Поездка в Шахматово
В конце мая 1904 года я получаю от Блока настойчивое приглашение в Шахматово; С. М. Соловьев в Москве должен присоединиться ко мне; приезжаю из Тульской губернии я в июне в Москву; здесь задерживаюсь дней десять (дела, срочная работа в "Весах" и т. д.); поджидаю С. М. Соловьева, окончившего гимназию и гостившего у друзей (в имении, недалеко от Москвы); в эти дни умер Чехов; в Новодевичьем монастыре - посещаю могилу его {С Чеховым я никогда не встречался, но всегда глубоко любил его яркий, родной мне талант.}. Лишь в последние числа июня, а может, в начале июля28, решаюсь я ехать к А. А.; присоединяется ко мне А. С. Петровский, совсем неожиданно; я не помню, как он решился ехать со мною, но помню, что, сидя в вагоне, мы оба перепугались, почувствовали конфуз: я - от сознания, что еду впервые к А. А. и везу с собой спутника, которого не приглашали хозяева; А. С. - от того, что он сам "напросился".
Стояли прекрасные, ясные, жаркие дни; наливалася рожь; глубенело синейшее небо; мне помнится, - мы говорили в вагоне, чтобы не слышать конфуза, о спиритизме, которому отдавались знакомые {С. А. Соколов, Н. И. Петровская и некоторые другие (Ребиков, Ланг), увлекаемые Брюсовым, предавались усиленно спиритическим экспериментам.} и который считали, естественно, мы профанацией символизма и мистики, вредной и философски несостоятельной; спиритических фактов оспаривать мы не могли {С этими фактами я не раз конкретно соприкасался в жизни, наталкивался на них; и всякий раз - с отвращением.}.
Незаметно приехали так на Подсолнечную, где вышли и наняли тряскую, неудобную бричку; на ней прокачались мы верст 18 до Шахматова, озираясь на кочки, на лес, на болота, на гати; был лес - невысокий, но частый... Меня поразило различие пейзажей под Крюковым и под Подсолнечной; один стиль пейзажа до Крюкова: стиль ковровых лугов, очень ровных, пересеченных лесами, всегда белоствольными, с малой неровностью почвы, с обилием деревень; от Поварова до Подсолнечной стиль изменяется: пейзажи становятся резче, красивей и явно дичают; лугов уже меньше; леса отовсюду (теперь их повырубили); больше гатей, оврагов и рытвин; деревни - беднее; их - меньше; уже не Московская, а Тверская губерния; Русью Тверской уже веет (Тверская же Русь - не Московская Русь) - тою Русью, которая подлинная и о которой А. А. так чудесно сказал:
О Русь моя, жена моя, до боли
Мне ясен долгий путь...29
Здесь, в окрестностях Шахматова, что-то есть от поэзии Блока; и - даже: быть может, поэзия эта воистину шахматовская, взятая из окрестностей; встали горбины, зубчатые лесом; напружились почвы и врезались зори:
И вдоль вершин зубчатых леса
Засветит брачная заря30.
Обилие хмурых горбин и болот с очень многими окнами, куда можно кануть - пойдешь прогуляться, и канешь в окошко, - все это вплотную обстало усадьбу, где вырос А. А.; здесь - водится нечисть; здесь - попик болотный на кочке кощунственно молится за "лягушачью лапу, за римского папу"; колдун среди пней полоняет весну; и маячит дымком "Невидимка"; сюда же Она по заре опускается розовым шелком одежд.
Я описываю окрестности Шахматова, потому что в поэзии Блока отчетливо отразились они - ив "Нечаянной Радости", и в "Стихах о Прекрасной Даме"; "Она", "устремившая руки в зенит": на прицерковном лугу, заливном, около синего прудика, где в июле - кувшинки, которые мы собирали, перегибаясь над прудиком, с риском упасть в студенистую воду; и кажется, что гора, над которой "Она" оживала, - вот та:
Ты живешь над высокой горой31.
Гора та - за рощицей, где бывает закат, куда мчалися искры поэзии Блока; дорога, которой шел "нищий", - по битому камню ее узнаю ("Битый камень лег по косогорам, скудной глины желтые пласты"), то - шоссе меж Москвою и Клином; вокруг косогоры, пласты желтой глины и кучи шоссейного щебня, покрытые белым крестом; здесь, по клинско-московской дороге, я мальчиком гуливал; и собирал битый камень: под Клином, верстах в 20-и у Демьянова32, где проживал восемь лет и откуда бывал я в Нагорном; бывали и Блоки в Нагорном, - посредине дороги, меж Клином и Шахматовым.
