На перевале
Читатель наверное возмущен: какие же это воспоминания о Блоке? Где Блок? Проходят - кружки, общества, люди. О Блоке - молчание: Блок появляется издали молчаливой фигурою, о которой автор высказывает то иль это; и высказав, снова пускается в характеристику людей, не имеющих прямого касания к Блоку.
Тут автор должен оговориться: знакомство его с А. А. Блоком протягивается в года: были годы, когда мы не виделись, и когда долетающие ко мне факты внешней его биографии мной откидывались, до... личной встречи; но - не было дня, чтобы где-то не вспоминал о нем, возвращался к произнесенным меж нами словам, возвращался к строчкам, стараясь в них, через них понять Блока, завешенного мглою дней, мглою лиц; воспоминания о Блоке связалися с личными думами, с несомненными кривотолками, возникающими во мне; Блок был, быть может, мне самой яркой фигурою времени; увлечения, устремления к людям, с которыми Блок очень часто и не был знаком, обусловливались фазою моего отношения к Блоку; и - наконец: наши встречи настолько всегда диктовались идейными устремлениями, что я не могу не распространяться о некоторых идейных воздействиях, менявших мой облик и обусловливающих мой новый поворот к Блоку.
В моем общении с Морозовой, Метнером, Булгаковым, Бердяевым, Трубецким подготовлялась мне тема: Россия. В ней свершилась и новая встреча с Блоком; так весь путь, мной проделанный без него, в результате которого появились романы "Серебряный Голубь" и "Петербург", подготовил возможность моей новой встречи с А. А. (уже автором стихов о России и "Куликова Поля"). Стихи о Прекрасной Даме когда-то нас сблизили с Блоком; а "Куликово Поле", "Серебряный Голубь" свели нас вторично. В Гоголе соединились мы снова; мы оба увидели в Гоголе муки боли, рождающей новое будущее России. О Гоголе писал я настороженно; о Гоголе писал Блок: "Перед неизбежностью родов, перед появлением нового существа содрогался Гоголь" {Статья "Дитя Гоголя"95.}... "Та самая Русь, о которой кричали и пели славянофилы, как корибанты, заглушая крики матери бога; она-то сверкнула Гоголю, как ослепительное видение, в кратком сне..." {Idem.} "Такая Россия явилась в красоте, как в сказке, зримая духовным оком..." {Idem.} "В полете на воссоединение с целым, в музыке мирового оркестра, в звоне струн и бубенцов, в свисте ветра, в визге скрипок -- " {Idem.}...
Эти слова - лейтмотивы моей книги "Луг зеленый", посвященный России, наиболее ответственные статьи этой книги ("Настоящее и будущее русской литературы", "Гоголь") были написаны в период моего молчания с Блоком; и написан "Серебряный Голубь", о котором Блок писал: "Есть трогательное в томе, что "отверженец" П. Карпов со своим делом, которое всем не ко двору, ищет поддержки в музыке самого отверженного писателя, чьих непривычных для слуха речей о России никто еще не слышал, как следует, но которые рано или поздно услышаны будут" {Из статьи "Пламень"96. По поводу книги Пимена Карпова.}. Этот писатель - я.
Темы: Гоголь, Россия, отношение интеллигенции к народу, "Куликово Поле", "Серебряный Голубь" -- подготовили возможность новой встречи; темы те поднимались главным образом религиозно-философскими обществами Москвы, Петербурга. Именно в период молчания нашего застаю я себя посещающим московское религиозно-философское О-во, действующим там вплоть до вступления в Совет Общества; и о Блоке этого периода пишет М. А. Бекетова следующее: "Первая половина этой зимы (т. е. зима 1908 года) прошла... в непрерывной работе и общении с людьми разных кругов. Он деятельно посещал Религиозно-Философское О-во, в колюром видную роль играли Мережковские, Розанов, Карташев, Столпнер..." "Создался наделавший столько шума доклад "Интеллигенция и народ". Впервые он был прочитан 13 ноября 1908 года в религиозно-философском Обществе и при большом стечении публики"97.
Наша деятельность с А. А. в религиозно-философских обществах была не случайна.
