<1906 г.>
1 января. Днем пришла Александра Андреевна к нашим на новый год, принесла письмо от Саши Блока. Он думал, что я заболел. 30 декабря, когда был у них с Сашей и Клипой, меня знобило и карежило всего, но потом прошло.
5 января. Был днем у Блоков и читал «о Вере» Саше Блоку, Любови Дмитриевне, Александре Андреевне <…>
10 января. Были на «Золоте Рейна» Вагнера с Евгенией Алексеевной42 и братом. Когда шел в театр по Екатерининскому каналу по стороне, где дом, в котором Коммиссаржевская прежде жила (72), то у парадной двери увидел по небу летела громадная звезда, как ангел, и сыпались из нее искры. Долго летела от моря, переливаясь в зеленоватых цветах «яркая».
И кто то шел рядом со мною, фабричный рабочий. Я сказал «О!» и указал пальцем на звезду, а он в ответ тоже «О!» и больше ничего не сказал, но звезда породнила.
16 января. В «Антигоне»43 встретил Ал. Блока, он сказал, что Т. Н. Гиппиус у них эти дни портрет с него рисует <…>
5 февраля. Был Саша Блок. Сидели не в моей, а уже в бывшей Сашиной комнате. Говорили о цирке <…>
8 февраля. От 8-го февраля получил от Ал. Блока письмо: «Приходи, пожалуйста, во вторник 14-го вечером, если только сможешь. Будет кружок. Я списался с Городецким, он согласен со мной, что ты нужный член кружка. Приходи, милый. Крепко целую. Твой Саша. 8. II-1906»44.
14 февраля. Был у Блоков. Вечер литературно-музыкального кружка. Были оба брата Пяста. Андрей Белый приехал45 Всерьез не клеилось. С Татьяной Николаевной разговаривали, Мережковские уезжают.
. Пошел к Зинаиде Николаевне. Застал. Успел сказать Зинаиде Николаевне, что банкрот.
Она настаивала, что банкротство от воображения, что вы «учитель». «Учителем не называйте никого, даже самого себя самому себе».
Пришел Белый и Бердяев.
Бердяев и Белый изумительно говорили о том, что все идет в пустоту, потеряв ощущение реальности сущего. Это общее всего нам <…>
23 февраля. Был у Мережкoвских днем, и вечером прощался.
Белый говорит: «Ходите перед богом бесстыднее. Вы один не можете развратить ребенка — ученик, если не дается сила. Самомнение — греховность».
Мережковский — Вы не великий грешник, а просто обыкновенный грешник, серенький. Греховность человеческая.
Карташев46. Нищих всегда имеете с собою. — Вы все об обнищании.
Мережковский. Вам бы в лапы попасть надо какой-нибудь шлюхохамке! Чтоб вы в ножки поклонились шлюхохамке, тогда бы вы поняли, что такое реальная мерзость, а не умственная. Мне все потом на память приходили слова Андрея Белого «Ходите перед богом со грехами своими.
Ходите перед богом».
— И Мережковского «если мы будем бояться молиться, боясь Иудушки Головлева, ханжества, это то же, что если будем бояться целовать Христа из-за боязни дать ему целование Иуды».
25 февраля. Мережковские уехали заграницу. Я был вечером у Блоков. Было собрание, читали «Балаганчик», последний пришел Белый47 <…>
28 февраля. Сегодня получил от Александры Андреевны стихи «Двойник» Саши Блока, переписанные ею48.
1 марта<…>
9 марта. От Александры Андреевны письмо и там приписка — «ответьте немедленно».
11 марта. Эти дни писал «Лес»49 и снес Поликсене Сергеевне в «Тропинку»50. Поликсена Сергеевна прочла и тронута до слез. Принято. Вечером пошел к Блокам и застал Любовь Дмитриевну одну.
Я ведь тогда 9 числа от Александры Андреевны получил письмо и там приписка «ответьте немедленно». Я ответил. Любовь Дмитриевна не знает ничего такого. Обиделась. Сидела в платке и на рояле играла.
Я пришел, она радуясь говорила, как я нужен ей был на этой неделе и ждала встретиться, но не встретилась.
Как бы я сказал, так и поступила бы.
И говорила, о чем хотела сказать…
Любит Борис Николаевич Бугаев и без нее не может. Как быть? Сказал, что теперь такое состояние у Саши, что не надо уходить.
Я бежал ведь за ней 2 марта, она ехала в конке от больницы на Литейном до Бассейной. Но усумнился и она уехала, а надо было очень.
Не надо. А то двойники затреплют, ожесточат. Сашу сейчас нельзя оставлять одного.
Так решено: до времени и будет.
Когда прощались, Любовь Дмитриевна говорит: «Евгений Павлович, перекрестите меня». Я перекрестил три раза. Поцеловались братски во Христе. Я в ужасе за самозванство пустосвятости своей.
Она посмотрела и сказала: «Значит, все что было — забыто». Улыбнулась.
«Я Борю люблю и Сашу люблю, что мне делать. Если уйти с Борисом Николаевичем, что станет Саша делать. Это путь его. Борису Николаевичу я нужнее. Он без меня погибнуть может. С Борисом Николаевичем мы одно и то же думаем: наши души это две половинки, которые могут быть сложены. А с Сашей вот уж сколько времени идти вместе не могу».
Они не одно любят. Ей он непонятен.
«Я не могу понять стихи, не могу многое понять, о чем он говорит, мне это чуждо. Я любила Сашу всегда с некоторым страхом. В нем детскость была родна и в этом мы сблизились, но не было последнего сближения душ, понимания с полслова, половина души не сходилась с его половиной. Я не могла дать ему настоящего покоя, мира. Все, что давала ему, давала уют житейский и он может быть вредный. Может, я убивала в нем его же творчество. Быть может, мы друг другу стали не нужны, а вредим друг другу. Путь крестный остаться с Сашей. Тогда я замру по-прежнему и Боря тоже. Так или иначе идти к Вере, как скажете? Это не значит, что я Сашу не люблю, я его очень люблю и именно теперь, за последнее время, как это ни странно, но я люблю и Борю, чувствуя, что оставляю его. Господи, спаси нас всех! Провожали когда Борю на вокзале в феврале, все прояснилось и стало весело на душе и Саша повеселел. А последние дни с 8-го Саша вдруг затосковал и стал догадываться о реальной возможности ухода с Борей».
Это было 7–8 числа, когда писала Александра Андреевна.
Возможность осуществить любовь к двум, возможность осуществить именно в религии и притом в таком хаосе, что не пришлось бы покончить с жизнью!
«До времени ждать!»
«Но бедный Боря, как вынесет».
Она не переставала рассуждать, уже решив.
Облокотясь, руки на столе и стол весь трясся. Ужасное усилие. Голову руками закрыла. Слышно: «Борю жалко, что с Борей будет». Я говорю: «Oчень всем тяжело». «Бедный Саша, что с Сашей будет!»
Рассказывала, успокоившись, как во время свадьбы, на венчаньи она одна все вино выпила и Саше не осталось, и они не поцеловались. Старый священник забыл сказать. А когда потом, идя, Саша сказал ей «станем на колени», она не расслышала и не встала.
Потом все это как будто особое значение получает.
Саша заметил, к чему идет дело, все изобразил в «Балаганчике»51.
14 марта. Был у Блоков. У Любы голос дрогнул и глаза опустила. Какое-то неважное происходит. Говорит, сегодня точку над «и» поставила.
С Александрой Андреевной о письме говорил. Она много рассказывала о Саше и о Белом.
Чувствовалась растерянность и напряженность. Особенно втроем Любови Дмитриевне трудно.
16 марта. Ходил по выставке Мира Искусства. Особенно сильно «Бабы» Малявина поразили. Ведь Александра Андреевна говорила на ту, которая справа отдельно стоит, — есть что-то страшно общее с Любовью Дмитриевной. Сила страшная и грозовая. Хочет выразить эту силу и не может. И все-таки она бессильна в своей силе. Завертелись, затанцевали хоровод. Будет страшная буря. Туча пришла и грозу принесла52.
17 марта. Пошел к Блокам с боязнью, что случится что-нибудь скверное очень.
Очень скверного не случилось, даже скверного ничего и не было, но что-то легло страшное. Когда входил, Александра Андреевна быстро исчезла в дверь из гостиной. Франц Феликсович принимал вместо нее. У нее грудная жаба; припадок был, теперь получше. Саша и Люба вышли, сидели. Саша как-то недоуменно, и точно изменившись ко мне.
Я стал по комнате ходить: был в сюртуке статском в первый раз у них.
«Ой, ты в сюртуке!»
«Какой смешной со спины. Отца моего напоминаешь. А спереди хорошо!»
Языки связаны все же.