Импровизирую я: в эти годы не мог изучать я природу под Шахматовым оком биографа; общие линии пейзажа запомнились: связь их с поэзией Блока - явна; а гора и дорога, - за них я ручаюсь: шел нищий по этой дороге, имея направо ту самую гору; налево же - рощицу; рощицу пересечешь, - и посевы картофеля, кажется; а вдали - крыша дома. Уже близ усадьбы с Петровским мы вспомнили, что места эти всех нас связуют по детству; С. М. Соловьев проводил лета в Крюкове (смежная станция); А. С. Петровский - под Поваровым (полустанок меж Крюковым и Подсолнечной), а Л. Д. проживала в имении Боблово (Менделеевых) - здесь же. Приехали! Прямо из леса мы въехали на просторный, травою поросший усадебный двор, где таилися в зелени службы (конюшни, сараи, дом, маленький флигелек, где жил Блок с Л. Д.); но "мальчишески" - перепугались, когда оказались одни на крыльце перед плотно затворенной дверью одноэтажного дома с надстройкой, кофейного, может быть, темно-желтого цвета.
В переднюю робко открыли мы двери; там нас встретили две, как казалось нам, невысокого роста растерянных дамы; они были худы, нервны и порывисты (мать поэта и тетка поэта33 неприязнью; расстроился я и понес несуразную витиеватую дичь по поводу появления нашего; А. С. Петровский - увял; проводили в гостиную нас через столовую; мы уселися все вчетвером и не знали, о чем говорить и - как быть; я удивился растерянности Александры Андреевны, как некогда - внешности Блока; мать Блока - такая какая-то... Какая же? Да такая какая-то - нервная, тонкая, очень скромно одетая (в серенькой кофточке), точно птичка, - живая, подвижная, моложавая: зоркая до... прозорливости, до способности подглядеть человека с двух слов, сохраняющая вид "институтки"; впоследствии понял я: вид "институтки" есть выражение живости Александры Андреевны, ее приближавшей, как равную, к темам общения нашего с Блоком: тот род отношений, которые складывались меж "матерями" и молодым поколением, не мог с ней возникнуть; "отцов и детей" с нею не было, потому что она волновалася с нами, противясь "отцам", не понимая "отцов", - понимая "детей"; скоро мы подружились (позволяю себе так назвать отношения наши: воистину с уважением к А. А. Кублицкой-Пиоттух сочеталась во мне глубочайшая дружба).
Запомнилось первое впечатленье от комнаты, куда мы попали: уютные комнаты, светлые комнаты, скромные, располагающие к покою; блистали особенной чистотой они, сопровождающей Александру Андревну повсюду; не видел я ее "хозяйкой"; вокруг нее делалось все незаметно, уютно, само собой, шутя; но во всем был порядок "хозяйского глаза"; во всем была - форма; и для всего был - свой час; я попал в обстановку, где веял уют той естественно скромной и утонченной культуры, которая не допускала перегружения тяготящими душу реликвиями стародворянского быта; и - тем не менее обстановка - дворянская; соединение быта с безбытностью; говорили чистейшие деревянные стены (как кажется, без обой, с орнаментом перепиленных суков); сознавалось: из этих вот стен есть проход в бездорожье; они - "золотая межа" разговоров, ведущих: куда?
Но ведет к бездорожью
Золотая межа34.
Золотая межа - Александра Андреевна, - одна из хозяек дворянской усадьбы"; и разговоры вели - в бездорожие зорь: к А. А. Блоку.
"разночинца"...
Запомнилось это сидение вместе, во время которого появились в гостиную двое юношей, что-то очень корректные: юноши были представлены как сыновья С. А.35 (тетки А. А.), появилась сама С. А., очень она мне понравилась; но она нас покинула; мы вчетвером (М. А., А. А. , я и А. С.) перешли на террасу, сходящую в сад, упадающий по горе витиеватыми и крутыми дорожками, соединенными с лесом лесными тропами (леса обступали усадьбу), прошлись по тенистому саду; и вышли в поля; и там - издали тотчас же увидали А. А. и Л. Д., возвращающихся с прогулки; их образ запечатлелся: на цветородном лугу, в ясном солнышке Любовь Дмитриевна, облеченная в струйно-розовый, раздуваемый ветерками капот, шедший ей, с белым зонтиком на плечах, молодая, розовощекая, сильная, с гладкой головкою, цвета колосьев, - напоминала мне Флору, кусочек зари, или - розовую атмосферу А. А.; "зацветающим сном"36, стихотвореньем А. А. мне повеяло, - и душистым и пряным. А Александр Александрович, шедший с ней рядом - каким он казался высоким, широкоплечим, покрытым коричневым загаром! Без шапки, рыжеющий волосами на солнце, был очень под стать он Л. Д.; в своих длинных, рыжеющих голенищами сапогах, в очень белой просторной рубахе, расшитой рукою Л. Д. темно-красными лебедями и подпоясанный поясом с пестрыми и густыми кистями, напоминал мне Ивана Царевича. Созерцая прекрасную, розово-белую пару в цветах полевых поливаемых жарящим солнцем, я слушал горячие визги стрижей, расстригающих небо: церковных стражей; переливы далекие поля ржаного - запомнились: чуть ли не вырвалось вслух:
А. А. издали нас увидал, остановился и, приложив к глазам руку, разглядывал; нас узнавши, оставив Л. Д., побежал крупным бегом по полю; остановился он, запыхавшись пред нами; и со спокойною, важной какой-то улыбкой без удивления подал нам руку:
- Ну вот и приехали!
