд"; взор горит на щеке - до того, что боится, "чтоб черный взор... проснувшись, камня не прожог" (что же станет со щекой, на которой горит этот взор?); просветляется он, становится ярким: "ослепительные очи", "источник сияющих глаз"; и глаза начинают "смеяться"; "непостижимые" эти глаза; "твой быстрый взор... меня обжог и ослепил"; "звезды... глаз"; бьют поэта "светящими" взорами и т. д. К свету глаз прибавляется звук ее голоса; и - цыганка, визжит, щерясь кошкой: "Монисто бренчало... цыганка... визжала заре о любви"; "дивный голос твой, низкий и странный, славит бурю цыганских страстей "; голос этот вливается в жесты; звучат ярким космосом жесты ее: "песня плеч... до ужаса знакома"; ее "одичалая прелесть" становится "как гитара, как бубен вдали"; ее голос уносится в "отчизну скрипок запредельных".
То - укрощение Льва; усмирение хаоса древнего ясной мелодией мира, восстание женского образа, вампиру подвластного, в жизнь души мира, в жизнь космоса; звучит песня сфер мировыми оркестрами; - все полно звуков -
-- "Дальних скрипок вопль туманный" "в вопле скрипок"; "танец в небесной черни звенит и плачет "; "где-то пели смычки о любви "; "песня зурны", где-то "стонет зурна"; в углах - "нездешний странный звон"; этот звон мелодически преображает и звуки будней; рожок автомобиля и он - поет"; винты аэроплана "поют, как струны"; дождик становится "звуком стеклянным"; все наполняется музыкальными звуками, мягкими звуками струн, а не рогов, как в "Снежной маске": "Сдружусь со скрипкою певучей" "слушать скрипок... звуки"; "И воля дирижера по ветер пронесла"; "отчизну скрипок запредельных"; "и скрипки, тая и слабея, сдаются бешенным смычкам"; "натянулись гитарные струны"; "смычок запел"; сердце поэта трогается "нежной скрипкой"; сама дупла становится напряженной, "как арфа"; она становится лирой: "и лира поет"; эти звуки, звуки пресуществляемой страсти к женщине, пресуществляемой пресуществлением, эти звуки становятся уж не страшными, а родными и неземными: голосом Души: -
- "чтобы звуки, чуть тревожа легкой музыкой земли, прозвучали, потомили, и в иное увлекли"; "иное" -- любовь к просветляемой женщине, восстающей из гроба; здесь уши становятся полными "странным звоном": "услышит полет... планет"; и явственно: "арфы спели: улетим" из мира страсти: "Звенело, гасло, уходило и отделялось от земли".
В этом плачущем, струнном и мелодично расширенном мире души разрывается морок, объявший женщину; суккуб бросает ее; одержимая женщина пробуждается Карменситою:
Как океан меняет цвет,
Когда в нагроможденной туче
Вдруг полыхнет минувший свет,
Так сердце над грозой певучей
Меняет строй, боясь вздохнуть,
И кровь бросается в ланиты,
И слезы счастья душат грудь
Перед явленьем Карменситы111.
С ней:
Летим, летим над грозной бездной
И тогда:
Тем лучезарнее, тем зримей
Сияние Ее лица112.
Так сама она отнимает прочь испытания: и является душой народа, которой остался поэт в страстях личных своих всегда верен.
Счет потерять ночам и дням113 и т. д.
Следует перечисление грехов русской жизни, которые рассеяны по ряду стихотворений: вплоть до "Двенадцати". Вот грехи:
Эх, эх попляши!
Больно ножки хороши!..
В кружевном белье ходила
Походи-ка, походи!
С офицерами блудила -
Поблуди-ка, поблуди!
Гетры серые носила,
Шоколад Миньон жрала,
С юнкерьем гулять ходила -
С солдатьем теперь пошла?
Эх, эх, согреши!
Будет легче для души.
