Обломки миров
Пусть поэт творит не свои книги, а свою жизнь, - говорит В. Брюсов. - На алтарь нашего божества мы бросаем самих себя"80.
"Пусть поэт творит свои строчки, а не свою жизнь", - как бы возражает ему А. Блок... - "На алтарь Ничего мы бросаем наше божество и себя".
Символ - соединения; символизм - соединения образов созидающей воли - для чего? Все равно, для здешней или будущей, старой иль новой жизни, но жизни. Чем глубже внутренний путь, тем новее, загадочней образы, тем более усилий затрачиваем мы, современники, для познания и переживания созданной ценности: таково было для современников появление "Заратустры".
Но есть символизм и иного рода: соединение обломков когда-то цельной действительности (той или этой), соединение первичных ассоциаций души, безвольно сложившей оружье перед роком.
За первого рода символизмом - рождающая действительность будущего, предощущаемого, как греза. За второго рода символизмом: небытие, великий мрак, пустота.
Блок - талантливый изобразитель пустоты: пустота как бы съела для него действительность (ту и эту). Красота его песни - красота погибающей души, красота "оторопи", а не красота созидания ценности.
Вот перед нами изящный томик в картонном переплетике; обложка Сомова, как венок из роз, венчает книгу; переверните обложку: вас встретит предисловие "Лирика не принадлежит... к областям... творчества, которое учит жизни"... Далее узнаем, что переживания лирики хаотичны; чтобы разобраться в них, нужно самому быть "немножко в этом роде"; под обложкой в предисловии встречает вас пустота мысли. Далее встречает вас ароматный венок самого творчества: символы, как розы, гирляндою закрывают смысл и цельность переживаемых драм; приподымите эту гирлянду, на вас глянет провал в пустоту; грациозно, нежно, трогательно слетают туда образы Блока током розовых лепестков.
Как атласные розы, распускались стихи Блока; из-под них сквозило "видение непостижимое уму" гусеница - правда, красивая гусеница (бывают красивые насекомые - золотые, изумрудные жуки), но все же гусеница; из гусениц вылупились всякие попики и чертенята, питавшиеся лепестками небесных (для нас) зорь поэта; с той минуты окреп стих поэта. Блок, казавшийся действительным мистиком, звавший нас к себе поэзией, превратился в большого прекрасного поэта гусениц; но за то мистик он оказался мнимый. Но самой ядовитой гусеницей оказалась Прекрасная Дама (впоследствии разложившаяся в проститутку и в мнимую величину, нечто в роде "-- 1"), призыв к жизни (той или этой - вообще новой жизни) оказался призывом к смерти.
Но далее: Блок стал еще более совершенным техником, а Незнакомка, Смерть, жизнь, проститутки, рыцари, кабачки - все, к чему ни касался Блок, превращалось в изящный, как виньетка, покров, над... чем? И вот в "драмах" оказалось, что "что-то" "Драмы" Блока - обломки рухнувших миров (того и этого), как попало соединенные в своем полете в пустоту: здесь - к реальному образу приставлена голова Небесного Видения; там - к образу Видения приставлена голова восковой Клеопатры, или... даже... голова из сыра бри -- все равно; ведь сила своеобразной прелести рыдающих драм Блока (которые рыдают всем, чем угодно: Бетховеном, комаринской и т. д.) в том, что в них нет ничего, они - ни о чем; "ряд встающих двойников -- ". Лирика Блока - разорванная в клочки драма, - не перешла в драму; драма предполагает борьбу или гибель за что-то: в драмах Блока гибель - ни за что, ни про что: так, - гибель для гибели. Лирика разорвалась; и только; и все просыпалось в пустоту. Мы читаем и любуемся, а ведь тут погибла душа не во имя, а так себе: "ужас, ужас, ужас!"
Без связи, без цели, без драматического смысла, мягко струит на нас гибнущая душа ряд своих образов; символизм - ряд кинематографических ассоциаций, бессвязность - вот смысл блоковской драмы. Пусть читатель не примет мои слова за осуждение этих "драм": в них есть особая красота "оторопи", красота мертвенности.
"Коса смерти - коса девушки: девушка с косой (волос) за плечами, но с косой смерти в руках" - вот ход ассоциаций Блока. "Корабли плывут" в "Короле на площади". Далее: в "Незнакомке" эти корабли уже - бумажные корабли: тем не менее, они - уплывают, подобно картонной невесте (пресловутой девушке с косой и "косой"), которая тоже куда-то исчезает.
"Человек в пальто -- (громко, как ружейный залп). Бри! Собеседник. Ну это... это... знаете. Человек в пальто ". (1-е действие "Незнакомки".)
Через действие.
"Из общего разговора доносятся слова: "рокфор", камамбер . Вдруг толстый человек... выскакивает на середину комнаты с криком: "Бри!" Поэт сразу останавливается. Мгновение кажется, что он вспомнил "все" (3-е действие "Незнакомки").
"Бри" -- и все тут! Вот безвольно вырастает чудесный образ, но как ружейный залп пустота выстреливает: "Бри!" И подстреленная, на смерть подстреленная душа струит на нас кинематограф образов. И если есть захват в драмах Блока, если плачем мы вместе с поэтом, то плачем мы не над героями его (его герои - картонные манекены), плачем над драмою самого Блока. С нежной улыбкой погибающего вырезывает он свои картонажи; и - вот: мистики ждут смерти, Пьеро - невесту; приходит невеста с косой за плечами, - мистики думают, что коса не за плечами, а в руках; Коломбина верна Пьеро; Арлекин, пропев четверостишие, уводит Коломбину; автор врывается в картонный мир; Арлекин проваливается в бумажную бездну; в разрывах бумаги появляется невеста с двумя косами (косой и "косой"). В заключение Пьеро играет на дудочке. Бри -- и все тут.
Вы говорите, - нельзя понять драм Блока; да их нечего понимать: их небо пропустит сквозь себя: ведь они - обломки ценностей, которым, быть может, молится поэт. Захватывающая сила этих драм есть бесцельная тризна поэта над своею душой, которая и себя, и свои кумиры бросила на алтарь... пустоты. Эту тризну я слышу; болезненною любовью, любовью - жалостью принимаю я плач больной души над собой и смех больной души над собой: плач и насмешка от чистого сердца.
"Бри" -- и все пусто!
Эта изящная книжечка - незаурядное явление нашей художественной жизни. Блок - незабываемый изобразитель "пустых" ужасов: тут перед вами бесшумный провал всего, что вообще может провалиться. Искренностью покупается сила впечатления и смысл этой "бессмысленности": но... какою ценой?
"Пусть поэт творит не свои книги, а свою жизнь, На алтарь нашего божества мы бросаем самих себя".
"Пусть поэт творит свои строчки: поэт вообще - это строчка с пишущим аппаратом в виде так называемой человеческой "личности",
Примечания
80 "Священная жертва" (1905).