Тут повернувшись к А. С., он добавил все с тем же внушительным юмором:
- Хорошо, что приехали.
Видом своим А. А. подчеркнул очень отчетливо, что приезд А. С. П. есть то самое, что лежало в порядке вещей, что так надо, что "все обстоит хорошо". И А. С. - отошел: заулыбался; и уже пустился "пришучивать" обыкновенными "петровскими" шутками, что означало: в своей он тарелке.
Л. Д. подошла, улыбаясь, как к старым приятелям; повернули; пошли назад к дому; и удивлялись причинам молчания С. М. Соловьева; и тому, что не едет он; мы говорили об общих московских знакомых, о Соколовых, об Эллисе, - о разных уютнейших пустяках, смысл которых меняется от настроения собеседников, и то кажется совершенно пустым, то - наполненным содержанием; помнится: весь разговор был лишь формою ласкового молчания всех нас, довольством друг другом; так шли мы согретые солнышком, - точно оно обвевало ветерочками, визгами ласточек, стебельками и мотыльками; казалось: мы - дома; нашли мы - наш дом; и простоту и уют А. А. сразу умел водворить между нами; то было лишь формой "хозяйской" учтивости; "тонкая форма" (почти что отсутствие формы) сопровождала повсюду; она создавалася светскостью Софьи Андреевны, хозяйственным тактом (такой не хозяйки на вид) Александры Андреевны; и лаской А. А.; "непринужденность" являлась умением обходиться с людьми; да, А. А. был умелый хозяин; он нас окружил незаметно заботами и входил в пустяки обихода.
В А. А. тут сказалась житейская, эпикурейская мудрость; сказывалось умение жить; и сказалась привязанность к местности, к духам лугов и лесов; вы сказали бы сразу: А. А. вырастал средь лугов и лесов: среди этих цветов; в этих пестрых лугах и лесах среди этих цветов - продолженье "рабочего кабинета"; да, шахматовские закаты - вот письменный стол его; великолепнейшие кусты, средь которых мы шли, сплошь усеянные пурпуровыми цветами шиповника, - были естественным стилем его пурпуреющих строчек; мне помнится, как я невольно воскликнул:
А. А. на ходу, зацепившись рукою за ветку, сорвал мне ярчайший пурпурный цветок с золотой сердцевиной; запомнился ультрамариновый фон золотеющей зелени, с ярко пестрыми, очень пурпурными, крупными цветочными пятнами; а на цветущем, колеблемом ветерочками фоне запомнилась яркая летняя пара: "царевич" с "царевной"; кудрявый "царевич", в белеющей русской рубахе, расшитой пурпурными лебедями; "царевна", золотокудрая в розово-стройном хитоне - кусочек зари; иль кусочек самой атмосферы: поэзия Блока. Запомнились мне очень пряные запахи, очень странные визги стрижей, очень громкое чирикание крупных кузнечиков, блески и трески; уж мы поднимались к террасе; А. А., подняв голову, легким и сильным прыжком одолел три ступеньки террасы; Л. Д. чуть нагнувшись,
"Задыхаясь, сгорая, взошла на крыльцо"37 -
- не на крыльцо, на террасу: сейчас, вчера, вечно.
Примечания
28
29 Неточная цитата из стих. "Река раскинулась. Течет, грустит лениво", открывающего цикл "На поле Куликовом" (1908).
30 Неточная цитата из стих. "Я, отрок, зажигаю свечи..." (1902).
31 Неверно процитированная строка из стих. "Ты горишь над высокой горою" (1907).
32 Имение юриста В. И. Танеева в Клинском уезде Московской губернии, где Белый проводил лето 1884--1889 и 1894 гг. ("Демьяново (под Клином) - родное место; здесь вырос я") С. 163).
33 Мария Андреевна Бекетова (1862--1938) - тетя Блока, сестра его матери; писательница и переводчица. Биограф А. Блока, автор книг "Александр Блок. Биографический очерк" (1922), "Александр Блок и его мать" (1925) и др.
34 Неточно процитированные строки из стих. Блока "Верю в Солнце Завета..." (1902).
35 Имеются в виду Софья Андреевна Кублицкая-Пиоттух (1858--1919) - старшая сестра матери Блока и ее сыновья - двоюродные братья поэта Феликс Адамович (1884--1970) и Андрей Адамович (1886--1960) Кублицкие-Пиоттух. См.: Письма Блока к А. А., С. А. и Ф. А. Кублицким-Пиоттух // ЛН Кн. 4, С. 339--348.
36 "Запевающий сон, зацветающий цвет..." (1902).
37