Марконетовский дом14
Остановился Блок - на Спиридоновке, в доме В. Ф. Марконет, - в необитаемой малой квартирке, обставленной всеми предметами, необходимыми для жилья; я квартиры не помню подробно; запомнился общий какой-то коричнево-серый и выцветший тон - кресел старых и старых диванов. Домохозяин, В. Ф. 1S, был, мне кажется, свойственник Ольги Михайловны Соловьевой; учитель истории, посетитель, верней, обитатель Дворянского клуба, - был он представителем консервативнейшей, староколенной Москвы; рудопегий, козлобородый, с табачного цвета глазами, подскакивающими ежеминутно на лоб, совершенно безбровый, с большим отвисающим животом, - добродушно гремел он невинною шуткою по адресу декадентов, Валерия Брюсова, Врубеля, ежеминутно выкрикивал:
- Цто?
- Брюсов вновь написал про козу...
- Цто, цто, цто?
И, расставивши ноги, В. Ф. воздевал, удивленный собою самим, совершенно пустое подбровье (бровей не носил), похохатывая:
- Цто?
Это "цто" (вместо "что") постоянно выскакивало.
Что, казалось бы, общего между Блоком и В. Ф. Марконетом? Меж тем, рудопегий В. Ф. ежедневно являлся в староколенной квартирке у Блоков, посиживая утрами, осведомляясь, все ли удобно; тянуло его к "Саше Блоку" (так звал он А. А.); пристрастился он к "Came"; расположение и любовь неожиданно привели обитателя клуба к поэзии Блока.
- Хорошие стихи пишет Блок.
- Цто? - накидывался на меня он свирепо, как будто бы я был противником этой поэзии.
Помню: годами В. Ф. вспоминал, как в былые годины, на Спиридоновке, у него проживал "Саша Блок".
Встретишь, бывало, В. Ф. рудопегого - в рудопегом пальто: и разговор начинается:
- Цто, а - как Блок?
- Как?
- А вот - Саша Блок: вот поэт, так поэт... Настояссий, прекрасный поэт - цто, цто, цто? - (и взлетали табачные глазки) - поэт он до мозга костей; стоит с ним провести пару дней, цтоб понять, цто - поэт... Цто?.. Бывало, мы выйдем на улицу, - он, как собака какая-то, сделает стойку: погоду заметит; сейчас же он голову к верху подымет, и - цто? - все заметит; какой цвет небес, и какая заря, и какие оттенки на тучах; и тени отметит: весенние или зимние... Все, все заметит: не ускользнет ницего; все запомнит... Не надо его и цитать: сразу видно - поэт. Цто?
Пребывание А. А. Блока на Спиридоновке, в Марконетовском доме, оставило в чуткой и доброй душе В. Ф. след. Наша каждая встреча с В. Ф. (очень часто на Спиридоновке перед кучами снега - у домика Марконет) начиналась все теми же:
- А?
- Как вы?
- Цто Сережа?
- А Брюсов опять написал про козу...
- Цто?
- Как Блок.
Лицо у В. Ф. начинало сиять: разговор о А. А. и о паре, и о прекрасных стихах - возобновлялся; у снежной подтаявшей кучи, на Спиридоновке, мы прощались - до следующего свидания, до разговора (на Спиридоновке), повторяющего буквально предшествующее, - у подтаявшей кучи.
Я заметил: А. А. того времени возбуждал очень нежные чувства у стариков и старушек; "отцы" пожимали плечами и фыркали: "Бред, декадентщина". "Деды" и "бабушки" (ветхие деды и ветхие бабушки), часто воспитанные на романтизме Жуковского, на метафизике, - деды, имевшие нечто от геттингенской души безвременно умершего Ленского, - те влеклись к Блоку; и - право же: разбирались в поэзии, не понимая ее теософии, но упиваяся "романтической дымкою", тою невнятицей, о которой отцы отзывались:
- Бред, чушь, декадентщина.
А. Г. ставила выше; и вмешались - семейные обстоятельства, не позволяющие Блока ценить; но другая троюродная бабушка, С. Г. Карелина, старая дева семидесяти пяти лет, великолепнейшая сребро-розовая старушка, вздыхающая о Жуковском и разводящая в имении под Пушкином, кур, - та влюблялася в Блоков; с какой-то упорной повторностью все выхваливала она "Блоков" семидесятилетней сестре своей, А. Г. Коваленской. Бывало, приедет из Шахматова, где она каждым летом гостит, - прямо в Дедово, к нам: здесь сойдутся старушки; А. Г. хвалит больше "Сережу", меня. А С. Г. лишь пожевывает губами; вдруг примется:
- Да - вот.