Сенной, находящуюся против меблированных комнат "Дон"98 где жил Эллис; так же шли сюда и с философского кружка; не забуду я вида чайной: над грязными, покрытыми пятнами скатертями, уронив свои головы на руки, громко сопели ночные извозчики; за иными столиками распивали водку из чайника (те же извозчики); мы, выбрав столик, за столиком поднимали горячие речи о Руси, о судьбах мира; извозчики к нам привыкли; не удивлялися нашему появлению; я с Эллисом и с Нилендером заходил сюда договаривать интимные разговоры; и здесь были: Бердяев, Рачинский, Волошин, Шпет и др.
Часть лета 1908 года провел я в имении Серебряный Колодезь, где написано было мной много стихов (дописался весь "Пепел", писалась часть "Урны"); безнадежнейшие стихи о России писались здесь; к июлю же попадаю я в Дедово, к С. М. Соловьеву; проживаем мы в новом, отстроенном домике, находящемся вне усадьбы, террасою выходящей на луг; беседы теперь наши носят спокойный характер: С. М. увлечен филологией; и менее революционно настроен; здесь пишет он книгу свою "Cruri fragium"99; много мы говорим о поэзии; увлекаюсь стихами я Баратынского, Тютчева100; и применяю впервые к поэтам мой метод формального изучения ритма101; я собираю здесь материал к "Символизму"; в стихах того времени отражается мое увлечение Тютчевым ("Жизнь", "Ночь и утро", "Ночь-отчизна", "Вечер", "Перед грозой", "Рок", "Поле" и др.) {"Урна".}
Мы теперь примирились с Коваленскими (политические стычки уже не колеблют спокойствия Дедова).
Мережковские, приехавшие из Парижа и проводящие лето под Петербургом, - зовут меня: еду к ним, в Суйду, я в августе.
Здесь дней десять мы - вместе.
Но нет прежнего пафоса в отношениях. Многое в Мережковских - мне ясно. И - тем не менее: под их влиянием я пишу здесь статью "Каменная Исповедь"102 растущий протест в Карташеве против абстрактности Мережковского; раз, когда Мережковские уехали в Петербург, а мы трое (я, Т. Н. Гиппиус, А. В. Карташев) поехали по реке в малой лодочке, я стал жаловаться на абстракции Мережковских; А. В. Карташев с удовольствием подхватил мои жалобы; не забуду я: пения Карташева - на тихой вечерней заре под плеск весел.
С первыми сентябрьскими днями я трогаюсь; случайные обстоятельства задерживают меня в Петербурге; я сижу в меблированных комнатах на Караванной, где у меня сиживали когда-то Блоки и где однажды провел я всю ночь в размышлениях о лишении жизни себя. В Петербурге вспыхивает холера. Я - еду в Москву103.
Осень 1908 года - опять: суета, суета; те же "Дом Песни", "Эстетика", Весы", рел. -фил. общество и т. д. Реорганизовалася "Русская Мысль" редактором П. Струве; а Мережковский очень короткое время заведовал там литературным отделом; но - разорвали со Струве из-за доклада А. А. Интеллигенция и народ"; заведующим литер. Отделом стал Брюсов. Запомнилось мне время конкурса на переводы "Die schone Mullerin", устроенного Домом Песни"; было прислано 56 переводов; жюри состояло из трех литераторов (Ф. Е. Корш104, В. Я. Брюсов, я), трех музыкантов (С. Н. Танеев, Н. К. Метнер и А. Гречанинов105) и трех музыкальных критиков (Энгель, Кругликов, Кашкин); Корш и Брюсов не участвовали в собраньях жюри (первый был болен, второй - был в отлучке); один эпизод очень памятен; Энгель желал, чтобы премию получил перевод No 46; казался банальным он мне: казался - недопустимо убогим он и Олениной, и Н. К. Метнеру; изо всех переводов отметил один я (No 20), который передавал относительно более ритма; но Энгель решительно ополчился на проводимый мной перевод, нападая на якобы неправильности стиха (на присутствие в строках "Chronoi Renoi"106); к Энгелю присоединились: Кашкин, Кругликов, Гречанинов; понял я, что борьба за переводы - борьба за новое направление против старого; мы с Метнером оказывались в меньшинстве; я доказывал, что "неправильности" стиха - иллюзия: в них - вся прелесть ритма; начались принципиальные речи о смысле поэзии; наконец, проф. Танеев, молчавший доселе, решительно присоединился к нам; Энгелю - пришлось уступить.