Потом пришел И. Г. Гюнтер — переводчик Сашин на немецкий язык53.
Когда я начал уходить, Любовь Дмитриевна говорит: «Отчего вы, Евгений Павлович, когда входите с улицы, имеете такой сердитый вид?»
«Я говорю: “с пустышками” на улице борюсь».
Саша — «Я ничего не понимаю как-то! Как это все делается. Ничего не понимаю!»
Нет, у них в доме какой-то мир… Вернулось прежнее. Любовь Дмитриевна за ужином шутит.
Папиросы курила в знак того, что она — друг Зинаиде Николаевне.
Александра Андреевна не идет в «Парсифаль» и передает мне свое место в ложу.
Было все хорошо, о Мережковском рассказывал, как он советовал «шлюхохамке поклониться». Все смеялись.
19 марта. К двум часам был на «Парсифале» в зале Кононова54 на концерте, ложа № 3. Уже сидели там Любовь Дмитриевна и Мария Андреевна. Между первой и второй картиной 3-го акта сделали перерыв.
Я пододвинулся к Любови Дмитриевне и спросил: «Легче ли вам? Мне показалось, вам легче как-то было вчера. Был точно мир?»
«Да, да, у меня бывает мир, находит так.
«Я знаете, послала 17-го письмо, где твердо говорю, что все кончено между нами. Это я ставила точку над “и”. Не знаю, что с ним теперь. Мне казалось почему-то, что он в концерт этот придет. И его нет; почему-то не оказалось. Я оттого написала, что чрезвычайно ясно почувствовала, что вы сказали тогда, я почувствовала потому, что В. Соловьева прочла. Как странно, что мне казалось — он придет на концерт? Отчего это?» <…>
21 марта. Пошел в «Вопросы жизни» и принес 12 №. Хорошая кончина журнала55. Пошел с этим № 12 к Ал. Блоку. Сидел с Александрой Андреевной; потом пришла Любовь Дмитриевна из комнаты своей. А Саша занимался к экзаменам с Недоброво56
Говорила: «чувствую полную давно уже не бывалую пустоту.
Сижу на полу. И вижу, что эта пустота-то и есть моя правда, а все остальное напускное. Потеряла все, что имела дорогого, потому что болезнь, и нет веры ни в кого и ни во что».
Утешал, говорил: «из-за чего так все трудятся и ищут, если незачем и нечего искать? и так покой?»
Любовь Дмитриевна говорит, что, выражаясь банально, я просто лицом похорошел.
Недоброво вышел, прощаясь. Он в сюртуке со шпагой <…>
28 марта. Сегодня был у Татьяны Николаевны <…> Говорил с Татой о Любови Дмитриевне и Белом.
Вечером был у Блоков. Как раз в то время пришел, как о мне говорили Тата с Любой Дмитриевной. Были Тата и Гюнтер <…>
5 апреля. Был у Блоков. Любовь Дмитриевна с пятницы страстной больна инфлуенцией. Пасху не встречали. Тоска была у них и казалось «не воскрес Христос». Мне ведь тоже.
Бор. Бугаев приедет в воскресенье. Все принимает красноватый характер.
6 апреля. В нашей гостиной у рояля стою я с Сашей Блоком и говорим. Белый где-то в других комнатах, но его не видно. Там же и Любовь Дмитриевна: она больна и лежит.
А. Блок мне говорит: «мы легкомысленных чертей одолеем, одолеем и легкомысленные черти, это все чертенята из альбома Татьяны Николаевны.
Не успел он договорить, как А. Белый тут как тут. Совсем у него только лицо другое. Усы закручены и блондин, и в лице что-то твердит: добьется своего».
Вышел или скорее «явился» перед нами у рояля, и говорит насчет наших разговоров о легкомыслии с легкомыслием черта.
«Ну это еще мы посмотрим, кто кого одолеет!»
И чувствуется упорство.
Тогда я его беру за плечи и толкаю. Он исчезает, но нет нигде и Любови Дмитриевны. И думается во сне, что может ее и не было в наших комнатах, а это мне все казалось. Или она с ним пропала?! Потом во сне мне Саша Блок о чертях и легкомыслии говорил, и, как ни хочу, не могу припомнить, что именно; а сказано что-то страшно важное, которое бы меня предупредило и объяснило бы многое.
— Сегодня Татьяна Николаевна сказала, что в улыбке Монны Лизы Винчи есть улыбка «автомата». Это поразительно верно, и страшное автомата вдруг преображается в целом в Монне Лизе.
7 апреля. Купил «Факелы» с «Балаганчиком» Ал. Блока57. Какая великолепная вещь! У меня это как-то в связи с тем, что у Монны Лизы улыбка «куклы», «автомата» или древнего, античного божества <…>
11 апреля. Был у Блоков. Пришел домой, лег, не молясь богу, и «заснул от печали». Вспоминаю теперь только с болью о вчерашнем, но уже светится надежда.
Вспоминаю вчерашнее у Блоков как кошмар. Внешне. Нос прямо пунцово горел. За чаем засмеялся, фыркнул, и крошка мокрая изо рта полетела в коробку с печеньем, не долетела и упала у крышки. Я подобрал. Все видели… Старался ничего не думать от отвращения.
Все признаки самозванца, которого следует разрезать на куски, положить в пушку и выстрелить.
Пришел я к ним в самом начале 9-го часа. Спросил: «дома ли кто?» — Дома все, кроме барина младшего, т. е. А. Блока.
Спросил Александру Андреевну. Франц Феликсович собирался в Царское Село и надо ему помогать укладываться.
Александра Андреевна — «Ах, как я вам рада. Весь день вспоминала вас», и говорит «потому вот, что ведь Любочка».
Она говорила, как вызывающе Белый вел себя к Саше, все называл его «стариком» в халате и туфлях.
Тут я понял, отчего «Двойник» был прислан ею и — все это с «Балаганчиком».
А Любовь Дмитриевна у двери тут показалась, но спряталась, увидав, что я с Александрой Андреевной говорю, и вышла только потом.
Александра Андреевна ушла помогать Францу Феликсовичу.
Я опять с Любовью Дмитриевной, как ровно месяц тому назад.
«Борю все разлюбили; еще Саша ничего, а все, особенно Александра Андреевна. Я вышла после болезни в первый раз и тут такое вышло» (плачет). Письмо Белый пишет Любови Дмитриевне и адресует Александре Андреевне. «Я сейчас его покажу». Ушла, принесла. Только стала открывать, вдруг Саша в дверях; пришел. — А, Саша! — я говорю. Нехорошо это у меня вышло, что-то жутко тревожное во всем доме чувствуется. И его приход жуткий.
Он ходил на Николаевский вокзал, послал телеграмму Борису Николаевичу, чтоб тот приезжал в воскресенье. «Такие письма были от него». Квитанции Любови Дмитриевне отдал. Поговорили втроем недолго и Саша учиться ушел58.
А начался разговор с того, что я показал письмо Зинаиды Николаевны ко мне. И вышло в роде реакции: «Что я их по-прежнему люблю. Что ей не показалась фальшивая нота в письме к ней, как Саша говорит». Рассказал я про сон с Белым и Сашей и о легкомысленных чертях. И что забыл важное самое, что Саша такое говорил о Белом в связи с этими чертенятами и карликами.
Она спросила: «Вы говорили что-нибудь Татьяне Николаевне о том, об этом?»
«Нет. Но главное то, что Борис Николаевич сказал Татьяне Николаевне, что вы можете уйти с ним от Блока».
Любовь Дмитриевна вся так и поднялась — Что-о?! Это не может быть!
Я съежился самым подленьким образом.
Она в ужасе и отчаяньи.
«Это, говорит, похоже на то, что я разболтал все, и что они все хитростью у меня узнали».
«Татьяна Николаевна говорила, что она убеждала его: не надо этого».
«Значит, я стала притчею во языцех»
Раз Тата знает, значит и все.
Я говорю. «Не знаю, нет, должно быть. А Зинаида Николаевна, думаю, наверно знает от…»59
Тут очевидно стало Любови Дмитриевне, «что я проболтался и все от меня хитростью выведали».
Это неправда.
Но мне вдруг начинает казаться, что именно так. Ужас. Достоевщина какая-то.
У Таты это было в связи с размышлением о союзе трех, о Дмитрие Сергеевиче, Дмитрие Философове, Зинаиде Николаевне.
Крабб за чаем вел себя неподобающе. Люба платком махала, чтоб в трубу шло. Саша за чаем молол, повторяя зазубренные философские теории, готовился к экзаменам.
Александра Андреевна спросила «где Тата?» Я сказал: «в Москве».
А Гюнтер там? и этому придали значение.