Увидал он страданья русской души в душе "Катьки", которую любил огромной любовью и мудрым сознаньем знает: над гробом, в который насильственно заколочена Катька, стоит Божья Матерь; в поклоне святыне (святыне Катьки), поэт перекинулся с Гёте, изображающим "Синюю тайну" Мадонны114, стоящей среди грешниц: Марии Египетской115, Магдалины и Гретхен, всех трех разрешает Она от греха. Гретхен девушка, или - невеста, которая в первоначальной поэзии Блока цвела; и потом подурнела ("Ночная Фиалка") теперь умерла:
Она веселой невестой была.
Гретхен его есть душа, о которой сказал:
Любовью, грязью, иль колесами
Она раздавлена - все больно116.
Оправдывает многолюбивое сердце поэта ее. Грешница же вторая есть Магдалина, со страусовым пером, "Незнакомка", цыганка с бокалом Аи, или Катька; и Магдалину любовью оправдывает сердце поэта.
Великая грешница есть Мария Египетская: Египтянка, иль Клеопатра, опасная сладострастием магии, встающая от одра и грозящая в сердце вонзить острие каблука: это - Лев.
Говорит же и ей всепрощающе сердце:
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне117.
Он - узнал: "Клеопатра" с ума давно сошедшая Катька, вообразившая Клеопатрой себя; она, бывшая верной женой Катериной (женою Данилы), - отображенье России; но страшный колдун, вызвавший чарами душу ее, переместил эту душу в воск мумии; а поэт отходил ее; Катерина (или бывшая Катька) проснулась; за ней в ее ад, как Орфей, нисходил посвященный в тайну поэт; извлекая из тьмы ее, подвергал себя стрелам невидимых глаз:
Тем и страшен невидимый взгляд,
Что его невозможно поймать;
Чуешь ты, но не можешь понять,
Чьи глаза за тобою следят118.
Ощущение мстительных и невидимых глаз, вероятно, приблизило Стриндберга к Блоку; и ощущение это господствовало в пору встречи последней моей с А. А. (в 1912 г.).
"Глазами" или "глазом" Клингзора119 испорчена Катерина до Катьки, до... Клеопатры; поэт - любит сглаженную; в ней ответ России:
Да, и такой, моя Россия,
Ты всех краев дороже мне!
Или:
Тебя жалеть я не умею,
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!
Пускай заманит и обманет,
Не пропадешь, не сгинешь ты,
И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты.
Ну что ж? одной заботой боле -
Одной слезой река шумней,
А ты все та же - лес и поле,
Да плат узорный до бровей120.
Отчитывает бесноватую он: дух злобы слетает с нее; "Лев" приручен; он только женщина, только жена, "Катерина".
Das Unbeschreibliche
Hier ist getan!
. . . . . . . . . . . .
И невозможное возможно,
Дорога легкая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка. -
Когда звучит тоской острожной
Возможно - да, да! - невозможное, когда всю свою душу отдашь в волю жизни народа, и душу народа полюбишь в душе "Катерины" - любовью небесной: когда и виноватой, и грешной, поклоняешься в ноги (не ей, а святыне, в нее заключенной), когда на лице восковом Клеопатры увидишь не смерть, - летаргический сон живой девушки
Ты покоишься в белом гробу.
. . . . . . . . . . . . .
Золотистые пряди на лбу,
Золотой образок на груди.
Образ Богородицы "Утоли моя Печали" или, может быть, - образок "Умиления" (Понетаевской Божией Матери)121.
Эта прядь такая золотая,
Разве не от прежнего она? -
Страстная, безбожная, пустая,
Незабвенная, прости меня122.
И она просыпается; и она - только русская женщина: скажет... Вернись ко мне...
И поймет, что в поклоне греху ее - действует Сын человеческий:
И пусть другой тебя ласкает,
Пусть множит дикую молву:
Сын Человеческий не знает,
Где преклонить свою главу123.
Пусть душа преклоняется к... стойке:
Душа моя, душа хмельная, -
Пьяным пьяна, пьяным пьяна124.