- Была я у Блоков...
- Ну что?
- Что им делается: молодые, здоровые, так и цветут... Люба, точно прекрасная роза... А Саша... Какие стихи написал: прелесть что...
И А. Г. - неприятно: пожевывает губами она теперь. А С. Г. - торжествует.
Здесь я должен отметить разительный факт: люди тонкие, критики, специалисты стихов, в эти годы не вняли поэзии Блока; казалось бы то, что понятно ребенку, - они ухитрялись никак не понять, все стараясь в яснейших местах отыскать "декадентщину". Люди простые, но чуткие - вовсе не критики и не историки литературы, в поэзии этой естественным чувством воспринимали тончайшее, как, например, три поповны, друзья мои, обитавшие в маленьком домике близ села Надовражина {Близ Дедова.}; тонкие разговоры велися, в избушке, между С. М., мной, "поповнами" (А. С., Е. С. и А. С. Любимовыми16): о поэзии Брюсова, Блока; поэзию эту насквозь понимали прекрасные, тонкие, русские души; да, в русской душе спит огромная чуткость к сложившемуся восприятию стилей; могу я сказать, что поэзия Блока была популярна тогда уже; только предвзятые шоры обозревателей толстых журналов не видели здесь ничего, кроме "дичи".
Достаточно было взглянуть, чтоб увидеть, какой Блок поэт; и ведь - "видели" (только не критики); помнится: в 1905 году повстречался со старообрядцем; он был миллионер, собиратель икон, крупный двигатель какого-то толка; хотя побывал он в Париже, - он был тем не менее русский, простой: он тогда же сказал:
- Я считаю: в России теперь лишь один настоящий поэт, но поэт гениальный... Поэт этот - Блок...
В это время явились в печати "Стихи о Прекрасной Даме"; в стихах собеседник мой видел, чего не увидели критики, "декаденты", чего не увидел сам Брюсов, что едва начинали тогда постигать "атмосфера" стихов, не учитываемая, - пленяла старообрядца.
И да: "атмосфера" -- была; сам А. А., отошедший впоследствии от тем юности, сделал признание лицу, не желающему до сроку открыться; сказал, что он сам до конца не узнал, как пришли стихотворения о Прекрасной Даме; они - даны свыше; они - непонятны до дна; в них есть тайна; признание сделал А. А. в 1920 году, уже после "Двенадцати"; это признание бросает весьма интересное освещение на А. А. перед смертью: А. А. от Нее отступил, когда веянье свыше о Ней прекратилось.
В А. А., еще в этот московский период, подметил я полную непричастность скептического интеллекта к мистическим дуновениям, сквозь него проходящим; всегда интеллектом А. А. созерцал протекавшее в нем совершенно пассивно: сознательность - поражала меня; есть - раздвоенье между рассудком и волей; есть люди - тройные: раздвоенные и приподнятые над двойственностью, себя сознающие; самосознанием А. А. не проник в пониманье движения жизни своих двойников; но проник до сознанья пределов самосознанья; знал: это - вполне понимает в себе, ы вот этого - нет. И отсюда - стиль юмора над собою самим и другими; и помню, как встретился с А. А. на Арбате - в день слякотный; слякотью брызгали сани; дома, просыревшие, меркли; казались и ниже и ближе, чем следует; резко темно-зеленое очень сырое пальто, перемокшая набок фуражка, бутылка, которую нес он в руках; в утомительном шествовании Блока, студента с бутылкой в руках, по Арбату увиделось что-то, внушавшее юмор; на юмор к себе самому, или к "Блоку с бутылкой", меня повернул сам А. А.:
- Видите: вот ведь... - несу себе пива к обеду, чтоб выпить... (опять характерное "чтоб").
И в смешливом "чтоб выпить" сказался А. А. иль испытанный, вечный остряк, созерцающий беспристрастно и "рыцаря Дамы", и "выпивающего студента-филолога", из несоответствия положения в мире обоих остряк строил выводы.
- Что Владимир Федорович?