В конце Люба сказала мне: «Расходясь с Белым, я расхожусь и с Мережковскими?» Это странно. Странно, что через это все как-то «языки развязались», все заговорили. «Позор сплетникам». Но через это атмосфера вдруг очистилась, стало яснее. Дай бог. Очеловечивалось все <…>
. Пришел в третьем часу к Блокам. Спросил Любовь Дмитриевну. Поздоровался с Сашей, вижу — идет Любовь Дмитриевна. — «Очень хорошо, что просто пришли». Пошли в гостиную. Что-то новое появилось во взгляде Любови Дмитриевны. Странно, не то жалкое, не то насмешливо-жалеющее (проболтался, глупый, но добрый).
Спросил: «получили ли письмо от Татьяны Николаевны?»
«Получила. Я удивляюсь, что она так прямо говорит! Я ответила ей».
Я смущенно говорю: «вы видите, что мы не сплетники».
«Да, я знаю. Я удивлена, как Борис Николаевич твердо сговаривал, когда на станцию ехали, не говорить никому, и как это он уже делал, сказав Татьяне Николаевне60.
Все зависит от того, как я его увижу. Как увижу, так и решу».
Саша все время был с нами и вдруг сказал: «Боря навертел на себя любовь к Любе, а и нет ее» <…>
16 апреля. Встретил В. А. Пяста; первое известие: «Белый приехал», и что Блок вчера в дождь с ним в Лесной ездил.
17 апреля. <…> Пошел к Блокам.
Солнце красное садилось и окна на набережной Невы горели, что «волчьи глаза», так, что на Выборгской стороне отражался в окнах блеск их. А в небесах высоко на пламени неба летели три журавля.
Мне страшно было идти, ибо «Андрей Белый приехал», об этом повсюду слышалось. Я боялся встречи первый.
Заря была красно-розовая на голубом небосклоне; как фату, набросила она пряди облаков. Это особенно было видно на дворе полка.
Он во флагах. Сегодняшний праздник полковой кончился, но не успели еще убрать флаги.
Вошел вверх по лестнице и из окна дивная заря, вся розовая, розовая.
Звонил три раза. Не отворяли, денщик верно ушел.
Тогда стукнул в окно: у Саши было освещено.
Только постучал туда — форточка отворилась и там Любовь Дмитриевна.
«Господи, Евгений Павлович!» и как сказала сердечно-дивно. «Я сейчас отворю вам», — послышался голос ее уже из прихожей.
Спросил о Саше, и потом о Белом.
«Очень тяжело: кули беру на себя». «Двое».
Один не муж. — Белый. Искушение.
Влюбленность подавленная. Он в ее власти; с ним все можно сделать.
«И совсем неправду о нем думали».
Когда сидели за чаем втроем с Александрой Андреевной, пришел и Боря.
Стали бутылку шабли откупоривать.
Я взялся. Да как-то откупорил, что всего Бориса Николаевича спрыснул.
Он — «а-а» — говорит улыбаясь — «святая вода». Потом он очень сердился втайне. Говорит, это я хотел его «с уголька вспрыснуть», но право же, ни тени недоброго не было.
Я думал сперва, что Борис Николаевич ко мне враждебен. Но потом разговаривали как-то хорошо, хотя и не то, что надо. Истеричность все же была, а может и чувство, но не глубоко.
«Все благополучно. Не больше и не меньше».
А Саша Блок все время не был, пошел «пить». Мы ждали, но он так и не пришел. Я простился один. Любовь Дмитриевна проводила меня в передней.
18 апреля. Против Публичной Библиотеки встретил Бориса Бугаева. Он меня к себе звал на завтра.
19 апреля. Был у Бориса Бугаева в начале 1-го до 3 часов. Адрес: Караванная, 11. Бэль-вю. Подъезд с Невского. 14 кварт. 28 комната.
Говорили о Диевском монастыре <…> О покаянии и тени — отрицательно — он. На Иисуса в обиде. От Мережковских отходит… Тате письм «Не послал».
Разговаривали.
«Евгений Павлович, вы можете, вы можете поверить мне, что не могу иначе говорить, как говорю» (в истерике кричит: «не могу, не могу»).
«верю».
Белый был у Татьяны Николаевны.
20 апреля. Сегодня видел Андрея Белого у Чулкова. Разговор не был значителен.
22 апреля. Заходил днем к Белому, не застал. Стал писать новый вариант «Медного Всадника»61.
23 апреля. Был у Блоков Сегодня именины Александры Андреевны. Замечательно все-таки явление божие.
Любовь Дмитриевна ужасно красива, даже жутко становится порой, жутко!
Когда пришел, то Белый прощался с Любой. Он был в белом. Сказала, чтоб я с Сашей отошел туда, к окну говорить, а сама пошла в прихожую договорить с Белым. Потом все пошли в столовую.
Белый неизвестно когда уедет. Ответ на мой вопрос: «Люба, ты не знаешь?»
Вообще в доме опять неблагополучно.
24 апреля. Был у Бориса Белого второй раз. Он хорош, хорош. Его любить и глубоко можно.
25 апреля. В гостином дворе встретил Любовь Дмитриевну. Идет без пальто — в желтом платье. Не узнаешь. Защитный цвет, делающий совсем незаметной, неинтересной.
«Борис Николаевич вас хвалит. Говорит, что вы придете, повертите шляпой и все хорошо. Правда ведь “все хорошо”, Евгений Павлович?» «Да» — говорю.
26 апреля. Вчера до 7 часов утра писал «Всадника». Был с братом моим Сашей у Вячеслава Иванова. На крыше замечательно62.
27 апреля<…> Знобит здорово. Писал к ночи «Автоматы»63.
28 апреля. Лежу. Вчера у брата Саши Блоки были <…>
1 мая. Белый уехал, пока я хворал.
6 мая. Был у Блоков. Он кончил Университет по первому разряду. Пришел утром. Саша Блок читал стихи «Незнакомка». Кончается «in vino veritas». И затем 3-ью часть поэмы «Ночная фиалка». Красное вино, говорит, фиолетового цвета, а фиалка ведь белая, а не красная, говорю я64.
Любе не нравится, тревога. А мне очень близко и напоминает сон кружения мой. Поразительно, что поэма тоже сон. Описанный сон видел на 16 ноября 1905 г. Он мне писал65.
8 мая. Ждал Сашу Блока — не пришел.
9 мая. После обеда нашего вдруг звонок. Господи! Александр Александрович, все из-за стола так и вышли радостно к нему, мама, сестры и я.
Зовут отобедать. Он говорит, что сыт. «Шарлотка» была последняя. «Шарлотку» — ну хорошо, «шарлотку» он любил.
Вид какой-то затаенный у него. Что-то замыслил и стесняется перед мамой. Такое лицо немного для наших ново и неприятно у него. Он бывал такой светлый, а тут что-то темное в лице.
«Женя, я пришел, чтоб ехать с тобою в Озерки. Гулять. Хочешь?»
Пошли в Сашину комнату. Он объяснил: «Вечером хотел пойти к Чулкову, но к Чулкову не пошел, а поехал “на острова” на пароходе и вдруг сам решил, лучше в “Озерки” и “пить”»66. У него такая тоска была, что оставалось только напиться.
Доволен, что я согласился вместе.
Поехали на пароходе. Вышли у Новой деревни. Заехали в Озерки на поезде Озерковском.
Прекрасно на площадках: сидеть можно. Чудный воздух.
Приехали. Пошли на озеро, где «скрипят уключины» и «визг женский»67. В. Шувалово прошли. Там у вокзала кафе. В кафе пили кофе. Потом Саша с какой-то нежностью ко мне, как Вергилий к Данте, указывал на позолоченный «крендель булочной», на вывески кафе. Все это он показывал с большой любовью. Как бы желая ввести меня в тот путь, которым велся он тогда в тот вечер, как появилась Незнакомка. Наконец привел на вокзал Озерковский (Сестрорецкой ж. д.) Из большого венецианского окна видны «шлагбаумы», на все это он указывал по стихам. В окне видна железная дорога, Финляндская ж. д. Поезда часто проносятся мимо… Зеленеющий в заре кусок неба то закрывается, то открывается. С этими пролетающими машинами и связано появление в окне незнакомки.
«Теперь выпьем, Женя».
«Я насчет пьяниц с глазами кроликов».
«Послушайте!» — говорит, постукивая рукояткой ножа по столу. Лицо серьезное, надменно маскированно. Мне смешно, ему тоже, но роль выдерживает.
«Послушайте, дайте нам одну бутылку красного вина» (показывает на прейс-курант).
Я ощущаю себя в положении девицы, которую привез развращать злодей.
Смеемся.
Пьем вино. Вино не дорогое, но «терпкое», главное — с «лиловатым отливом» ночной фиалки, в этом вся тайна.