"стойки" Орфей земли русской находит дорогу к сердцам обреченных и павших.
Так силой невидимой приручается "Лев" и все павшие поднимаются к жизни:
Обнимет рукой, оплетет косой,
И статная скажет: - здравствуй, князь!125
Свершится
О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чем ты горько плачешь126.
Слезы же - светлые.
Силой необъяснимою, до которой еще не возвышался поэт, зазвучали слова о России его: он же Русский; Разумный; в нем русское Чело-Века; и да: за поэзией троек, за странными звуками песен иная, нездешняя сила звучит:
Чтобы звуки чуть тревожа легкой музыкой земли,
Прозвучали, потонули, и в иное увлекли127.
Слышится Интеллигент (с большой буквы), имеющий право свидетельствовать об интеллигенции; в голосе его о России теперь - звуки голоса Посвященного; и Посвященный сквозь муки падения, ужасы личной жизни гласит; вся трагедия в том, что в себе не познал посвятительных звуков и третьего испытания не вынес поэтому: оно стало - смертью его.
Сила строк его не - "цыганщина" вовсе.
Стихотворение: к нему эпиграф романса: "Не уходи. Побудь со мною. Я так давно тебя люблю. Тебя я лаской огневою и обожгу и утомлю". Как разыгрывается в нем лейтмотив этих слов? А вот как:
Я огражу тебя оградой,
Кольцом живым, кольцом из рук128.
Что же следует далее?
Подруга, на внезапном пире,
Забудь, забудь о страшном мире,
Вздохни небесной глубиной.
Глубиною небесной отчитывает цыганку поэт; и в цыганщине освобождает он связанное огневое начало любви, которое - Неопалимая Купина; нет, недаром Мария Египетская - искупляема.
Тайна неведомого приобщения к небу совершается в миг, когда в пошленьком, переполненном ресторане увидел ее он - Марию Египетскую:
Я сидел у окошка в переполненном зале.
Где-то пели смычки о любви.
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого как небо Аи...
И сейчас же в ответ что-то грянули струны,
Исступленно запели смычки...
Но была ты со мной всем презрением юным
Чуть заметным дрожаньем руки.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала.
И бросая, кричала: - лови!
А монисто бренчало, цыганка плясала,
И визжала заре о любви129.
Прочитывали ли мы стихотворение правильно? Поэт посылает цветок ей; она отвечает презрительно: "Этот - влюблен". В другом плане (в зеркальном) из глуби зеркал откликается тайна, ей не видная, на священные тайны влюбленности, словами цыганских романсов ("Не уходи. Побудь со мною. Я так давно тебя люблю".) Но в поэте они откликаются словом:
Забудь, забудь о страшном мире:
Глубь зеркал - глубь небесная подсознанья женского, чующего перед собою его:
Мой любимый, мой князь, мой жених!..
В облике посетителя ресторана она увидала протягивающего ей, грешнице, руку - Его:
Подруга, на вечернем пире,
Помедли здесь, побудь со мной.
Стихотворение об "Аи" после смерти поэта прочитано было с амвона священником, силою сана удостоверившего святыню "цыганщины" Блока. Воистину: сила "цыганщины" этой священной и чистой любви. Этой силой любви и пронизаны строки стихов о России, которую видит он полоненную чарами женщиной русской; а в русской женщине (во многих) он силой любви переживает любовь к Той, одной Душе Русской:
Россия, нищая Россия
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые, -
Как слезы первые любви130.
Или:
Человеческая глупость
Бесконечна... Что ж, конец?131
Так спрашивает душа его в "страшном мире" страстей. И - ответ:
Нет... еще леса, поляны,
И прогулки по шоссе,
Наша русская дорога,
Наши русские туманы.
Наши шелесты в овсе.
И Россия:
Это - легкий образ рая,
Это - милая твоя.
Милая третьего тома: страдающий, униженный до Катьки и оскорбляемый лик - лик России.
