В СТУДЕНЧЕСКИЕ ГОДЫ
... В 1905—06 году среди пестрой разноголосо-шумной студенческой толпы, в прокуренной «столовке», в знаменитом бесконечном нашем коридоре, прислушиваясь к пылкому спору горячего товарища Абрама с выдержанно-спокойным В. В. Ермоловым, на пути в библиотеку или между лекциями иногда появлялись, изредка вместе, чаще — врозь, три студента, имена которых уже и в те годы были известны знатокам и любителям поэзии. Эти трое были: А. А. Блок, В. Л. Поляков и Л. Д. Семенов.
Первый достиг зенита славы и, вероятно, возможных для него вершин творчества; с двумя другими судьба расправилась своенравно-жестоко: в двух скромных, любов но изданных книжках — лишь первые робкие запевы, лишь народился в рассветном тумане очерк несомненного дарованья.
Не знаю, был ли Блок близок с Поляковым 1, который вообще держался особняком, изучая Гете и увлекаясь блестящими комментариями к Пушкину безвременно погибшего Б. В. Никольского; но с Л. Семеновым он был дружен 2.
Задумчивый, словно прислушивающийся к какому-то тайному голосу, Блок, неизменно спокойный, но всегда готовый улыбнуться и откликнуться на веселую шутку и острое слово, и Семенов, живой, непостоянный, волнующийся и мечущийся в поисках новых ощущений: от «Нового пути» — к декадентским детищам московских меценатов, от великосветского салона — к социал-демократии, от К. Маркса — к Л. Толстому, из семинария по классической филологии, где вдохновенно плакал о разлуке Гектора с Андромахой поэт и ученый Ф. Ф. Зелинский, — в деревенскую избу, на пашню. А далее — женитьба на крестьянке и безвременная смерть...
«Типично русская натура» — не то досадуя, не то любовно восхищаясь, сказал мне однажды о Семенове Зелинский, у которого покойный поэт работал недолю, но упорно, увлеченный своим блестящим руководителем...
Насколько Семенов разбрасывался, не останавливаясь ни на чем и жадно вбирая острые и яркие впечатления жизни, настолько Блок был методичен в своей работе и, я сказал бы — в своих исканьях.
Но вдвоем они дополняли друг друга каким-то неуловимым духовным сродством, своего «лица необщим выраженьем» 3, резко выделяясь из студенческой массы.
С прирожденно-державным взглядом «сероглазого короля» 4, с прекрасными вьющимися волосами, задумчивый и медлительно важный, Блок был что Аполлон — в ловко сшитом мундире русского студента; а рядом с ним — стремительный Меркурий, гордо несущий породистую темнокудрую голову, — Меркурий по свойственной ему лукавой насмешливости, в подражание маскированному Фебу решивший тоже пощеголять, — изумляя «коллег» и поддразнивая «товарищей», — в изящной новенькой тужурке «царского сукна»...
Но веселого вестника богов не спасла его окрыленная напевами душа: он затонул в пучине российской трясины, привлеченный обманчивой красотою ее болотных цветов; но и утопая, не изменил себе — дал смертным последнее представленье из жизни никчемных русских интеллигентов, обернувшись на прощанье не то «народником», не то «толстовцем»...
А величавый Аполлон пошел дальше по цветущей земле с золотою кифарой за стройными плечами, и
Несколько занес нам песен райских,
Чтоб, возмутив бескрылое желанье
В нас, чадах праха, после улететь... 5
В 1905 году Блок был уже определившимся певцом Прекрасной Дамы, которая пришла из романтически-за- думчивых далей, от нездешних берегов поэзии Жуковского, Тютчева и Вл. Соловьева.
Но, всегда сдержанно-гордый и замкнутый, он был поэтом для друзей, а для товарищей по университету лишь «студентом Блоком»; даже в тесном кругу филоло- гов-словесников его мало кто знал как поэта, а многие из «знавших» были враждебны.
Помню, как один из печальников горя народного возмущался Блоком:
— Помилуйте, Блок оскорбляет русскую женщину! Он пишет, что «в сердце каждой девушки — альков» 6.
Блок добросовестно работал у всех профессоров славяно-русского отделения, согласно «Правилам о зачетах», но особое внимание уделял двум: А. И. Соболевскому и И. А. Шляпкину.