Подал лакей сонный бутылку. Откупорив, поставил два стакана.
Пьем и говорим серьезно. То есть он говорит. Я молчу.
О «Незнакомке».
Я начинаю почти видеть ее. Черное платье, точно она, или вернее весь стан ее прошел в окне, как пиковая дама перед Германом, скользнул и сел за столик. Одна, без спутников.
Саша в самом деле ждет, что кто-то придет, она, «Незнакомка». Верно, действительно, кто-то ходит.
По правде сказать, мне тревожно, не знаю «как» тут. Делаю глаза невинной жертвы.
«Еще бутылочку».
Сейчас же лакей подает еще бутылочку.
Выпиваем вторую. Значит, каждый по бутылке.
«Саша, не надо. Я не буду. — Будешь? Дайте еще бутылку».
Надо, чтоб пол начал качаться немного.
«Женя, оставь, это я угощаю».
«Теперь пойдем. Посмотри, как пол немного покачивается, как на палубе. Корабль».
Верно, действительно, точно онемели ноги немного, пол, как при легкой качке на пароходе, поднимается и опускается.
Незнакомки не дождались, поехали тем же путем. Вышли у Летнего сада. Меня сильно мутило с одной бутылки. Вино было подкрашенное, по-видимому, но терпкое и лиловое.
. Для кого как, а для меня еще истины в вине нет. Такая теперь гадость! Тошнит, травит до рвоты. Морская болезнь от незнакомки.
Мучительно ужасно. Все кишки тянет вон через рот. Голова — свинец: и трещит. Не знаю, как маме сказать, опять беспокойство наделаю.
К полдню поправился. Сода — хорошо. И потом задремал на диване под вентилятором. Проснулся как здоровый.
11 мая. У Блоков был в час. Завтракали. Сегодня уезжают в 3 ч. 30 м., а из дома в два часа дня.
Любовь Дмитриевна смеялась над тем, как выпивши мы были. Саша восклицал на мои жалобы на боль от вина: «Женя, да ведь всего две бутылки легкого, красного. Как так ты был пьян?» Любовь Дмитриевна пила вино и все смеялась.
Пришел Виша Грек, в последний ли раз я с ними?
Совсем такое же сочетание, как в первый.
Своей квартирой хотят Блоки жить, уже не в казармах.
Боюсь за Любу, ее не хватит.
Июнь. Письмо от Блока в Царское село68.
17 июля. Во-первых, пригласительные письма. Поехал к Блокам в Шахматово на станцию Подсолнечная (Солнечногорское), 3 ч. 30 минут, поезд удобный. Упиваюсь волею свободного путешествия <…>
Поехали. Американский мост прогремел дальше. Вон вдали Царское Село, где наша дача. Оттуда видел поезд Николаевской дороги вдали, вдали. А теперь они вдали, вдали.
Есть опасность забастовки железных дорог по случаю первого закрытия Думы.
Сели в вагон революционеры, у них револьверы, держатся на стороже, ибо по всей линии солдаты, патрули. Видно, как в оврагах горят костры казачьих постов. Революционеры держатся весьма хорошо. Маленького Васю на руки от матери пассажирки взял, и тот не боится, смеется. Поднес к окну, в окно оба смотрят. Стали петь марсельезу, и вдруг ребенок заплакал. Перестали. Вид трогательный чрезвычайно.
В Клину пил чай с булкой. На Подсолнечной вышел в 9-ом часу. Пахнет как на Преображенской станции, где живали в детстве.
Подсолнечное место дивное; вот где «нагорная радость» родных холмов и полей.
Все холмы. Холм на холм, как волны перекатываются. И дальние леса. Сижу под березами на холме. Видны церковки то под холмом, то на холме.
Изумительно дают определение верст крестьяне! Мужик у берез сказал, что семь верст до Шахматова. Я шел, шел, поднимался в крутую гору, опять спускался. Грандиозный вид далей. Деревню Толстякову прошел; спустился с горы, спрашиваю крестьянина, сколько до Шахматова —
«Да 7 верст еще будет».
Тут только я вспомнил нечто подобное из «Мертвых душ» Гоголя.
Прошел с четверть часа, спрашиваю, сколько до Шахматова, ибо сак мой мне все плечи измучил тяжестью, нес на зонтике.
Сколько? — 2 версты.
Не знаю, кому верить! Еще шел верст семь, ибо оказалось, крюк дал к селу Тараканову. Потом через «овесник» прошел, говорят, там «прямая дорога»! А «прямая дорога» эта как раз окажется раздвоенная, и тогда не знаешь, какую из них «прямой» считать.
Но вот вступил в лесок, прошел и вижу, кто-то стоит у забора имения в белом без шапки. Это Саша! Наверно Саша. Узнает ли он издали?
Вижу — приглядывается и начинает догадываться. Но потом не верит еще окончательно. И вдруг побежал навстречу. Женя! Как это ты!
Расцеловались: «Как это ты пешком, да еще с вещами!
«Пойдем. Очень хорошо. Пойдем.
«Мама, Люба! Женя пришел!»
Из ворот быстро вышли навстречу Александра Андреевна с Марией Андреевной. Господи, как искренно рады они.
Александра Андреевна зовет, «Люба, Любочка, посмотри, кто пришел». Вылетела Люба: «Господи!» — всплеснула руками — «и пешком». «Женя».
Повели в дом.
В столовой и кофием-то, и молоком, и чем только можно скоро сготовить, угощали. А я и от сливок отказывался. Так только пить крепкое кофе хотелось. От жажды и усталости стал несуразное говорить. И отправили спать в бывшую Сашеньки детскую комнату внизу. Заснул. Не надолго, думал. А проснулся — уже время, обед ждет. Стучится в дверь Саша.
Пошли перед обедом в сад и вышли недалеко в поле. Тут же елки бегут по оврагу и огород капустный, и синее небо как в стихах: «Вот он Христос в цепях и розах».
Поднялись из оврага на холм. Саша стал взапуски по холму бегать. Я за ним, но он легче летал, хотя я и бегал тогда скоро, и не запыхался. Люба смеялась и ободряла «Сашеньку».
Обедали превкусно и сытно.
После обеда наедине Александра Андреевна на вопрос мой о Бугаеве говорила: «Он оглупел прямо. 100 страниц заказного письма. Вредно влияет. Может поверить вздору!»
. Был настройщик из Клина. Говорили о мирной революции. Белый максималист. Саша говорил о гибели декадентства. Общественность противополагалась декадентству.
Сказал я слова Мережковского о нем: «Горе тем, кто приблизится к Духу без сына, не пройдя сына» и это сделал де А. Блок.
Тут что-то опять спустилось и у Любови Дмитриевны вижу слезы на глазах, должно быть, за Белого.
Я пишу это с 18 на 19-ое в летний вечер, уже темнеющий сильно. Ушел один к себе. Жутко. Лес, настоящий лес, давно не виданный и не слышанный.
20 июля. Как прекрасен Саша. Волосы подросли, хотя и были выстрижены к лету. Они золотятся на солнце от загара. Ходит без шапки по солнцепеку. Рубаха, как у царевича Гвидона, вышита лебедями.
Ездили к Менделеевым в Боблово. Саша чем-то был недоволен, возвращаясь оттуда: «Родственники!» Люба огорчалась. Ели по дороге яблоки из Боблова.
И дома вечером «было не того» у Саши с Любой.
21 июля. Вечером Саша читал стихи Валерия Брюсова “Urbi et Orbi”. Днем втроем ходили гулять по полям и лесам в деревню. Бабы жали и, увидя Любу в сарафане и Сашу в рубахе кудрявого, бросили жать и все смотрели на них. Ветер развевал их платье: они на холме двое как сказка. Лошадь с жеребенком у пруда. Мы подошли. Саша ласкал лошадь и жеребенка и Люба тоже. Саша потом сказал: «Люба, дамское седло ведь надо продать. Ты верно уж не будешь ездить». «Саша, не мучь меня! Зачем?!» — Люба ответила.
Я потерял карандаш и машинку для чинки.
Полная луна. Сад волшебен. Все южнее и темнее чем в Питере.
Ходили с Сашей и Любой по саду. Голоса таинственно звучат, точно что-то сдавило горло.
22 июля. Именины Марии Андреевны. Разговор за утренним чаем чрезвычайно значительный о том, что семья берет все, а сама ничего не дает. И что — «ах, зачем едим?!»
Весело вечером пели. Я — Лоэнгрина, Люба — русские песни. Кружился на носках. Саша тоже: смеялись — понравилось, сам стал <…> В конце Саша прочел всю «Ночную фиалку». Поразительно близко! Люба стала дремать. — «Люба, ты спишь?»