Единственный же соперник, с которым готов скрестить меч, - это Враг, унижающий Душу Народа. К нему и подводит сознание; с Ним не может не встретиться; видит мученье любимой России; и видит, что тайные чары, разлитые в атмосфере Ее, искажают красу Ее - в красу "дико разбойную", потому что она подвергается нападению, действующему извне, как нашествие моря народов (востока); и - изнутри как влияние гипноза; Ее глазит:
В собрании каждом людей
Эти тайные сыщики есть133.
"Они" - в подсознании; и оттого-то у русских
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны134.
Оттого и, -
Вздымаются светлые мысли
В растерзанном сердце моем,
И падают светлые мысли,
Сожженные темным огнем.
Иго темных огней искажает лик Руси, которая - сонное марево, где -
Чудь начудила, да Меря намерила
Гатей, дорог да столбов верстовых134.
Но в тумане уже проступили "глаза": и о них говорит -
И глазами добычу найти
И за ней незаметно следить.
За глазами вычерчивается самый лик Мстителя: это - монгол; Александр Иванович (действующее лицо моего "Петербурга") в бреду созерцает его на куске темно-желтых обой:
За море Черное, за море Белое,
В черные ночи и в белые дни
Дико глядится лицо онемелое;
Очи татарские мечут огни.
Угрозу России В. С. Соловьев видел в монгольском востоке135; "панмонголизм" -- символ тьмы, азиатчины, внутренне заливающей сознание наше; но тьма есть и в западе; и она-то вот губит сенатора Аблеухова в "Петербурге"; она же губит сына сенатора, старающегося при помощи Канта, реакционера в познании, обосновать социальную революцию без всякого Духа; татарские очи у Блока суть символы самодержавия, или востока; и символы социалодержавия, запада; здесь, как и там, одинаково "очи татарские" угрожают России.
Поэт волит битвы, общественной битвы с Врагом; и осознанием в себе воина приближается к тьме он В духовной науке та встреча имеет название: встреча с Драконом136.
Любовь к просто женщине русской возвышена в нем до влюбленности в лик единой России, как Женщины. Его, Дон-Жуана, любовь превращает в сурового воина; битва - общественность; так "общественник" ныне в Блоке; он - рупор огромного слоя сознаний; и изживанья его суть теперь настоящие символы нашей общественности (в глубочайшем значении слова).
И a priori можно предвидеть, что бой за Россию он примет на поле общественности (так оно оказалось впоследствии); Враг обнаружится - здесь; он доселе таился, скрываясь за Кундри; и вот предстоит - бой с Клингзором137.
Еще в 1908 году, в пору подхода ко второму порогу, бросал уже вызовы "Куликовским Полем", где налагается на него доспех воина; было же это в тяжелое время;
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал. -- 138
Что? О чем этот бред? - так могли бы воскликнуть все, погруженные в "злобу журнального дня", -- и неслышащие подлинной злобы: огромного гула грозы:
За разливающейся мглой
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало
Дикие орды монгольские - чуются:
Я слушаю рокоты сечи
И трубные крики татар,
Я вижу над Русью далече
Нота близкой катастрофы и в ней нота востока (монголов, татар) переживались и мною: в те именно месяцы - и писал "Петербург"; "Великое будет волнение; рассечется земля; самые горы обрушатся от великого труса; а родные равнины от труса изойдут повсюду горбом. На горбах окажется Нижний, Владимир и Углич, Петербург злее опустится" {"Петербург", глава вторая.}. И далее; "Бросятся с мест своих в эти дни все народы земные; брань великая будет, -- -- Цусима! Будет -- новая Калка!.. Куликово Поле, я жду тебя!" И еще: "Если, Солнце, ты не взойдешь, то, о, Солнце, под монгольской, тяжелой пятою опустятся европейские берега, и над этими берегами закурчавится пена"... И еще: "Все прочее соберется к исходу двенадцатого; только в тринадцатом году... Да что! Одно пророчество есть: вонмем-де... на нас-де клинок"... (Слова Степки {Idem.