На перевале
Вернувшись в Москву, я застал настроенье разгрома; на многих улицах не было телеграфных столбов; повалили их для баррикад; и потом - полицейские и солдаты сжигали их; снег был от этого черный; с восьми запрещалось ходить; но Москва мне мелькнула как сон; я готовился к переезду; запомнились: начинающиеся собранья "Руна", первый номер которого только вышел; запомнилась: переписка, громовая, - с Мережковскими за статью мою "Ибсен и Достоевский"86 и за заметку (не помню заглавия) - кажется, - "Отцы и дети русского символизма"87; за умаление Достоевского я удостоился львиного рыка Д. С., написавшего мне собственноручно и грозно (обыкновенно З. Н. за него распиналася письмами); Д. С. мне объявлял, что я предал их дело; в лице Достоевского я оскорбил "нашу линию"; в лице "линии" -- оскорбил я грядущую Церковь Христову (Д. С. в это время держал курс "сознания" -- на Достоевского, а через несколько лет - стал держать на Толстого); в заметке "Отцы" я высказывал: как нам ни дороги имена Мережковского, Розанова, мы должны откровенно сказать, что задачами их не исчерпывается наш путь; во всем тоне заметки откладывалось назревающее разочарование в "религиозных путях" Мережковских, которых любил, как людей, но которых ценил я все менее, как искателей жизни; такого деления не допускали они. Д. С. тотчас же встал в "Мережковскую" "Антихрист -- Христос", или "с нами", иль "против"; "не с нами"-- "предательство"! Так, пошлепывая по паркету "помпонными" туфлями, он стремился всегда исторгать вопль раскаянья из груди очередного "отпавшего" брата (о, сколькие тут отпадали!); я знал: по приезде - "достанется" мне; и заранее был готов я склонить свою голову для получения "нагоняя" (любил я Д. С); вся заметка моя выражала то именно, что отложилось во мне под влиянием разговоров у Блоков, у Вячеслава Иванова.
Должен сказать, что А. А. никогда не склонялся к Д. С: был - уклончив, невнятен, "невнятицу" подставляя, как шит от соблазнов гностической атмосферы, З. Н. "с папироской"; была тут решимость, или - "глубинная мысль", превращенная в твердое знание, - не принимать Мережковского; сказывалось упорство; всегда так; к чему он придет - придет твердо.
- Ну, что вы? - поблескивает глазами на Блока, бывало, Д. С.; в том, "что вы" -- не переносное превосходство, бахвальство какое-то "мировыми идеями" (а в конце концов побирушество малыми крохами стола от В. Розанова, Шеллинга, Гегеля, Ницше).
А. А., это чувствуя и снисходя к Мережковскому (разгуливающему по миру со стенками дома Мурузи и расставляющему - в Париже, в Берлине, в Константинополе - стенки), конфузясь (за слепоту Мережковского), переминается ногами бывало пред ним; и - отвечает какими-то надтреснутыми оттенками (не то носовыми, не то роговыми) вдруг ставшего неестественно твердым громчашего голоса, готового вот-вот сорваться; оттенок такой в произношении слов появлялся в минуты, когда он задет был:
- Да как-то... так себе, Дмитрий Сергеевич.
Чувствуется: разговора не может тут выйти; Д. С., такой маленький, с волосатой растительностью от щек, вдруг осклабясь и стоя с осклабленным ртом (точно хочет смеяться... вот-вот: и - не может), обводит нас вы* пучеш1ыми глазами своими; и - торжествует, что может продемонстрировать всем присутствующим забавного "зверя"; но "зверь" это видит; и знает, что будет оглашено - с "рыком" и что потом огласится для ряда людей, что впоследствии войдет в том собрания сочинений Д. С.; и он - удаляется (порою на месяцы).
Мережковские - недовольны:
- Блок вот - пропал, не приходит, сидит бирюком со своим "где-то", "что-то"... Разводит свою декадентщину.
В очень тактичном по отношению к Мережковским отходе (другой - мог бы срезать Д. С.) А. А. сказывалось упорство: не уступать Мережковским; а им - уступали (хоть временно) все; я, Бердяев, А. В. Карташев, Эри, Свенцицкий и Волжский и - прочие.
Но натыкалися в Блоке - на камень.
А. А. в моей жизни сыграл роль руки, отводящей решительно от Мережковского, - не убеждением иль противлением моей близости, а пониманием (удивительным!) склада души Д. С.; не критикуя его, А. А. Блок побеждал.
Годы, годы вопил Мережковский из кабинета, с Литейной, что нужно учиться писать ему так, чтобы все понимали, что учится, учится он; сколько нудных усилий затрачено было для популярности неудобоприемлемых и вздыбленных нарочито бескровнейших схем; сколько слышал я слов назидательных, обращенных к нам, бедненьким, косноязычным поэтам: "берите пример с меня - я учусь быть понятным" (А. А. никогда не писал для понятности, не задумывался над проблемой понятности); а сравните теперь статьи Блока с томами Д. С. ... Кто внятнее? Все - поняли Блока... А Мережковский со всеми усилиями обобществиться, - он выкинут обществом: в трудную минуту России, когда отовсюду из масс поднимались запросы, когда надо было (всем, всем!) помогать, отбояриваться от механической мертвечины марксизма, - где был Мережковский? Бежал за границу88: от большевиков ли? Не от рабочих ли, не от крестьян ли, красноармейцев, матросов, протягивающих руки за хлебом духовным? Когда Котляревский, Иванов, Бальмонт, Кони, я и другие поэты из "необщественников" являлись (на митинги, в студии), чтобы поддерживать "дух" (только "духом" и жили тогда) - где же был Мережковский? Выглядывал он трусливо из кабинета на Сергиевской, все боясь "замарать" свои чистые руки и запятнаться пред Бурцевым89; вот рабочие говорят: "Разъясните нам - правда ли, что сознание обусловлено мозгом?" И во "Дворце Искусств"90, в "Академии Духовной Культуры"91, в "Вольфиле", в аудитории Политехнического Музея в Москве, в Петербурге являются люди; и - говорят: "Нет и нет!"