23 июля. Приезжала Муся, сестра Любы. Пустой день. Гром вечером и дождь. Ночь дивная, лунная. Несутся облака со страшной быстротой: я смотрел сидя на окне и стоя на нем. Разошлись сегодня пораньше в 11 час. Сейчас на моих Петербургских 35 минут 2-го. Облака несутся, как мрачные фигуры Хорошо. Такая ночь у Шиллера в ночь смерти Валленштейна <…>
Летучая мышь бьется об стекло.
Я читал сегодня «Пророк русской революции» Мережковского. Явление большое69 <…>
24 июля. Солнце пошел встречать заутра-рано. У дерева на горе. Дивно! Возвращаясь в дом, в овраге, «куда бегут елки и огород капустный», чуть поскользнувшись на глине, скользкой от дождя, чуть сам не стал «как стезя», как глина70.
Ходили с Сашей и Любой в деревню Культяпкину через село Семеновское, потом через погост, через Балки. Видели на дереве в поле дикого кота вроде рыси.
26 июля. Выехал с Подсолнечной в 6 ч. 11 м. Дивная ночь. Заря с огромной Утренницей. Луна последней четверти над головой поезда освещает столбы несущегося пара.
Слава богу, у нас дома все здоровые <…>
6 августа— тогда.
И вот снится, что Любовь Дмитриевна говорит что-то и вспоминает Борю. О Боре оба говорят. Любовь Дмитриевна говорит: «Читала “Зеленый луг”71, что за свинство, Саша, Боря все от тебя взял и сам написал».
А Саша в ответ — «Да».
Тогда я будто говорю, что все равно, так нужно видно, чтоб более энергичный, живой, говорил, описывал скорее, чем более медленный, хотя может и сам первый выдумавший72 <…>
8 августа. На сегодня снились Блоки, как бы продолжался вчерашний сон.
Ужасная новость! Л. Д. Семенов избит до полусмерти стражниками и сидит в тюрьме в Курске <…>
9 августа73 <…>
27 августа. Вечером был у Блоков. Александр и Люба переезжают наконец в отдельную квартиру. Адрес: Лахтинская 4, кв. 4. Числу 4 придано значение.
У них 21-го было очень странное.
«Отдать все» кольца — Соц. демокр. См. 17 авг. Стихи74 <…>
3 сентября. В 12 часов пошел к Александре Андреевне, чтобы нести с нею хлеб-соль (конфеты) Блокам на новоселье.
Они уехали только вчера. «Ныне отпущаеши».
1/2 проспорил с Александрой Андреевной о социализме. Чувствую, что сам-то не совсем прав. И у Блоков был каким-то странным, а еще «женихом» называл себя, когда шел. Галстух белый, точно на свадьбу. Взял у них «Золотое Руно»75.
4 сентября. Решил зайти к Белому. Он на Караванной, как раз 27 № с Караванной. Открыл двери без стука — увидел его, читающего свое произведение с рукописи. Он милый был. И как нужно было мне зайти к нему.
Первое, о чем заговорили — о «бесноватых» <…>
. Пришел половина четвертого Белый ко мне. Как он измучен, истомлен. Как химеры его заклевали. «Бедный Боря!» Мама говорит, что крики его напоминают ей издали, как кричит наверху над нами душевнобольной Чиколев.
Борис Николаевич получил два письма от Мережковских, очень беспокоящихся за него. Они пишут «не решайте ничего определенного». «Определенно» — это был основной мотив в эти дни у Белого. Боялись самоубийства.
6 сентября. Был у Марии Андреевны, говорит: «страшно Александра Андреевна в большой подавленности теперь без детей». «Я не могу жить, если хоть раз в день не зайду у них подышать». После пошел к Белому и подошел к подъезду на Караванной как раз в тот момент, как Андрей Белый выходил на улицу и брал письма.
«с удовольствием».
Ели яблоки. Я читал ему 9 Авг. дневник. Он говорил, что этот день морил себя голодом. Разговор прерывался появлением негра в красном жилете на Симеоновском мосту. Купили яблоки еще; зашли в двор Инженерного Замка. Перчатки не снимал, когда и яблоко ел. Я все советовал снять, не подозревая, что делаю больно.
В Летнем саду — дивно. Желтые листья на дорожке лежат грудами, под ногами шуршат. Побывали в домике Петра. Говорил легенду о встающем с места автомате Петра с его собственными волосами76.
Погода — теплая.
Борис Николаевич, выйдя из домика, говорит: «погода дивная», а на самом деле скверно внутри у него. И это в связи с письмом, которое получил он от лучшего друга.
У него седые волосы.
Пошли по Литейной и начали спорить из-за чертова хвоста, как его ищут, и о чувстве и пустоте бесчувствия в истерике. Чувство должно быть, а в истерике любви нет. Штуки она выкидывает, а не дело делает. Выкидывает, а не рождает. Он чуть не налетел на меня с палкой, тоже совсем не священник.
На Надеждинской разругались вдрызг. Вдруг: «ну, видимо мы друг с другом не столкуемся, прощайте» и, не подав руки, ушел в обратную сторону.
Через день письмо.
. Ну и письмо!
Мне стало грустно и как-то жутко. Надо было идти к нему. Я пошел. Постучался. Уже вечерело — «Семой час»77, как у Достоевского. Заря уменьшалась. «А? Кто там?»
— «Черт» — отвечаю.
— А-а…
Заговорили. Он спросил, получил ли я письмо?
«Да, получил. А в письме что, то не стоит говорить».
Мы поцеловались два раза от души. Простились. Он сказал, что будет жить у нас, если что-нибудь не изменится, потому что у него всегда расстраиваются предприятия.
Любовь Дмитриевна передавала потом, что он все-таки не примирился. Рассказывала, как он хотел избить палкой и называл меня «присяжным поверенным». Очень едко и больно.
. В связи с впечатлением от яхты Тернавцева78, среди безветрия в море ставшей недвижно, и с Андреем Белым вчерашнего разговора получился полусон <…>
Вспомнилась и яхта с обвисшими парусами № 44, бессильно стоящая у плота. Ее ребенок ногой может двинуть в разные стороны.
Яхта бессильна в унижении, в своем безветрии, в нераздувании.
«корабль с большими парусами, ветрилами, но без руля». Не лучше ли, когда у пристани с бессильными обвисшими парусами, чем с надутыми, раздутыми идет без руля на явную гибель, выкидывая штуки.
Белый с надутыми без руля.
Утро было мглистое, на дворике чуть голубело. Облака висели, как застывшие паруса на море в безветрие.
Вот мое состояние.
9 сентября
Я шел к Александре Андреевне, но сегодня в ворота казармы не впустили, тогда попал к Блокам, узнал о Белом и о его пароходе <…>
10 сентября. Ходил к Александре Андреевне. Виноваты были часовые, что не пустили.
Дала «Три смерти» Толстого. Явление бессмертное <…>
. Получил от Саши Блока письмо с приглашением в «Шиповник» писать детские рассказы. Стал писать «Таракана»79.
23 сентября <…> Ясный день, пошел к Александре Андреевне. Застал ее в тот момент, как она посылала мне письмо. И марка была уже наклеена. Я и пришел.
О Менделееве говорил Александре Андреевне, о сне и «Великом хаме»80<…>
24 сентября. О Кронштадте.
Как там страшно. Когда с парохода выходят, сейчас же паспорт спрашивают. Тюрьмы битком набиты матросами: солдаты по улицам, на каждой улице по ночам патрули в 12 часов ходят. Ночью расстреливают.
Ужас такой, что несколько солдат от ужаса умерли.
столбы в море бросают. Говорят, что от крови пролитой пар идет, стоит над тем местом. Говорят, что над тем местом, где расстреляны, огоньки видны. Что на могилах точно свечки теплются. И, кажется, называют их святыми.
А расстреливают за городом в поле у кладбища. Присутствует 9 человек военных властей и 1 статский <…>
25 сентября. Сегодня обедал у Кублицких с Блоком Сашей и Марией Андреевной. Саша Диалог читал81. Говорили об обнищании, о нищенстве духа и о блаженстве — радости в последний момент обнищания. Радуйтесь и веселитесь! Очень хорошо было. Родство переживаний в разных котлах. Белый уехал за границу <…>
. Сегодня у Ге; после урока с детьми поразился опять головою, нарисованною его дедом (Яремичу принадлежащей)82. Голова думал — женская. Ге говорит: «Иоанна Богослова», эскиз к «Тайной вечере». Такое дивное сходство с Марией Добролюбовой, которой я писал о тайне Иоанна — ученика с девичьим лицом.