А. И. Соболевский читал в наши годы ряд разнообразных курсов: «русский исторический синтаксис», «древнецерковнославянский язык», «история русского языка», «русская диалектология», «славяно-русская палеография»; кроме того, он вел на дому и в университете практические занятия по летописи, обнаруживая поразительную начитанность в области древних памятников и увлекая нас блестящим остроумием своих конъектур при анализе летописного текста.
Соболевский не терпел «налетчиков» — случайных посетителей — и расправлялся с ними на лекциях круто и не стесняясь; но зато около него всегда группировалось двадцать—двадцать пять человек, работой которых Алексей Иванович руководил внимательно и любовно и оставил по себе благодарную память. Каждый участник его семинария обязан был представить реферат на одну из многочисленных тем, которые Соболевский раздавал в начале занятий, — по анализу языка. Докладчик сменял докладчика: от «Супральской рукописи» мы переходили к «языку Ал. Толстого», от «стиля и языка К. Рылеева» к такому же разбору «Жития протопопа Аввакума».
Блок остановился на теме «язык Александрии русских хронографов» и выполнил свою работу с присущей ему отчетливостью: скупой на похвалы и крайне требовательный Соболевский признал труд Блока превосходным 7.
... И. А. Шляпкин умер в лютые годы военного безвременья.
Будущий историк б. императорского Санкт-Петербургского университета, так же как историк русской литературы и русской общественности, внимательно остановится на этой своеобразной и красочной фигуре. Сын крестьянина, до конца дней сидевший на своем «наделе» в Бело- острове, среди изумительных книжных сокровищ, окруженный предметами искусства, редкостями и просто вещами, каждая из которых имела свою «историю», — Шляпкин пользовался неизменной симпатией молодежи, несмотря на свое «черносотенство», как многие называли его лукаво-загадочную анархо-монархическую идеологию, пугавшую обывателей, покорных политической моде и злобе дня.
Он умел как-то душевно, интимно подойти к человеку, и эта неизменно дружеская настроенность и терпимость к чужим мнениям, отзывчивость и жадная чуткость ко всем явлениям жизни — сказывались и в лекциях белоостровского отшельника, и в его хаотически-интересных семинарских занятиях.
Блок писал Илье Александровичу реферат о Болотове. Помню, что профессор не раз отзывался о работе Блока почти восторженно и находил в авторе методологический навык и крупное исследовательское чутье.
Как поэта Шляпкин узнал Блока позднее, пережив однажды типичную для него «запойную» пору интереса к новейшей литературе. В 1909—1910 гг. Вольф предложил ему редактировать хрестоматию современной поэзии. Фактически работа выполнялась мною: был составлен план издания, подобран материал, написана большая руководящая статья. В процессе этой работы у меня возникали частые беседы с Ильей Александровичем о новой поэзии. Многое читали вместе. Поклонник Пушкина и его школы, Шляпкин из Блока особенно почувствовал и оценил «Незнакомку».
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука, —
медленно повторял, вслушиваясь в музыку стиха, Илья Александрович. «Это поэзия! Это не Городецкий».
Издание не состоялось. Все материалы к нему должны быть в архиве покойного профессора Шляпкина, где, вероятно, находится и работа Блока о Болотове, которую Шляпкин тоже собирался печатать 8.
Поэт не порвал связи со своими университетскими учителями по окончании курса: одно время он серьезно думал об оставлении при кафедре — на чем настаивал и Шляпкин — и хотел готовиться к магистерским экзаменам.
Мы, словесники 1905—06 гг., кончали университет небольшою группой в 9—10 человек, начав экзамены в декабре 1905 года и сдав их весной 1906-го.
С обычной добросовестностью отнесся Блок и к экзаменам. В эту пору он часто бывал у меня: по санскриту, древним и славянским языкам готовились сообща. Я жил тогда на Могилевской улице (ныне Лермонтовский проспект), недалеко от Египетского моста, в 1905 году провалившегося под конным отрядом войска.
Этот провал приводил в злорадный восторг И. А. Бодуэна-де-Куртенэ, у которого мы занимались санскритом, благо профессор жил тоже на Могилевской улице:
— Так им и надо, — брызгая слюной и заикаясь, веселился знаменитый исправитель Далевского словаря, — хр-христолюбивое в-воинство!..