} Ошибся я: не к исходу тринадцатого, а к исходу четырнадцатого - все началось... "Монгола " проходит по воздуху; и Аполлон Аполлонович, Николай Аполлонович - монгольского рода; "монгол", одержащий Н. А. Аблеухова "развязаны дикие страсти под игом ущербной луны"), появляется перед ним в бредовом сновидении; и он сознает, что "монгол" -- его кровь; ощущает туранца в себе, ощущает арийство свое оболочкою, домино; так "кровавое домино" "Так старинный ту ранец, одетый на время в арийское домино; быстро бросился к кипе тетрадок: ... тетрадки сложились в громадное дело: ... сплошное монгольское дело сквозило в записках" {Глава 5-ая.}, "в испорченной крови был должен вскормиться Дракон: и жрать пламенем все"... Аблеуховы ощущают "монгола" - в себе; Александр Иванович Дудкин его ощущает - во вне, на обоях (галлюцинацией, преследующей его): "Химера росла -- -- настоящим монголом" {Глава 6-ая.}. "Монгол" воплощается для него в негодяя Липпанченко: "Извините, Липпанченко: вы не монгол?" - спрашивает он Липпанченко; возвращаясь домой, на Сенатской площади слышит он "оглушающий нечеловеческий рев! Проблиставши рефлектором, несся, пыхтя керосином, автомобиль... и -- желтые, монгольские рожи прорезали площадь" {Глава 2-ая.}. Топоты конские раздаются уже над ночным Петербургом: "Пал Порт-Артур; желтолицыми наводняется край; пробудились сказания о всадниках Чингис-Хана... Послушай, прислушайся: топоты... из уральских степей. Это - всадники". "Кант (и Кант был туранец)". -- "Ценность, как метафизическое ничто!" -- "Социальные отношения, построенные на ценности" -- "Разрушение арийского мира системою ценностей". -- "Заключение: монгольское дело". Туранец ответил: "Задача не понята: параграф первый -- Проспект". -- "Вместо ценности -- нумерация: по домам, этажам и по комнатам на вековечные времена". "Вместо нового строя зарегистрированная циркуляция граждан Проспекта". -- "Не разрушенье Европы неизменность". -- "Монгольское дело..."
Руководившая нота татарства, монгольства "Петербурге" -- подмена духовной и творческой революции, которая не революция, а вложение в человечество нового импульса, - темной реакцией, нумерацией, механизацией; социальная революция ("красное домино") превращается в бунт реакции, если духовного сдвига сознания нет, в результате же - статика нумерованного Проспекта на вековечные времена в социальном сознании; и - развязывание "диких страстей" в индивидуальном сознании.
Развязаны дикие страсти
Под игом ущербной луны139.
Потому что слышны -
-
И трубные крики татар --
- в нас!
В ресторанчике во время нашего разговора мы это поняли с Блоком; у нас был особый жартон говорить о "монгольстве",
А. А. осознает себя воином светлой Жены, Которой даны в Апокалипсисе два орлиных крыла (крыла разума), чтобы летела она от Дракона140; отображение Светлой Жены есть Россия для Блока.
О, Русь моя! Жена моя! До боли
Нам ясен долгий путь!
татарской, дикой воли
Пронзил нам грудь.
Наш путь - степной, наш путь в тоске безбрежной,
В твоей тоске, о Русь!
Я не боюсь...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
И вечный бой! Покой нам только снится
Сквозь кровь и пыль.
И мнет ковыль.
Предчувствие: и восстание будущих "скифов", и обнажение "меча", величайшей ответственности, - пред Россиею; и - за Россию; меч был обнажен; это - "скифы", которые в десятилетиях будут загадкой еще разгадываться; "скифов" он призывает на бой: за Россию и мир; есть у них знамя светлое; они же - не варвары:
В степном дыму блеснет
И ханской сабли сталь.