"Весам": должен был я читать краткую лекцию о Пшибышевском перед представлением "Вечной Сказки "107; остановился у Мережковских, занятых чтением рукописей, присланных в "Русскую Мысль"108. Скоро они и Д. В. Философов явились в Москву; Мережковский читал у Морозовой, в Университете (студентам), в Политехническом музее (лекцию о Лермонтове), выступал оппонентом на лекции Философова в Литературно-Худож. кружке и на моей публичной лекции "Настоящее и будущее русской литературы"109; приезд Мережковских ознаменовался бурными инцидентами, заставившими меня ломать копья за них; я уже не во всем был согласен с Д. С.; он в своих выступлениях бывал нетактичен; я форсировал порою насильственно солидарность свою; и защита моя выходила - неубедительной, резкой; в Кружке говорил я кому-то совсем неприятные вещи; в Политехническом музее с истерикой обрушился вдруг на профессора Е. Н. Трубецкого; кричал, потрясая рукой, чуть ли не указывая на Е. Н.: "Нам не нужны ни кадеты, ни мирные обновленцы"; он - большой, грузный, слегка покрасневший, сидел, косолапо, роняя печальную голову в руки. М. К. Морозова мне призналась потом, как она ненавидела весь этот вечер меня; на другой уже день мы конфузливо встретились у нее с профессором Трубецким; он тотчас же протянул мне большую, тяжелую руку свою, пожал руку мою и сказал, что - не сердится; был вечер и у меня - с Мережковскими; были: Д. С., З. Н., Д. В. Философов, Бердяев, Булгаков, как кажется, Эрн, Эллис, Рачинский, Петровский, М. К. Морозова: было шумно: курили и спорили.
Приезд Мережковских оставил какое-то чадное впечатление; был для меня поворотным этапом в моих отношениях с Мережковскими; чувствовалось: все - расклеилось между нами.
В эту осень, как помнится, начинается знакомство с М. О. Гершензоном110; однажды раздался звонок; и в переднюю вошел низкого роста брюнет с густой и черной бородкой, с очень пухлыми и большими губами, в большущих очках; он назвался редактором "Критического Обозрения" Гершензоном; и заказал мне рецензию на какую-то книгу; я знал Гершензона, весьма почитал; почему-то казался он мне слишком, слишком маститым и слишком ушедшим вполне в любование великими перлами литературы; и я был очень-очень польщен и, признаться сказать, удивлен, услышав от него одобрение линии литературной политики, которую вел я в "Весах"; все обычно меня распекали за резкость тона рецензий (и Зайцев, и Бунин, и С. Голоушев111), а они утверждали меня: "Действуйте в том же духе: вы -- правы". Он предоставил: свободу писания "Критич. Обозрения" маленький кабинетик, наполненный книгами; и Михаил Осипович - среди них, взволнованный, всегда кипящий и выговаривающий свои поразительные афоризмы о жизни, творчестве, о поэзии Пушкина за набивкою папирос; набьет мне и себе - с доброй улыбкой протянет набитую папиросу и вспыхнет: глазами, очками и духом - большой такой, маленький ростом: такой благородный, прекрасный! М. О. стал мне вовсе родным; я утрами захаживал к М. О. поведать о чем-нибудь, что меня взволновало и поразило; хаживал, отрывая от дела его, - порадоваться и попечалиться вместе: попросить указаний, совета; М. О. на мои появления и потребности - дружески горячо откликался всегда. Начались складываться отношения, которыми я так счастлив; на протяжении 14 лет были ясны они (нет, - раз-таки мне сильно досталось от М. О.: он был прав); полюбил я уютную милую мне квартирку Никольского переулка, - дом No 14; еще более полюбил я хозяев: Михаила Осиповича, Марью Борисовну (супругу его)112.
Встреча с М. О. Гершензоном - единственное приятное событие этого времени; все иное - безрадостно: учащающиеся инциденты на лекциях, учащающаяся брань прессы; и - передержки; и ссора со Стражевым (которая?) за заметку "Обозная сволочь"113, и внутреннее отдаление от Мережковских, и тоска все о том, об одном.
Весь тот период покрыт мне тоскою и тьмою. Однажды в гнилом и вонючем ноябрьском тумане, когда электрический свет проступает, как сыпь, брел уныло я и одиноко, пересекая Тверскую; около памятника Пушкина вдруг кто-то - дерг-дерг за рукав: оборачиваюсь, смотрю - мокренькое пальто и высоко приподнятый воротник, и высоко приподнятая рыженькая бороденка и мятая шапчонка какая-то, рука без перчаток, вся мокрая: поплевывание словами в лицо; словом - Розанов!