28 сентября. Сегодня два сна <…>
«влюбленности» <…> Вижу столовую у Александры Андреевны в казармах и сидит Любовь и Александр, и как бы продолжают тот разговор, который мы вели последний раз у них за чаем с Александром и Любой о «влюбленности» и о том, что они во свете, когда появляется свет вечерний в ней. И я удивлялся, отчего так за необходимость «влюбленности» Александр говорит, когда он так все любит закат и для него солнечный восход хуже, тоскливее.
Во сне же вот Любовь Дмитриевна говорит: «Я (она) иду туда, где не будете меня видеть. В монахини». Я удивлен, полушутя принимаю и говорю, «ну, во всяком случае видеть то будем».
А она говорит «Я иду туда, где не будете меня видеть; никто, ни даже — родные».
Она не «схиму» ли заточения хочет принять? Все взволнованы. Александр Блок это верно уже знал, не оттого ли он все за влюбленность говорил, чтоб отклонить это решение <…>
29 сентября
Александра Андреевна говорила о том, что «дети» ее, Александр и Люба, по краю ходят. И «хочет из окна выброситься», он, а Люба, говорит, чувствует, что надо выброситься, но что пойду я лучше в «свинство» (как Женя называет), Александра Андреевна ужасно боится, что бросятся «пить» и Саша и Люба. Сама Люба говорит, что надо в «свинстве» тогда выход найти в бездну, а не в святости.
Потом ужас, что рассказала: ведь ее богиней хотели сделать Соловьев и Белый. С свечками по Москве водили бы! Гадость!84.
Мы сегодня были в «Садко». Близко все это теперь. И Царевна Влюбленности «Садко», и то, что корабль Садко ни с места в море, как яхта, на которой ездил с Тернавцевым. И надо бы в омут быть брошенным к Царевне-Влюбленности, чтобы корабль двинулся по морю.
Александра Андреевна и Франц Феликсович — милые: зашли в ложу к маме и Мане. Александра Андреевна сказала: «Маня похудела без Саши», брата моего.
. Был у Блоков. Он читал «Король на площади». Жутко. Как море музыкальной драмы. Пришла Александра Андреевна. «Крабб»– такс околел в субботу 30-го сентября. Бедный, собаки загрызли. И весь в ранах добрался домой едва жив. В 7 часов вечера кончался. Франц Феликсович рыдал прямо.
6 октября. Страшно тоскливая погода. Мгла в вышине; мокрая, склизкая на мостовой и тротуарах. Тошно.
Был у Александры Андреевны. Она как-то чует мою тусклость. Под конец сказала о том, что на исповеди в ранней юности священник ей сказал «не погрешили ли вы против вашей девственности?»
«А это что значит?»
Он же: «Дитя мое! Господь с тобою!» и засмеялся.
Это неизгладимо у нее.
«Да, Женя, не вернуть нашей молодости!»
Это так, и в это время уходить пора было домой.
Все дымы, дымы от пароходов и фабрик над Невой; тучей в вышине тянулись. А вдали за мостом, в верхах фабрики светились окна. Ой, как тоскливо, невообразимо! и все в связи с молчанием Франца Феликсовича, и с тем, что я страшно бездарен и ничего из меня не выйдет <…>
10 октября. Утром получил письмо от Ал. Блока, просит 13-го притти, будет читать «Король на площади». А в субботу 14-го читает Коммиссаржевской <…>
13 октября«Короля на площади» полностью. Впечатление огромное. Совсем по силе равное произведениям музыкальной драмы.
«И подули ветры и налегли на дом тот и было падение его великое!»85 Это хорошо, Король, Поэт и дочь Зодчего. «Не твоим ли именем мы пророчествовали». «Не знаю вас»86.
14 октября. Был у Александры Андреевны. Она вчера чуть от тоски не убила себя, что казалось, что она не нужна никому.
Рассказывал. Взрыв бомбы на углу Фонарного и Екатерингофского. Есть раненые. Стекла выбиты у целых домов, лужи крови.
Саша за четверть часа проходил мимо того места, где был взрыв.
Был я с братом Сашей у Витберга, где Добролюбову в прошлом году встретил. О ней он ничего не знает.
Ал. Блок сегодня (14) читает Коммиссаржевской «Король на площади».
. Получил открытку от Ал. Блока, пишет, что завтра с Любой придут <…>
16 октября. Жду Блоков.
«Глупый хвастает молодой женой, умный хвастает старым батюшкой»87«нечем молодцу мне похвастаться, только гусельками да песнями».
Голубчики! Они были все.
Пришла сперва Любовь Дмитриевна. Мило говорила о субботних приключениях у Коммиссаржевской. Саша Блок — читал. Хорошо, да только все тер висок. Потом В. Коммиссаржевская пошла читать.
Потом звонок, и вошел Ал. Блок какой-то дивный, радостный.
Пришли Тата, Ната, Кузнецов88<…>
18 октября. Был у Вяч. Иванова с Карташевым. Там Блок стихи читал.
20 октября. Был у Блока днем. Читал стихи. «Спился!»
. У Зилоти слушал В. Коммиссаржевскую «Как хороши, как свежи были розы»89.
24 октября. Сегодня такой туман, мгла над городом утром, какой года три не бывало, второй раз в жизни вижу такую мглу-тьму. Все на дворе и на улице зелено-серое, изжелта. К северу по Ивановской улице к Фонтанке видно было, поднималась новая туча мглы. Выйдя на Фонтанку по переулку, я прямо поразился красотой: все здания, выкрашенные охрой, вдали, и арки выделялись на черной мгле, будто освещены со сравнительно светлой стороны неба. Гостиный двор был погружен уже в полную мглу. И были окна его озарены заревом электричества, зажженного во всех магазинах.
Пошел к Александре Андреевне. Замечательный с Сампсоньевского моста вид; из труб фабричных, как громадные гигантские столбы, поднимались клубы дыма на огромную безветренную высоту, не разбиваясь, и там сливались в огромную мглистую дымовую сень, висящую неподвижно.
Про Коноплянникову90. Шла и все время яблоки ела. Стояли преображенцы. Она хороша собой и моложава. Вошла на эшафот, сняла крахмальный воротничек, расстегнула ворот и подставила голову под петлю. (Мешка просила на голову не одевать). Она повисла. Ужас лица повешенного — это высунутый язык.
Два преображенца солдата, как подкошенные, упали. А офицер говорил, что ему худо сделалось, что чуть не стошнило.
Потом еще о тех, которые при Франце Феликсовиче казнены. Это был приговор над покушавшимися произвести взрыв в военно-морском суде.
— одной 18 лет, другой 26. Эта молоденькая хороша собою, пела, идя на смерть, все время.
И все опять тоже: «Мы жертвою пали в борьбе роковой». Расстреляли! В кого-то не сразу попали и поднялся крик. 20 числа на Медицинских курсах был траур в память погибших. Страшно, как дело было.
(Они вышли с парохода, за ними стали следить. Перед ними шел господин и, дойдя до дома, уронил платок и поднял).
Пришла Любовь Дмитриевна. Идя с ней от Александры Андреевны, узнал, что Белый едет назад <…>
26 октября91 и Верховский92 <…>
3 ноября. — Нет в мире ничего подлинно сущего; одно есть только — Любовь и через Любовь всё становится подлинно сущим.
— есть блуд, «Черносотенство» есть — блуд <…>
5 ноября. Был у Сологуба. Говорил с Волынским о Добролюбовой Марии. Она освобождена! <…>
8 ноября. Сегодня день пожарный. Утром, когда шел доставать билеты в театр Коммиссаржевской на «Гедду Габлер», видел, как неслись пожарные по Загородному и по Гороховой. Богдановская табачная фабрика горела. Было туманно и несущаяся четверка в колеснице с касками пожарных — изумительна. Древнее…
С Сашей возвращались, разговаривал о Блоках, и я вспомнил, что у Сологуба о пожаре последний раз много говорил, вроде того, что «вот соловьи». «А жаль, что не знаком ты с нашим петухом»93.
Петух же — красный петух.
Можно накликать пожар.
10 ноября«Гедда Габлер». Бедность. Коммиссаржевская таких не может. Вообще что-то кончается94.
12 ноября. Был у Т. Н. Гиппиус. Вдруг пришли оба — Александр и Люба Блоки. Говорили о Вячеславе Иванове и о пожаре, в этот момент вдруг «звяк», и топот в коридоре. Разбилась в коридоре зажженная лампа и загорелась, потушил Кузнецов. Я простился и ушел.
13 ноября. Письмо от Блока с вопросом, по существу-ли, хотел писать ему письмо, о котором говорил вчера95.
96.
«Я вот сейчас пишу к тебе, а сам мрачный, мрачный. Мною овладело беспокойство, охота к перемене мест!97
Что-то нехорошо.