Усмешка - всепонимающая усмешка под мокрой фуражкой студента:
- Ничего... Приходит... Сидит... Он - очень хороший... Последнее "очень хороший" А. А. произнес утрированно: нет, не думайте рассмеяться (В. Ф. ведь - смешной); знаю сам, знаю все; а он все-таки - очень хороший.
И мы тут простились; я шел по Арбату; А. А. завернул в переулок с бутылкой в руках; он шел, чтоб чтоб выпить; и капало с крыши; и шаркали метлы, метущие грязь; и - хотелось смеяться.
Тут две физиологии: физиологические восприятия быта; и физиологическое восприятие зари; физиологически как-то светился он воздухом зорь 1901--1902 годов; тот воздух воспет им; утробное перевариванье зари, - привлекало к нему соловьевцев, людей просто чутких к поэзии, теософов, старушек, В. Ф. Марконета, сектанта, и милых сестер из села Надовражина; в поэтических партиях не вмещался А. А.: "Грифы" видели только эстета; религиозники - "декадента"; недоумевал даже А. А. "декадентский вожак", В. Я. Брюсов; надменствовал гордый Бальмонт; атмосфера, излучаемая А. А., волновала волной золото-розового густого, духовного воздуха; им был обвеян А. А. и были пропитаны встречи нас трех; это был пережиток особого мира (кусочек -- света -- клочочек -- рассвета), лежавший на розовом крепком, обветренном лике, как некий загар - розово-золотой атмосферы, которою он надышался, которая перегорала физиологически в жилах его: и вопрос подымался:
- Чем светится он?
Ответ:
- Светится розово-золотою атмосферою 1901 года.
Он - принял ее; и она протекала по жилам еще в 1904 году, когда зори, извне озарявшие, были угашены; из себя самого он светился; светился - до 1906 года. И в 1906 году - досветился:
Ты в поля отошла без возврата:
Да святится имя Твое!
В московский приезд вызывал А. А. в очень многих особые чувства; одни ощущали А. А. - только рыцарем, а другие - в присутствии Блока испытывали поднимающуюся волну, дионисически их возбуждавшую (главным образом, "дамы"):
Выражала так свое мнение о Блоке одна бальмонистка в те дни; просто чуткие выражались правильней:
- Александр Александрович - ах, какой он хороший...
Они отмечали "загар" - розово-золотой жар видения, бывшего Блоку; а он - он стоял среди этого хора из мнений, - спокойный, юмористический, с недоумением вслушиваясь в себя и в других: и глаза выражали вопрос; внятно чувствовалось: в Сведенборге17-ребенке себя изживает глубокая тайна, в которой он сам не повинен; он был нам - двуногой проблемой; и - более новой, чем рой всех тогда волновавших проблем; ведь "Весы", "Новый Путь", "Мир Искусства" давно поотстали от века; они были б новыми, если бы время явления на свет их не были 1899--1904-ые года, а 1882--1885-ые, когда Врубель уже создавал эпохальные вещи, которым явились литературные отклики двадцатилетием позднее18.
Блок 1905--1908 годов - человек; Блок 1908--1912 годов - большой человек; Блок последнего времени - нов; Блок тогдашний - незабываемый, неповторяемый Блок, присутствующий в других "Блоках", выглядывающий из них, как из складок тяжелой, то фиолетово-серой, то желто-черной, завесы; не в этих завесах застал А. А. Блока; на нем еще не было "Блоков" -- позднейших (в нем были они); и они не успели еще занавесить лик юного Блока, розово-золотого от перегаров зари, воспламенившей; невидимый жар исходил от спокойного образа тихо сидящего в кресле студента, волнуя; я помню беседы втроем; помню тихо внимающую супругу поэта; и - розово-золотой воздух; и - будто вспыхивающее "Око " и
Поднималась молча
Тайна роковая -
- то есть тайна о Ней, начинающей Третий Завет; да, мы знали, что камня на камне в ближайших годах не останется от культуры "сократиков", 19 человеческих отношений вставала; мечталась мне тихая жизнь средь лесов и скитов, нас, связавшихся братьев. Я помню, что на квартире В. Ф. Марконет у меня сорвалася вдруг фраза:
- Ах, как хорошо бы всем вместе - туда!