- Вы как здесь, В. В.?
- Проездом: спешу в Петроград... Дожидаюсь вот заведующего газетой...
Не покидайте меня, Христа ради, - мне делать нечего...
Взяв меня за руку, В. В. стал поваживать, стал похаживать - и туда, и сюда - по переулочкам, по грязненьким улицам, занавешенным ноябрьским туманом; на нас брызгали шипы - противною грязью; воняло так сильно вокруг; ногами ежеминутно проваливались мы в лужи; и то - были мраки; то вдруг кидалися бредовые светы Тверской, переливающиеся огни с надписью "Часы Омега", кинематографы, проститутки и полупьяные шатуны: и циничные выкрики, и циничные предложения; средь всего того Розанов, под руку влекущий меня через грязь, с губами, изображавшими ижицу, поплевывающий словами страшные кощунства на тему: "Пол и Христос". Не забуду того туманного вечера; и - гениальных "ужасиков" В. В. об аскетах, святых; прохожие - останавливались, оглядывались на нас.
Розанов влек меня в кофейню Филиппова - на Тверской; там за столиком продолжался нелепо поднявшийся разговор: В. В. вдруг выразил поразительную заинтересованность Блоком; расспрашивал он меня о дружеских отношениях с Блоком, расспрашивал о семействе его; я же был с Блоком в разрыве; и мне было трудно ответить на все В. В.; он же, поплевывая словами и масляся глазками, зорко-зорко посверкивал на меня золотыми очками; и дергался, и хватался трясущей рукой за пальто; все как будто выведывал: как у Блока дела обстояли с проблемою пола; и каковы отношения супругов Блоков друг к другу и к матери А. А.; спрашивал, почему я теперь разошелся и каковы подлинные причины разрыва; подглядывание в В. В. вдруг сменялось гениальным прозрением о поле, о поле у Блока и т. д. Я не помню слова Розанова о Блоке (записать же их было нельзя: было многое в них нецензурно): но если бы те слова увидали когда-нибудь свет, то к "Опавшим Листьям"114 прибавилось бы несколько гениальных страниц.
- Миленький, уж вы простите: нет же, ведь вот в кармане платка носового, а - насморк: нет мочи...
- Да нет у меня, Василий Васильевич, чистого носового платка...
- Дайте голубчик, скорее, какой там ни есть: не побрезгаю...
Отдал ему свой "не вовсе чистый" платок; сняв очки, с наслаждением он отдался сморканию. Скоро мы расплатились и вышли; довел я его до здания редакции "Русское Слово"115 (где он писал под псевдонимом "Варварин"); и мы - распростились; и тем же путем я побрел средь октябрьских туманов и световых тусклых мороков; и казалось, что мокренький Розанов (мокренький от дождя), отобравший платок у меня и мне чмыхавший в ухо, - есть морок осеннего времени; такой осенью был - 1908 год.
Чувствовал - отлив сил; зачастую говаривал Э. К. Метнеру: "Так жить нельзя". Собираясь втроем (Метнер, Эллис и я) мы говаривали о том, что надо работать над поднятием морального уровня окружающих; и - прежде всего: над собою. Я стал почитывать произведения Анны Безант116; тут Метнер уехал в Берлин; я остался один: с Метнером было мне легче всего. Мне казалось, что все мы - запутались, что не хватает нам настоящего опыта жизни, что какие-то враждебные силы нас губят сознательно; я проживал в ощущении надвигающейся оккультной опасности; вышел "Пепел" и критики за него меня встретили бранью; и Тэффи117 писала в "Речи": "Не люблю я этого старого слюнтяя" (так-таки и написала); Измайлов из "Русского Слова" писал про меня: несусветности просто; стоило прочесть публичную лекцию, как на другой день в газетах поднималось Бог знает что. Это все мне казалось неспроста; нечто вроде мании преследования испытывал я; мне хотелось поближе придвинуться к проблемам оккультного знания и конкретного духовного знания. Так и я оказался в стихии теософических дум: К. П. Христофорова подарила мне "Doctrine Secrete" E. Блаватской118; и я погрузился в них, изучая стансы "Дзиан"; незаметно я стал посещать теософский кружок Христофоровой (с теософами уже раньше встречался, - а именно: в 1901 и в 1902 годах, когда А. С. Гончарова119, покойная ныне, влияла усиленно на меня); вступил в деятельное общение с лицами, собирающимися у К. П. Христофоровой; там бывали: Эртель, П. Батюшков, Шперлинг, Недовит, д-р Боянус с женою, Пшенецкая, А. Р. Миицлова, Б. П. Григоров120, кн. Урусова; и - ряд других лиц; читал лекции Эртель, талантливо импровизируя на темы, не допускающие импровизации, а два юноши (студент-инженер и студент-техник) Брызгалов и Асикритов всегда возражали ему; бывало на этих собраниях человек до тридцати пяти; здесь раз был Боборыкин. Меня занимали не лекции, а атмосфера покоя, распространяемая некоторыми из теософов; и поражала всегда меня А. Р. Миицлова; стал - приглядываться: к пей тянуло; я знал, что она близкая ученица Рудольфа Штейнера, которого, хотя мало читал, но - всегда уважал (в учениках и ученицах Штейнера чувствовалось нечто, отделяющее их от других теософов).