Хочется наклониться и наедине из глубины сказать — «Гедда Габлер, Гедда Габлер! Александр Блок, Александр Блок!
И в этом всё!
Овладело мною беспокойство, что бездну-то перестали “обонять”, слышать, а только видим отчасти временами, как картинку.
И вот охота место переменить.
Нехорошо вертеться у бездны и кокетничать ею. Тогда никто так не развращает, как бездна.
Горе, если бездну в себе потеряем: декадентами вдвое худше прежнего станем.
— поэта бездны, а не живого человека с бездною глубин, то есть сознать картон бездны своей и себя как картонного поэта. (Лермонтов. Разрумяненный актер, махающий мечем картонным)98.
Так-то честнее и жизненнее, и больше сохраним бездны в себе с ее осоляющим морем и огнем. А “моральный” вывод таков: не надо ненавидеть и бранить тех, кто не с нами, ибо и мы сами “не с ними”.
“И себя прежде всего возненавидь, ибо мы избранные”. Если не изловим “картонного” в себе, не изобличим его в себе, то от бездны пойдет разврат и разойдется на всю жизнь и кто же тогда доверять будет. И во мне зарождается подозрение, что когда ты пишешь “очень люблю тебя”, это значит — “не чувствую и не люблю тебя” и прости, милый Саша, если сказал не то, мне что-то нехорошо — очень должно быть “перед службой”. В пятницу 17 иду к тебе, а если бы собрался ты в четверг (16) к нам к обеду, был бы очень рад. Твой Женя».
16 ноября. Утром получил письмо от А. Блока99
17 ноября. У Блока был и слушал пьесу «Незнакомка». Удивительно!
18 ноября. Письмо Александры Андреевны о бездне и картонности.
. Был А. Блок у меня. «Каменный гость» Пушкина — автомат, через него судьба стучит в дверь. Связь «Незнакомки» с «Каменным гостем» через картонность. Саша Блок говорит, что ему уж не страшно, если он придет и за руку возьмет, как Дон-Жуана
Я вдруг что-то понял, что не понимал.
1 декабря. Ночью окончил статью «Демон и Церковь»100
2 декабря. Переписывал.
3 декабря. Снес Александре Андреевне рукопись.
. Принялся опять за «Всадника» своего.
11 декабря. Был у Александры Андреевны. Утром получил письмо от нее со стихами Саши «Балаган» <…>
17 декабря101. Говорил подробно о Марии Добролюбовой. Накануне смерти вечером шел с ней с выставки Гинсбурга102. Она очень томилась последнее время, но накануне ей даже было как-то лучше и вот вдруг смерть. Припадки были сердечные. Ведь она сердечная, не такая, как мы отупелые к ужасам103.
Семенова освободили на другой день, как умерла она. Ведь он жених по духу и крови ей. Опоздал на день. И не увидел даже в гробу. А как рвался в тюрьме к ней.
18 декабря
Весь день говорили о ней.
Вьюга неистовая! Мороза 6°. В трубе завывало точно в «Пиковой даме». Какие-то выстрелы слышались, от которых даже стекла звенели. Мы думали — наводнение.
19 декабря. Был на кладбище. И видел Л. Семенова. Ему тошно от тоски и скорби.
. Письмо от Ал. Блока. Приглашение на репетицию Балаганчика.
28 декабря. Репетиция Балаганчика. Была в креслах В. Коммиссаржевская. Сколько с этим лицом связано у меня. Саша Блок говорил с ней и они смотрели в мою сторону. Стоит только подойти и знакомы были бы. А я нет. Любовь Дмитриевна хотела меня представить, но так вышло, что не представила.
Чулков начал представлять меня ей, она повернулась ко мне, но я как-то не заметил и вышло неловко.
«Какой вы смешной человек». «Вас очень ценила Маша».
«Если б я раньше приехал, она бы не умерла! А держали из-за родных. Они мешкали. Суд давно бы отпустил».
«Вы маленький и страдающий».
И это он хорошо сказал.
«И, говорил, судьба жестоко с ним поступила».
«Бедные, маленькие люди! Уже на что Мария Михайловна, а и она маленькая страдающая». И хорошо сказал, что-то глубоко прочувствованное в голосе. И потом все струнная музыка Балаганчика, и долго не мог уснуть <…>
30 декабря. Первое представление «Балаганчика» — Свистки и хлопанье. Поднесли автору лавровый венок и цветы бросали.
Сегодня 20-й день ее смерти.
«Балаганчике» почувствовал сильный озноб.
Примечания
42 Евгения Алексеевна — жена А. П. Иванова.
43 «Антигона» — трагедия Софокла; премьера трагедии состоялась в Александринском театре в Петербурге 14 января 1906 г.
44 «Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр. 47.
45 «Блоки слушали Вагнера; еженедельно у них собиралась молодежь: все поэтики и музыканты, У них я встречал юного говоруна с взъерошенными мохрами; студентик, махая руками, кричал за столом; со мной спорил о физике; скоро ж Блок показал мне стихи, изумившие яркостью; автором их оказался “студентик”, так я встретился с Городецким. Здесь помню я Пяста и Е. П. Иванова: оба — студенты…» («Между двух революций», стр. 69–60).
46 А. В. Карташев (род. 1875) — один из активных деятелей религиозно-философского общества, профессор Духовной академии, после Октябрьской революции — эмигрант.
47 В мемуарах А. Белого это первое чтение описано недоброжелательно по отношению к Блоку: «А вот — первое чтение “Балаганчика”: в той же гостиной стоят Городецкий, Евгений Иванов, Пяст, я, — кто еще? Блок подходил к тому, к другому, с рукой, подставляющей портсигар; его защелкнув, усаживается: о, нет, — не читать, а истекать… “клюквенным соком”; истекает он вяло; и — в нос:
Э, да это — издевка?
Традиции “приличного тона”: застегиваюсь и натягиваю, как перчатку, улыбку:
— знаете.
С Блоком — ни слова» («Между двух революций», стр. 76).
Враждебность тона и обвинение Блока в издевке объясняются, по-видимому, напряженными отношениями двух друзей, возникшими в этот период на идейной и личной почве (см. вступительную статью). Белый увидел за символикой «Балаганчика» реальную биографическую основу его.
48 Стихотворение «Двойник», датированное 30 июля 1903 г., не вошло в первое издание «Стихов о Прекрасной Даме» и впервые напечатано в «Слове» от 3 июля 1906 г. 24 февраля 1906 г. стихотворение было изменено и переосмыслено Блоком, по-видимому, в связи с драмой в семье, и треугольник действующих лиц: Арлекин, его двойник-старик и Коломбина расшифровывались так же, как в «Балаганчике». Когда Е. П. Иванов получил «Двойника» в письме Александры Андреевны, он еще не знал реального подтекста стихотворения.
49 «Лес» — рассказ Е. П. Иванова. Вошел в его сборник «В лесу и дома», М., 1915.
50 –1924) — сестра философа Вл. Соловьева, писательница, редактор-издатель детского журнала «Тропинка», выходившего с 1906 по 1912 г.
51 См. примечание 47.
52 В обзорной статье, посвященной выставке, один из критиков, близкий к символистским кругам, К. Сюннерберг (К. Эрберг), уделяет большое внимание упомянутой картине Малявина: «Малявин выставил большое полотно “Вихрь” — бабы в экстазе пляски… Расплясались и не остановятся, одержимые могучим ритмом. Как пламя, взвиваются пунцовые, желтые одежды, вьются платки, блестят глаза, сверкают улыбки, зубы и среди этого вихря пляски, как тишина в вихре водоворота, — остановившийся экстатический взор, окаменелое лицо одной из пляшущих… Лицо же пляшущей на первом плане, в левой части картины, прекрасно своей грубой экзальтацией. И здесь стихия, — стихия ритма» («Весы», 1906, № 3–4, стр. 65).
53 Гюнтер Иоганн (род. 1886) — немецкий поэт, переводчик Блока и других русских поэтов.
54 Зал Кононова — частный петербургский концертно-театральный зал. Помещался на углу Невского и Б. Морской в бывш. Благородном собрании.
55 12 «Вопросов жизни» за 1905 год был последним номером журнала.
56 Недоброво Николай Владимирович (1884–1919) — теоретик литературы, стиховед, критик. Учился одновременно с Блоком в университете.
57 «Факелы» — литературно-художественный альманах, выпускавшийся группой петербургских поэтов (Г. Чулков, С. Городецкий, Вяч. Иванов). Вышло три номера (1906–1908). «Балаганчик» напечатан в № 1.
58 В 1906 г. А. Блок сдавал выпускные экзамены в университете.
59 Здесь текст обрывается.