Л. Д. слушала, так уютно зажавшись (с ногами) в клубочек на уголочке дивана (серо-коричневого, как все) в своем ярком, пурпурном капоте, с платком на плечах, положив золотистую голову на руку; слушала, - и светила глазами. А. А. в серой, старой тужурке, передо мною опрокинулся в кресло; и - чутко прислушивался.
Мы говорили о том, что... уйдем: что же? ушел Добролюбов20, ушел к Добролюбову вскоре студент, Л. Семенов, ушел через шесть уже лет Лев Толстой, уходил после я (я вернулся). Так зовы ухода от старой культуры мы слушали вместе в московские дни, - на заре "символизма"; и целое, атмосфера, розово-золотой воздух, - веял же, веял!
Пусть скажут, что были мы глупы: не глупы, а - молоды.
Наши беседы за полночь в коричневатой квартирке перерывались молчанием (С. М. супил брови, и в мыслях его проносилися вихри "теологических" оформлений, А. А. улыбался двойною улыбкой, скептически детской, Л. Д. - наливала нам чаю). Сидения наши, имевшие вид молчаливых радений, носили печать возникавшего тайного круга: эзотеризм атмосферы -- блюли; непосвященные, - что сказали б они о подслушанном вместе? Нет, в эти минуты мы не были балаганными мистиками.
Но мистики "Балаганчика"21 жили в Москве; и - водились и среди аргонавтов; о них написал очень скоро {См. журнал "Весы". "На перевале". Мистерия 1906 г.}; те "Мистики" расплодились особенно в мистическом анархизме22, который отвергли мы - я, С. М. Соловьев и Л. Л. Кобылинский.
Сидения перерывалися шутками, импровизацией, шаржем: ковер золотой, аполлонов, был нужен; дурачились, изображая, какими казались бы мы непосвященным; С. М. начинал буффонаду: и мы появлялись в пародиях перед нами же сектою "блоковцев"; "секта", подобная нашей, - на основании: стихотворений А. Н., произведений Владимира Соловьева и "Исповеди" А. Н. Шмидт. Lapan пришел к выводу: С. П. X., друг Владимира Соловьева, конечно же - не была никогда; С. П. X. - символический знак, криптограмма, подобная перво-христианской: С. П. X. - есть София, Премудрость Христова. "Софья Петровна"23 -- аллегорический знак: София, иль Третий Завет, возникающий на камне второго, -- на камне "Петре"24: вот что значило "Софья Петровна", из биографии Соловьева: она есть легенда, составленная учениками философа.
Мы - хохотали.
Тогда, разошедшийся в шутках С. М., объявлял: ученик же Lapan'a очень-очень ученый Pampan, продолжая лапановский метод, пришел к заключению, что А. А. никогда не женился: супруги по имени "Любовь Дмитриевна" не существовало; и это легенда "блокистов": у Блока София Мудрость становится новой "Любовью", 25, "Дмитриевна" -- Деметровна.
Л. Д. - отмахивалась, а А. А. провоцировал к продолжению пародии.
Кажется, я забегаю: Lapan появился поздней; появился он в Шахматове...
Так, С. М. Соловьев перед нами вышучивал собственную приподнятость чувств; в эти дни я заметил в С. М. экзальтацию; появление Блоков в Москве возбуждало его строить планы, системы, программы дичайшей общественности, теократической нашей общественности; он нас завлекал в свои сети; я помню, зачем-то надел сюртучок, перешитый, принадлежащий покойному М. С. Соловьеву; он был такой куцый; С. М. обвязал себе шею расхлябанным шарфиком-галстухом; помню его в этом странном наряде, махающим бурно рукой, с разлетевшимися волосами и с меховой большой шапкой в руке; он куда-то все несся; я встретил однажды его на извозчике; шуба на нем распахнулась; и тряпочка белого шарфика развевалась по ветру. Однажды С. М. затащил меня в фотографию, где мы снялись перед столиком, на который С. М. вдохновенно поставил портрет Соловьева; и - положил рядом Библию.
Староколенные люди не ведали нас в нашей странной горячке; сказали б они: "Сумасшедшие!" Но сказали бы тоже, наверное, "декаденты"; нет - хуже; они написали б статью о театре исканий Мистерии Жизни; но это фатально случилось через два только года.