Подготовка к экзаменам шла своим чередом, но возможность производства испытаний была сомнительна. Вероятны были и студенческие волнения, и правительственные репрессии: и то и другое отразилось бы на судьбе экзаменационной комиссии как официально действующего учреждения. Много студентов уехало в провинцию, иные просто махнули рукой на университет, потеряв надежду на скорое возобновление нормальной жизни.
1
Многоуважаемый Александр Александрович. Сегодня (13) днем я получил от Н. А. Редько внезапное извещение о том, что «по постановлению Совета наши экзамены будут перенесены на декабрь». Сейчас же пошел в Университет, надеясь встретить кого-нибудь для разъяснений, но никого не встретил, а вернувшись в 6 ч., нашел приглашение в Университет по телефону к 6 ч. Идти было уже поздно. Верно, Вы знаете что-нибудь. Будьте добры, напишите мне несколько слов о том, что было в Университете и каково положение дел. Жму Вашу руку.
Ваш Ал. Блок.
P. S. Можно задержать на несколько дней «Ars рое- tica», Брауна и лавровскую программу? Читал «Ars poetica» — удивительно интересно и стройно написано, как все у Зелинского 9.
13 сентября <1903>
2
Многоуважаемый Александр Александрович. Большое спасибо за извещение. Простите, что все тревожу Вас. Я не мог сегодня (16) попасть на сходку. Черкните два слова, на чем решили. Будет ли что-нибудь в понедельник (начало занятий или опять сходка?). В «Новом времени» объявлено и то и другое.
В аш Ал. Блок,
16 сентября <1905>
3
Многоуважаемый Александр Александрович.
Спасибо за извещение о Б<одуэне>-де-Куртенэ. Завтра едва ли приду на сходку, кажется не будет времени.
В аш Ал. Блок.
30 сентября 1905 г.
4
Многоуважаемый А. А. Спасибо за письмо. Извините, что в субботу занят и не могу попасть к Вам. Мне кажется, нам теперь было бы приятнее всего получить зачет семестра, если даже не будет экзаменов. В противном случае мы останемся на неопределенное время между небом и землей. Попробую как-нибудь еще раз зайти к Брауну поговорить.
В аш Ал. Блок.
28 X 1905
5
Многоуважаемый Александр Александрович. Есть ли что-нибудь определенное в нашем положении? Узнали ли что-нибудь? Жду Вашего ответа.
В аш Ал. Блок.
9 ноября <1905>
6
Многоуважаемый А. А. Спасибо, приду к Вам завтра (в пятницу) вечером. Мало надеюсь на успех — ведь дело идет только о 3—4 лицах.
Ваш Ал. Блок
10 ноября 1905
Тревожная полоса кончилась: хотя дело и шло «о 3—4 лицах», но в начале декабря испытательная комиссия была назначена и опасность остаться «на неопределенное время между небом и землей» исчезла. Наступила горячая пора подготовки к экзаменам.
«деванагари» 10, то скандируя «Вакханок» Еврипида, то разбирая древнеславянские тексты...
И не заметишь, бывало, как заглянет в окна белая ночь — и потянет на воздух из душной комнаты...
Идем по набережной Фонтанки — не замечая времени — к Лоцманскому острову, на взморье, где открывается чудесный северный вид. Сядем на ветхой скамейке у какого-то старого домика — и ведем оживленно-тихую беседу. Метерлинк и Пушкин, Мицкевич и «Ars poetiса» — чередовались с событиями современной политической жизни. Имею основание полагать, что кое-что — заветное — из передуманного в те часы Блок донес неизменным до могилы.
Но скоро жизненные пути наши разошлись. Он стихийно, как писатель-профессионал, втягивался в круг интересов текущей литературы, внешне уйдя в тот мир редакций, где «не продается вдохновенье, но можно рукопись продать»11. Встречались мы изредка и случай- н о , — и каждый раз новым являлся мне облик поэта. Мучительная складка печали легла на его еще недавно такое светло-спокойное и прекрасное лицо. Казалось иногда, мерцает над его головой «неяркий пурпурово-серый круг» 12, одинаково присущий и трагической музе Блока, и опальному ангелу.
Но редкие наши встречи по-старинному насыщены были мыслью и чувством — и запоминались.