60 «Я ждал окончания ежедневного галдежа, чтобы после него при камине всю ночь напролет посвящать сестер Гиппиус (З. Н. и Т. Н.) во всю сложность создавшегося положения между Щ. (т. е. Л. Д. Блок, — сост.), Блоком, мною; сочувствие, пусть показное, меня бодрило… Зинаида Гиппиус — моя конфидентка в те дни — мне внушает доверие, прибирая этим к рукам, она укрепляет во мне убеждение, что я — для Щ. и что Щ. — для меня…» («Между двух революций», стр. 62 и 58).
61 Речь идет об упомянутой выше статье Е. П. Иванова — «Всадник».
62 Е. П. Иванов упоминает об очередном собрании («среде») на квартире — «на башне» у Вяч. Иванова.
63 В архиве Е. П. Иванова сохранилась рукопись «Зеркало и автоматы», датированная 25 сентября 1908 г.
64 «Ночная фиалка», раскрывая при этом свое понимание семантики цвета («Между двух революций», стр. 59).
65 См. примечание 41.
66 В письме к Г. И. Чулкову от 10 мая 1906 г. Блок писал: «Дорогой Георгий Иванович. Вчера мы с Евг. П. Ивановым шли вечером к Вам, но вдруг повернули и уехали на острова, а потом в Озерки — пьянствовать. Увидели красную зарю» («Письма Ал. Блока». Л., «Колос», 1925, стр. 133).
67 Все последующее описание, вплоть до отдельных выражений, относится к стихотворению Блока «Незнакомка». Здесь раскрывается реальный фон стихотворения и процесс возникновения его образов.
68 В письме от 25 июня 1906 г. Блок пишет Е. П. Иванову о своем тяжелом духовном кризисе и «конце декадентства» («Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр. 48–50).
69 «Пророк русской революциии» — статья Д. C. Мережковского к 25-летию со дня смерти Ф. М. Достоевского («Весы», 1906, №№ 2, 3–4). Достоевский рассматривается здесь на фоне современных политических событий как предтеча русской революции, но сама революция трактуется Мережковским в религиозно-мистическом плане.
70 Образы из стихотворения Ал. Блока «Вот он Христос в цепях и розах».
71 «Луг зеленый» — статья А. Белого, напечатанная в журнале «Весы», 1905, № 8.
72 В записной книжке Ал. Блока № 10 (лето–зима 1905 г.) под заголовком «Зеленые луга» имеется следующая запись: «… Проступающие краски. Лилейное утро. Танец юности. Дункан. Ай! Боря уже написал в “Весах” (№ 8)».
73 «Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр. 51.
74 — «Ангел-хранитель». В статье Д. Е. Максимова «Александр Блок и революция 1905 года» (в сб. «Революция 1905 года и русская литература», М.–Л., 1956, стр. 265) к этой записи Е. П. Иванова сделано следующее примечание: «Поскольку в записи Е. П. Иванова после слова “кольца” знак поставлен нечетко, цитированную фразу можно прочесть иначе: “Отдать всё, кольца — Соц. демокр<атам>” Д. М.».
75 «Золотое Руно» — ежемесячный литературно-художественный символистский журнал, издававшийся в Москве на средства мецената Н. Рябушинского (с 1906 по 1909 г.). Блок был одним из основных сотрудников журнала и с 1907 года вел в нем критические обозрения.
76 Легенда, очевидно, связана с так называемой «восковой персоной» — фигурой Петра, отлитой из воска Карло Растрелли, — раскрашенной, с натуральными волосами, одетой в кафтан и латы.
77 «Семой час», т. е. час перед убийством в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» (часть первая, гл. VI).
78 –1940) — секретарь Синода, участник религиозно-философских собраний.
79 Рассказ «Таракан» Е. П. Иванова вошел в его сборник «В лесу и дома», М., 1915.
80 Очевидно, разговор был связан с кругом вопросов, поднятых Мережковским в реакционной статье «Грядущий хам» (впервые напечатана под заголовком «Мещанство и интеллигенция» в «Полярной звезде» №№ 1 и 3 за 1905 г.).
81 «Диалог о любви, поэзии и государственной службе» — эпизод из драмы «Король на площади», переработанный и выделенный в самостоятельное произведение (Ал. Блок, Собр. соч., т. 4).
82 Степан Петрович Яремич (1869–1939) — художник, историк искусства.
83 «Тайной вечере». В настоящее время хранится в Гос. Русском музее в Ленинграде.
84 В «Воспоминаниях об Александре Блоке» А. Белый рассказывает о том культе, которым он сам и друг его поэт-мистик С. Соловьев окружали Л. Д. и А. А. Блока («Записки мечтателей», 1922, № 6, стр. 52, 57, 84, 85). В биографическом очерке о Блоке М. А. Бекетовой говорится о том же: «При личном знакомстве с Любовью Дмитриевной Блок Андрей Белый, С. М. Соловьев и Петровский решили, что жена поэта и есть “земное отображение Прекрасной Дамы”, та “Единственная, Одна и т. д.”, которая оказалась среди новых мистиков как естественное отображение Софии… Они положительно не давали покоя Любови Дмитриевне, делая мистические выводы и обобщения по поводу ее жестов, движений, прически» (М. А. Бекетова, А. Блок, 1922, стр. 91, 89–90).
85 Евангелие от Матфея, VII, 27.
86 Там же, VII, 23.
87 Былина о Садко.
88 — скульптор. Ната (Н. Н. Гиппиус) — скульптор, сестра З. Н. Гиппиус.
89 А. И. Зилоти (1863–1945) — русский пианист и дирижер, организатор симфонических концертов в Петербурге в зале б. Дворянского собрания. В упомянутом концерте 21 октября 1906 г. В. Ф. Коммиссаржевская исполняла три мелодекламации с музыкой Аренского к стихотворениям в прозе Тургенева.
90 З. И. Коноплянникова (1879–1906) 13 августа 1906 г. застрелила генерала Мина, «усмирителя московского восстания». По приговору военно-окружного суда повешена 29 августа 1906 г. в Шлиссельбургской крепости.
91 См. примечание 24.
92 Ю. Н. Верховский (1878–1956) — поэт, историк литературы.
93 — «Осел и соловей».
94 В первоначальном дневнике есть запись от 9 ноября: «Был у Блоков. Видел одну Любовь Дмитриевну и Надежду Григорьевну Чулкову. Назад ехал с Надеждой Григорьевной. Приглашен быть у них вечером. Ждут и Блоков. Был у Карташева… Потом к Чулкову. Там Блоки были. Сначала Люба, потом Александр. Рассказывал Чулков о репетиции “Гедды Габлер”». — 10 ноября 1906 г. премьерой спектакля «Гедда Габлер» Г. Ибсена в постановке В. Э. Мейерхольда открылся сезон театра В. Ф. Коммиссаржевской в новом помещении на Офицерской. Впечатления от несвойственного творчеству Коммиссаржевской формалистического характера спектакля запечатлены также в статье Ал. Блока — «Драматический театр В. Ф. Коммиссаржевской (письмо из Петербурга)», напечатанной в журнале «Перевал», 1906, № 2 (декабрь). См. Собр. соч., т. 5, стр. 97.
95 «Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр. 54.
96 Первый замысел этого письма зафиксирован в первоначальном дневнике под датой 13 ноября: «Саша Блок, на меня напало сомнение, да понимаем ли мы друг друга… Да, и говорим ли мы когда-нибудь до конца!.. Есть какая-то глубокая неопределенность…» Письмо было послано Блоку и хранится в его архиве.
97 Цитата из «Евгения Онегина» (Пушкин, Полн. собр. соч., т. VI, стр. 170).
98 «Не верь себе» (Собр. соч. в 6 тт., т. II, стр. 22).
99 В этом письме Блок, делая некоторые существенные оговорки, соглашается с письмом Е. П. Иванова от 14 ноября («Письма Ал. Блока к Е. П. Иванову», стр. 54–56).
100 Рукопись под таким заглавием в архиве Е. П. Иванова не обнаружена.
101 Гр. Петров (1868–1925) — священник, депутат II Государственной Думы, «христианский демократ, весьма популярный демагог», как называет его Ленин (Собр. соч., т. 12, стр. 126). После Октябрьской революции эмигрировал.
102 И. Я. Гинцбург (1859–1938) — скульптор.
103 «О Маше Добролюбовой. Главари революции слушали ее беспрекословно; будь она иначе и не погибни, — ход русской революции мог бы быть иной» (Дневник, т. 1, стр. 65). Есть сведения о том, что М. Добролюбова покончила собой, мучимая галлюцинациями после тюрьмы и мыслями о предстоящем террористическом акте (см. сообщение Ю. К. Герасимова «Об окружении Александра Блока в период первой русской революции», публикуемое в настоящем сборнике).