Примечания
14 В "Воспоминаниях об Александре Блоке" (1925) С. М. Соловьев писал: "И теперь еще в начале Спиридоновки, недалеко от Большого Вознесения, можно видеть белый двухэтажный дом, принадлежавший братьям Mapконет. Когда-то в уютной квартире первого этажа собиралось большое и веселое общество у моего дяди А. Ф. Марконета <...> В квартире жила только старая кухарка Марья. За неимением места у меня, я предложил Блоку остановиться в квартире Марконета <...> В тот же день Блок переехал на Спиридоновку, и в течение нескольких недель почти каждый вечер мы собирались в пустой квартире Марконет и просиживали с Блоком до глубокой ночи" (О Блоке. С. 117- -118).
15 Имеется в виду Марконет Владимир Федорович - преподаватель истории в московской гимназии, брат мужа Александры Михайловны Марконет (урожд. Коваленская) - тети С. Соловьева.
16 Имеются в виду Авдотья Степановна, Екатерина Степановна и Александра Степановна Любимовы, о посещениях которых с С. М. Соловьевым Белый вспоминает в "Между двух революций": "В Надовражино мы шагали после вечернего чая, украшенного "семейным гербом", земляникой и сливками; здесь в Надовражине, в крестьянском домике, обитали три сестры Любимовы. У них мы распевали народные песни и поминали "нечистого"; раздавались едкие замечания по адресу Коваленских, после чего из папиросного дыма затягивали "Вы жертвою пали'; мы и сестры Любимовы ниспровергали власть: бар и помещиков" (С. 16).
17 Сведенборг Эмануэль (1688--1772) - шведский ученый и теософ-мистик. Его трудом "О небесах, о мире духов и об аде", излагающем учение о точных соответствиях ("корреспонденциях") явлений земных и "потусторонних", зачитывались молодые Белый и Блок.
18 Ср. у Блока: "Среди горных кряжей, где "торжествующий закат" смешал синеву теней, багрецы вечернего солнца и золото умирающего дня, смешал и слил в одну густую и поблескивающую лиловую массу, - залег Человек <...> обладатель всего богатства мира, но - нищий, ничем не прикрытый, не ведающий, где преклонить голову. Этот человек - падший Ангел - Демон - первый лирик <...> Проклятую цветную легенду о Демоне создал Врубель; должно быть, клубже всех среди нас постигший тайну лирики и потому - заблудившийся на глухих тропах безумия" (Собр. соч. Т. 5. С. 131).
19 "Проблему мистерии" Белый определяет в сочинении "О Блоке" как проблему организации соотношения своего внутреннего пути с внешними путями "общественности"
20 Добролюбов Александр Михайлович (1876--1944?) - поэт раннего символизма, в конце 90-х гг. обратившийся к религиозному аскетизму и покаянному проповедничеству; основал религиозную секту "добролюбовцев". См. стих. Блока "А. М. Добролюбов" (1903). О жизненной судьбе Добролюбова см. Азадовский К. М. Путь Александра Добролюбова // Творчество А. А. Блока и русская культура XX века. Блоковский сборник, III. Тарту, 1979.
21 "Балаганчик" (1906), воспринятой Белым как измена заветам символизма и предательство идеалов "Стихов о Прекрасной Даме".
22 Термин, принадлежит Г. Чулкову (см. о нем ком. 178 к 4 гл.) и послуживший названием группы петербургских символистов, с которыми в 1906--1909 гг. вели яростную полемику брюсовские "Весы". Особой непримиримостью отличался Белый"... когда я в 1907 году вернулся в Россию, я застал в Петербурге безобразную пародию на мою утопию о соборности эпохи 1901--1905 годов под флагом "мистического анархизма" <...> Я считаю моду на эти идеи ужасной профанацией того интимного опыта символистов, который опирался на подлинно узнанное в 1901 году; декаданс этого опыта в мистику и "блуд", вносимый развратно-упадочным обществом в тему общины и мистерии и в синкретическую схоластику, якобы дающей идеологию атмосфере "блуда", заставляет меня подумать о максимальных средствах борьбы с направлением, разрешающем проблему мистерии в идеологическую мистификацию на плацдарме театра, а проблему общины в "общность" жен" (см.: Почему я стал символистом. С. 443).
23 То есть Софья Петровна Хитрово (см. ком. 141 к гл. 1).
24 См.: "И привели его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты - Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа, что значит: "камень" (Петр)" (Иоанн, 1: 42).
25 священных текстов.