И все-таки: посещение теософов не заглушало тревоги, снедавшей меня. К концу года - я нервно измучился; и физически - ослабел; осматривавший меня проф. П. С. Усов121 (знавший с детства меня и потому говоривший мне "ты"), стал корить меня:
- Эдак ты не долго протянешь! Ай, ай - уходило тебя декадентство.
Я - затворился, не принимая почти никого и нигде не бывая; к тому времени помнится мне переписка моя (на философские, религиозные и моральные темы) с М. С. Шагинян122, тогда почти девочкой; ее умные, бойкие письма радовали меня.
Вдруг - впадаю в какое-то сонное состояние; пребываю в нем несколько дней; перед праздником Рождества ради отдыха в сонной прострации убираю я золотой канителью елку, ту елку, которую захотелось устроить себе; чувствую: это занятье дает - бесконечно; во время уборки меня осеняет вдруг образ: двух старцев, плывущих на лодке ко мне; глядят на меня и вещают глазами без слов: я прислушиваюсь к сердцу, оно передает мне внятно - вот что: -
- Мы стоим у преддверия огромного духовного переворота; уже образуется фаланта людей, работающая над нравственным возрождением человечества; она образует как бы вовсе новое рыцарство в движении, долженствующем захватить всю Европу; движение - новый отпрыск старинного рыцарства; одна ветвь его распрострется на запад, другая - покроет Россию; а во главе тех ветвей станут те, кого символически можно звать Лебедями; над ними же - Тот, кого словом не назовешь - этак вещали мне сердцем моим два таинственных старца; образы поразили своею огромною силою; Эллису я рассказал о видении этом; оно потрясло его; мы - перекликнулись: обещали друг другу, что будем прислушиваться к веянию,
Но чем ярче откуда-то занимался свет Духа, с тем большим упорством Враг выступал в ощущениях сердца: Россию губить, губить нас: тема России и тема воительства, вооружения светом для битвы с Врагом проговорили мне к началу 1909 года; не знал - "Куликово Поле" написано только что Блоком; в нем - те же темы: бой светлого князя с татарскою тьмой, угрожающей Руси: 23 декабря 1908 года Блоком было написано:
Опять над полем Куликовым
Взошла и расточилась мгла,
И, словно облаком суровым,
Грядущий день заволокла.
За тишиною непробудной,
За разливающейся мглой,
Не слышно грома битвы чудной,
Не видно молньи боевой.
Но узнаю тебя, начало,
Высоких и мятежных дней,
Над вражьим станом, как бывало,
И плеск и трубы лебедей.
Не может сердце жить покоем,
Недаром тучи собрались.
Теперь твой час настал: Молись 123!
Стихотворение написано в дни меня посещающих образов, проговоривших о громком, о будущем; стихотворение это прочел через два только года потом; оно-то и вызвало во мне, стоящем на пути моих новых исканий, - желание написать А. А. Блоку письмо, после которого мы по-новому встречались; в стихотворении было нечто, глубоко задевшее, я не знал, что оно - написано в столь чреватые для меня будущим дни: именно - 23 декабря 1908 года.
И было написано стихотворение "Божья Матерь, Утоли мои печали"124 (6-го июля 1908 года).
Примечания
95 Впервые - в газ. "Речь" (1909. 20 марта). Статья представляет собой текст речи, произнесенной 19 марта 1909 г. в зале петербургского Дворянского собрания.