Лик, отражающийся в щите воина - Лик Богоматери:
И в тумане над Непрядвой спящей,
Прямо на меня
Не спугнув коня.
. . . . . . . . . . . . . . . .
И когда на утро тучей черной
Тронулась орда,
Светел навсегда.
Тайна сошествия Лика в щите - тайна, пока непонятная тем, для кого наше русское "скифство"141 (не до конца понимаемое и русскими "скифами") литературное баловство иль (horribile dietu)142 "скифов" с лево-эсерами!).
Меч им не выкован; через искусство А. А. заглянул за искусство; и за искусством увидел он жизнь свою, спаянную кармой жизни духа, как страшные испытания пути, для которых естественно вооружение всем осознанным опытом жизни в духе, - осознанным не до конца А. А.; знания - были; и - осознания знаний, в отдельности взятых; осознания в самосознании - не было; не было потребности к точному знанию, которое становится ненасытимою жаждою; и отсюда-то: раздвоенье сознанья, необходимое до известных пределов, - переходило границы; из созерцательного становилось оно раздвоенным в поступках; переход к вытекающему из духовного знания, и ответственен, и опасен: прыжок через пропасть он.
Два прыжка - удались; два порога по-своему были осознаны им (не отчетливо, правда); и - вот: в неотчетливом преступлении порогов обычного состояния сознания заложены и причины тумана сознания перед третьим видением порога, к которому он подступил преждевременно, не проработавши до конца свою личную жизнь; он вперился глазами в ужасного Вия, как - Хома Брут: не опустил своих глаз; и Вий "Вот он". Толпы чудовищ обстали А. А. Он не справился с ними.
Примечания
85 См. комм. 274 к гл. 6.
86 "В ночь, когда Мамай залег с ордою..." (1908), входящего в цикл "На поле Куликовом".
87 Мария Магдалина - в христианских преданиях последовательница Иисуса Христа, одна из жен-мироносиц. Она была исцелена Иисусом Христом от одержимости семью бесами, после чего последовала за учителем, служила ему, делясь своим достоянием (Лука 8: 2--3), присутствовала на Голгофе, была свидетельницей казни и погребения Иисуса Христа (Матф. 27: 56, 61 и др.), а затем была извещена ангелом о его воскресении (Марк 16: 1--8). В западной традиции Мария Магдалина отождествляется "с грешницей у некоего Симона, возлившей на голову Христа миро, омывшей ему ноги своими слезами и отершей их своими волосами" (Аверинцев С. Мария Магдалина - Мифы народов мира. Т. 2. М., 1988. С. 117).
88 О переписке с Н. Клюевым Блок упоминает в статьях "Литературные итоги 1907 года" (1907) и "Стихия и культура" (1909). См. также письма Н. А. Клюева к Блоку (ЛН. Кн. 4).
89 "inter" - "между".
90 Термин, заимствованный из санскрита. В антопософской интерпретации он означает этически ориентированный, "сердечный" разум, который противостоит новоевропейскому рассудку.
91 Обыгрывание имени близкого друга Разумника Васильевича Иванова (псевд. Иванов-Разумник) (см. комм. 238 к гл. 1).
92 Grande Etre - Великое Существо (фр.) - изначально: центральная мифологема масонства, ставшая своего рода заменой образа единого Бога.
93 Михайловский Николай Константинович (1842--1904) - социолог, публицист, литературный критик, идеолог народничества. Один из редакторов "Отечественных записок", "Русского богатства".
94 "За гробом".
95 Заключительная строфа стих. "На железной дороге" (1910).
96 Заключительные строки стих. "Унижение".
97 Одна из первых ступеней посвящения. Образ Льва (знак евангелиста Марка) служит воплощением сердечной сферы.
98 Из стих. "Ангел-хранитель" (1906).
99 "Клеопатра (Открыт паноптикум печальный)".
100 Суккуб - злой дух, который, согласно древним народным верованиям, принимал женское обличье, чтобы спать с мужчинами.