Помню, например, долгий, внешне бессвязный, но внутренне многозначительный разговор о любви, — об ее «изломах», «муке» и «жертвенности» (выражения Блока), который возник у нас во время такой встречи в 1909 или в 1910 г.; помнится улыбка, зарницей мелькнувшая на сумрачном лице поэта, усталого и больного, когда во время другой такой же случайной встречи я рассказывал Александру Александровичу о своих впечатлениях от провинции, где я читал (1909—1914 гг.) публичные лекции о новых поэтах (в том числе и о Блоке)... 13
Чем ближе подходили смутные годы, тем реже мы встречались. Лишь по вопросу о сборнике в честь профессора Шляпкина говорили мы с ним несколько раз по телефону, и он прислал стихотворение 14, которое я в скором времени вернул ему, так как сборник не состоялся...
В июне 1921 года мне крайне понадобился «Театр» Блока, мой экземпляр которого, по милому «русскому» обыкновению, кто-то «зачитал». Не зная, что Блок болен, я написал ему, прося указать, где я могу найти книгу.
А 13 июля получил ответ, написанный карандашом. Тот же знакомый четкий, но старчески дрожащий почерк:
13. VII. 21
только случайно. Могу рекомендовать Вам магазин Дома искусств. Всего Вам доброго. Ал. Блок 15.
К письму была приложена визитная карточка формата и шрифта, знакомых мне еще со студенческих времен: «Александр Александрович Блок просит отпустить А. А. Громову книги из магазина Дома искусств, на Морской».
Седьмого августа А. А. Блок скончался...
Теперь еще не время для Блока. Но первая четверть нашего века прошла под его знаком, и нашим, более счастливым, чем мы, потомкам предстоит завидная доля (и возможность!) изучать и разгадывать эту сложную, тонкую и богато одаренную натуру поэта и провидца апокалиптической эпохи.
Нам же, его современникам, необходимо выполнить свой долг — собрать возможно больше материалов для изучения Блока.
Такова же, быть может, и судьба Блока, в существенном схожая при жизни поэта с судьбою Пушкина, несмотря на несоизмеримость их гения.
Февраль 1923
Печатается по альманаху «Стожары», книга третья. П., 1923.
— после 1935) — студенческий товарищ Блока, филолог. В 1901 г. окончил гимназию в Петербурге, в 1906 г. — Петербургский университет; преподавал русскую литературу в нескольких петербургских средних учебных заведениях; с 1912 г. — приват-доцент Петербургского университета. В 1905 г. часто встречался с Блоком (см.: Письма к родным, I, с. 140, 147).
1. Сочувственная характеристика В. Л. Полякова («печального, строгого, насмешливого, умного и удивительно привлекательного юноши»), отчасти по личным воспоминаниям, содержится в статье Блока «Противоречия» (V, 411).
2. Об отношениях Блока с Л. Семеновым см.: З. Mинц. Л. Д. Семенов-тянь-Шанский и его «Записки» (Ученые записки Тартуского гос. университета. Труды по русской и славянской филологии, XXVIII, вып. 414. Тарту, 1977, с. 102).
3. Выражение Е. Баратынского из стих. «Муза».
4. Слова из стих. А. Ахматовой «Слава тебе, безысходная боль...».
«Моцарт и Сальери»).
6. Неточная цитата из первой редакции стих. «Город в красные пределы...» (в сб. «Стихи о Прекрасной Даме», 1905):
Целомудренные лица
Кажут белый ряд зубов.
В каждой девушке — блудница,
— альков.
В последующих публикациях эта строфа была из текста устранена.
7. Эта работа Блока до нас не дошла.
8. Черновик работы Блока «Болотов и Новиков» опубликован: Александр Блок. Собр. соч., т. XI. Л., 1934.
9. Речь идет о курсе лекций Ф. Ф. Зелинского «Horatii Flacci de arte poetica liber ad Pisones», изданных студентом Лео литографским способом в Петербурге в 1898/99 г.
— древнеиндийский слоговой алфавит.
11. Из стих. Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом».
12. Из стих. Блока «К Музе» (III, 7).
13. В марте 1914 г. Блок записал: «Встреча с А. А. Громовым, который рассказал мне интересные вещи (как он читал обо мне народным учителям Новгородской губернии)» (IX, 210).
14. Очевидно, тогда же Блок послал А. А. Громову свое стих. «Неотступное» (автограф — в Рукописном отделе Гос. Публичной библиотеки им. M. Е. Салтыкова-Щедрина).