96 Напечатана в газ. "День" (1913. 18 октября).
97 Бекетова. С. 83.
98 Меблированные комнаты "Дон" "типичны, - вспоминал Белый в Начале века, - они помещались в оливковом доме, поставленном па Сенной площади среди соров и капустных листьев; дом стеной выходил на Арбат (против "Аптеки"), другим боком дом глядел на Смоленский бульвар; третьим - в паршивые домики с чайной: для извозчиков" (С. 55).
99 Букв.: "Имеющему перебитые голени" (лат.) - книга стихов С. Соловьева, вышедшая в Москве в 1908 г.
100 Баратынский и Тютчев - поэты, постоянно находившиеся в центре внимания Белого. См. его работу "Пушкин, Тютчев, Баратынский в зрительном восприятии природы"// Поэзия слова. Пг., 1922.
101 О начале стиховедческих исследований Белого см.: Гречишкин С. С, Лавров А. В. О стиховедческом наследии Андрея Белого// Структура и семиотика художественного текста. Труды по знаковым системам, XII. Тарту, 1981.
102 Была опубликована в журн. "Образование" (1908. No 8).
103 В Москву Белый возвращается в начале сентября.
104 Корш Федор Евгеньевич (1843--1915) - филолог-классик, переводчик, профессор Московского университета.
105 Гречанинов Александр Тихонович (1864--1956) - композитор, педагог.
106 "Пустое время" (греч.) - термин греческой античной метрики, служащий названием ритмической паузы, реже употребляемой в немецком стихосложении, чем в русском.
107 Премьера пьесы Ст. Пшибышевского "Вечная сказка" в постановке Мейерхольда состоялась 4 декабря 1906 г. Выступление Белого с лекцией о Пшибышевском относится к первой половине ноября 1908 г.; оно легло в основу статьи "Пророк безличия" (Арабески).
108 Ежемесячный научно-литературный и политический журнал, выходивший в 1880--1918 гг. в Москве. Вначале славянофильской, а позднее либеральной ориентации. После 1905 г. - орган кадетской партии.
109 Лекция была прочитана в зале Тенишевского училища 17 января 1909 г. во время пребывания Белого в Петербурге.
110 Неточность: первое письменное обращение Гершензона к Белому, содержащее просьбу написать отзыв о "Посолони" А. М. Ремизова, датировано 27 марта 1907 г. (см.: Между двух революций. С. 519). Рецензия Белого появилась в 1-м выпуске "Критического обозрения" в 1907 г.
111
112 Гершензон Мария Борисовна (1873--1940) - жена М. О. Гершензона, сестра А. Б. Гольденвейзера.
113 См. комм. 52 к гл. 7.
114 Эссеистически-дневниковая книга в 2 т. (М., 1913--1915).
115 Ежедневная либеральная газета, выходившая в Москве в 1895--1918 гг. Издатель - И. Д. Сытин.
116 "Человек и его тела" (1896) не была в описываемое время переведена с английского на русский. В России были опубликованы "Древняя мудрость" (Спб,, 1910) и "Краткий очерк теософского учения" (Вестник теософии. 1908. No 1).
117 Тэффи (наст. имя и фам. Лохвицкая Наталья Александровна) (1872--1952) - писательница и фельетонистка.
118 В труде "Тайная доктрина" Е. П. Влаватская сообщает о существовании некой эзотерической книги "Дзиан", образно излагающей тайну сотворения мира.
119 Гончарова Анна Сергеевна (1855--?) - доктор философии, теософка. См. гл. "Гончарова и Батюшков" в "Начале века".
120 Григоров Борис Павлович (1883-1945) - экономист, член кружка "Молодой Мусагет", где Белый вел курсы в 1910 г. Принимал участие в строительстве Гетеанума. Один из основателей Русского антропософского общества и его председатель (см.: Воспоминания о Московском антропософском обществе// Минувшее. "No 6. Paris, 1988).
121 Усов Павел Сергеевич (1867-1917) - врач, профессор Московского университета.
122 Шагинян Мариэтта Сергеевна (1888--1982) - поэтесса, прозаик, критик. Ее знакомство с Белым произошло в декабре 1908 г. (см.: Шагинян М.
123 Полностью приведено стих. "Опять над полем Куликовым..." (1908), завершающее цикл из пяти стих. "На ноле Куликовом".
124 Имеется в виду стих. "За гробом (Божья Матерь Утоли мои печали...)" (1908).