101 Из стих. "Вербы - это весенняя таль..." (1914).
102 Заключительная строфа стих. "Есть демон утра. Дымно-светел он..." (1914).
103 Строфа из стих. "Даже имя твое мне презренно..." (1914), входящего в цикл "Черная кровь".
104 "Я ее победил, наконец!" (1909) в составе того же цикла.
105 Строки стих. "Как свершилось, как случилось?" (1912).
106 Эти, как и предыдущие процитированные строки, - из стих. "Песнь ада" (1909).
107 Из стих. "Унижение".
108 Первая строфа стих. "К музе" (1912).
109 "Даже имя твое мне презренно...".
110 Строки из стих. "Шар раскаленный, золотой..." (1912),
111 Полностью приведено стих. "Как океан меняет цвет..." (1914), открывающее цикл "Кармен".
112 Из стих. "Он занесен - сей жезл железный..." (1914).
113 Первые строки одноименного стих. (1914).
114 "Фауста" - "Горные ущелья, лес, скалы, пустыня", - в которой "доктор Марианнус" (т. е. "погруженный в молитвенное созерцание девы Марии") обращается к ней со следующими словами:
Миродержица, склонись
В лицезримой тайне
Всей твоей, взнесенной ввысь,
Синевой бескрайней!
115 B христианских преданиях - раскаявшаяся блудница, удалившаяся в пустыню и прожившая там сорок семь лет в покаянии. В финале "Фауста" Гете она вместе с Марией Магдалиной и самаритянкой, в присутствии девы Марии и с участием Гретхен молит о прощении для Фауста.
116 Строки из ранее цитировавшегося стих. "На железной дороге".
117 Из стих. "Грешить бесстыдно, непробудно..." (1914).
118 Строфа из стих. "Есть игра: осторожно войти..." (1913).
119
120 Эта, как и предыдущая цитата, - из стих. "Россия" (1908).
121 Икона Божьей Матери ("Знамение") Серафимо-Понетаевская находилась в Серафимо-Понетаевской женской обители (Нижегородская губ.). Указом Синода признана чудотворной.
122 Неточная цитата последней строфы стих. "Перед судом" (1915).
123 Неточно цитированная заключительная строфа стих. "Ты отошла, и я в пустыне..." (1907).
124 "Я пригвожден к трактирной стойке..." (1908).
125 Неточная цитата из стих. "В густой траве пропадешь с головой..." (1907).
126 Заключительная строфа стих. "Осенний день" (1909).
127 Неточная цитата из стих. "Последнее напутствие" (1914).
128 Эта, как и последующие цитаты, - из стих. "Дым от костра струею сизой..." (1909).
129 "В ресторане" (1910).
130 Строфа стих. "Россия" (1908).
131 Эта, как и последующие цитаты, - из стих. "Последнее напутствие".
132 Из стих. "Есть игра: осторожно войти...".
133 Как эта, так и следующая поэтическая цитата, из стих. "Опять с вековою тоскою..." (1908), входящего в цикл "На поле Куликовом".
134 "Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам маяться?" (1910).
135 Согласно соловьевской теории панмонголизма, оказавшей глубокое воздействие на миросозерцание "младосимволистов", христианской Европе грозит азиатское нашествие.
136 На антропософском языке так можно определить встречу с Ариманом.
137 Волшебник Клингзор и девица-язычница Кундри - персонажи рыцарского романа Вольфрама фон Эшенбаха "Парцифаль" (начало XIII в.).
138 Эта и последующие цитаты из стих. "Опять над полем Куликовым" (1908), которым завершается цикл "На поле Куликовом".
139 "Опять с вековою тоскою...".
140 Апокалипсический образ, необычайно значимый для символистов-соловьевцев. В "Краткой повести об Антихристе" (1900) Вл. Соловьева этот образ символизирует победу над Антихристом и соединений христианских церквей.
141 См. ком. 26 к гл. 5.
142 Страшно сказать (лат.).