Появляются среди студий: расстрелянный Гумилев, старик Кони, читающие о русской литературе; нет, больше того: перед делом духовной культуры, которая - хлеб насущный России теперешней, забываются политические разногласия (ах, не до них, когда всюду разносится вопль: "Хлеба, хлеба духовного!").
А Мережковский, выпучивая испуганные глаза на Париж (там, оттуда - с подзорной трубой поднимается Бурцев!), на увещания: "дайте лее для рабочих хоть что-нибудь" (а рабочие просят: "Не про политику нам, а про... Гоголя бы!"), - Мережковский испуганно прячется:
- Знаете, я не умею: меня не поймут!
(Понимали же, Господи, - Гумилева... матросы Балтфлота!)
Так, сбежав от чудеснейшей аудитории с расширенным сердцем (-- "Теперь аплодирует Бурцев в Париже..."), идет за дровами в... Петросовет, уберегая "полиелеи" из слов от духовных запросов кипящей России для умащения главы... провозглашенного Мессией Пилсудского92"москалями"; а Гиппиус, накопившая в трудные месяцы не закаленность духовную, а - "ехиднину злость", начинает оплевывать русских писателей за чертою советской России93, попав за черту; да, могу сказать; вот так общественность!
И невольно теперь соглашаешься с Блоком, который в те годы еще в Мережковском отчетливо разглядел это все; "белоручка" и "зябкий" -- и все этим сказано: щупленький, маленький, лучше всего рассуждающий в туфлях с "помпонами"; менее удачно - на диспутах (перепутывая все мысли противников - глух!): рассуждающий много, когда не мешало бы помолчать; и молчащий тихонько, "Несостоятелен Маркс") -- религиозное, нужное действие.
- "Белоручка и зябкий" -- так раз мне А. А. определил Мережковского (кажется, - на прогулке): все сказано! Я стал присматриваться: да, белоручка, - придет кто-нибудь:
"Петра"94.
И З. Н. - "отдувается"; посетитель "обделен", -- тогда появляется Д. С. - с "рыком" и "гласом".
В этих мыслях о Мережковских я жил; я готовился к переезду; казалось мне - мы с А. А., с Вячеславом Ивановым можем начать наше дело; подготовлять - наше действие; мистерию человеческих отношений "Скорей приезжайте: за ваше отсутствие написал Саша драму; она называется "Балаганчик": хороший он..."
В феврале 1906 года я - тронулся в Петербург.
Примечания
86 "Арабески".
87 Впервые опубликована: Весы. 1905. No 12 (под заглавием "На перевале"); включена в "Арабески".
88 Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус покинули Петроград в конце 1919 г. под предлогом чтения лекций в красноармейских частях. В январе 1920 г. они нелегально перешли польскую границу и вскоре оказались в Варшаве.
89 Бурцев Владимир Львович (1862--1942) - публицист, мемуарист, издатель журн. "Былое", разоблачивший многих провокаторов царской охранки.
90 Возник в Москве (при непосредственном участии А. Белого) в январе 1919 г. и просуществовал до 1921 г. Он учреждался с целью консолидации сил творческой интеллигенции. Здесь, во Дворце искусств, Белый жил летом 1920 г. Этот дом на Поварской улице описан в "Войне и мире" Л. Толстого как дом графа Ростова.
91
92 Пилсудский Юзеф (1867--1935) - маршал, деятель правого крыла Польской социалистической партии, глава польского государства в 1919--1922 гг.; в 1926--1928 гг. и 1930 г. - премьер-министр; в 1920 г. - руководитель военных действий против России. Мережковский, с самого начала видевший спасение от большевизма в иностранной интервенции, всячески поддерживал польскую войну с Россией. "Общество Русско-Польского сближения, газета "Свобода"... аудиенция Мережковскому у Пилсудс-ого. Формирование русских отрядов при польских войсках - таковы главные фазы политической деятельности Мережковских в Варшаве в 1920 г.", - отмечено в книге Глеба Струве "Русская литература в изгнании" (Paris, 1984. С. 86).
93 В эмигрантских изданиях Польши, Болгарии, Франции З. Гиппиус выступила сразу же после бегства из России с целой серией гневно-разоблачительных статей на политико-литературные темы, а в 1921 г. напечатала уцелевшие части своего "Петербургского дневника" 1919 г., где, в частности, дала уничтожающую характеристику писателей, оставшихся на родине и готовых сотрудничать с новой властью.
94 "Антихрист, Петр и Алексей" - третья, заключительная часть трилогии "Христос и Антихрист".