ВОСПОМИНАНИЯ
ОБ АЛЕКСАНДРЕ АЛЕКСАНДРОВИЧЕ БЛОКЕ
<...>
Мое знакомство с Блоком относится к зиме 1902 года 1.
«Друзья чистой поэзии» из студенческой среды группировались тогда вокруг талантливого, но политически непримиримого монархиста — приват-доцента Петербургского университета Бориса Никольского, впоследствии занимавшего профессорскую кафедру в Юрьевском университете. Позднее, особенно же после бурного 1905 года, мы с ним разошлись принципиально и резко, но в описываемое время его гостеприимный кабинет на Екатерин- гофском проспекте по средам видел почти всю студенческую пишущую братию.
Из старшего поколения здесь можно было встретить барона А. Ф. Мейендорфа, бывшего товарища председателя Государственной думы, Ив. Ив. Тхоржевского, впоследствии управляющего делами Совета министров, художника И. Я. Билибина и других. Завсегдатаями, уже из числа наших современников, были поэт-толстовец Леонид Семенов (Тян-Шанский), эллинист Ал. Кондратьев, рано погибший талантливый Виктор Поляков, ярый тогда балетоман Ал. Аб. Виленкин и многие другие.
От литературных разговоров постепенно перешли к делу — и решено было заняться издательством. Привлекли художников из мастерской Репина с самим Ильей Ефимовичем во главе, и постепенно составился иллюстрированный литературный сборник, появившийся в следующем 1902 году 2.
В один из зимних вечеров, когда в кабинете Никольского заседала наша веселая молодая компания, среди нас впервые появился скромный студент филолог с правильными чертами красивого, бледного лица, с застенчивыми манерами... Он принес несколько коротеньких стихотворений для напечатания в студенческом сборнике.
Это был тогда еще никому не известный Александр Блок.
Впоследствии в своей автобиографии, вошедшей в книгу «Первые литературные шаги», Блок вспоминал об этом своем дебюте в печати. «Борис Никольский, — писал он, — взял у меня два стихотворения и поместил в студенческом сборнике, сильно их исказив, — впрочем, с моего согласия» 3.
Признанию Блока охотно поверит каждый из участников литературных сред Никольского. Его редакторская деспотичность и красный карандаш давали себя чувствовать слишком часто.
Помнится, мы радушно встретили Блока, а Никольский рекомендовал его нам как даровитого поэта в лестных для начинающего выражениях 4. Но на Блока это произвело весьма малое впечатление: равнодушно принял он наши приветствия и при первой возможности поторопился уйти домой.
Он появлялся в кабинете Никольского потом еще несколько раз, но всегда мимолетно, только по делу. И хотя он, по-видимому, сторонился от нашей шумной компании, но в этом отчуждении не было ничего оскорбительного. Чувствовалось, что здесь личное отсутствует: просто ему не нужны были ни наши споры, ни тем более политические ноты, которые нет-нет да и вносились Никольским в совместное собеседование.
Впоследствии я утвердился в этом взгляде на Блока как на художника, духовно и прочно замкнутого в себе. Кое-что о нем пришлось мне слышать впоследствии от упомянутого уже Леонида Семенова, который сблизился с Блоком по редакции «Нового пути» — журнала Д. С. Мережковского, Д. В. Философова и Зинаиды Гиппиус. <...>
Года через два после рассказанного первого знакомства появился юношеский сборник Блока «Стихи о Прекрасной Даме» 5.
Книга эта произвела на меня сильное впечатление. В те поры я особенно увлекался творчеством Владимира Соловьева, в стихотворениях же Блока чувствовалось многое, родственное душе поэта-философа.
Впечатления эти отразились в отзыве, напечатанном мною на страницах «Живописного обозрения» (И. П. По- тапенки) 6, где мне поручен был библиографический отдел.
Блок ответил на рецензию милым письмом 7, и литературные отношения наши возобновились.
«Слово».
Совместно с чутким критиком П. П. Перцовым редакция постаралась привлечь к участию в газете многих представителей нового течения в русской поэзии, именно — Вал. Брюсова, Фед. Сологуба, Бор. Садовского, Кондратьева и других. У нас же дебютировал мой давнишний царскосельский знакомец Н. С. Гумилев. Ближайшим нашим сотрудником стал и Ал. Блок.
Здесь удалось ближе познакомиться с его творчеством.
Если до той поры привлекала к себе только его поэтическая индивидуальность, то теперь открылась другая, мне еще неизвестная сторона его литературного облика — именно большое критическое дарование.
Как бы ни был мелок и случаен его критический отзыв, но всегда и во всякой, самой короткой рецензии чувствовалось какое-то особенно углубленное отношение к теме.
В сегодняшнем литературном явлении, как и в странице общественного прошлого, Блок умел находить нечто новое, ускользавшее от внимания прежних исследователей.
Вспоминается его короткая, но замечательная статья о человеке 1840-х годов, впоследствии родоначальнике анархизма М. А. Бакунине. Блок сумел подойти к его своеобразной личности с историко-психологической стороны и на ней обосновал все главнейшие особенности его доктрины, тактики и личного поведения 8.
В упомянутом очерке и в ряде ему подобных Блок стал выявляться не только как поэт, но и как оригинальный мыслитель.
В описываемое время он любил заходить к нам, в редакцию «Слова», и долго беседовал с нашими сотрудниками на различные литературные темы. В последнем отношении он составлял яркий контраст с Д. С. Мережковским, который в своем стремительном полевении, заходя в «Слово», держался в редакции, по выражению П. П. Перцова, как в зачумленном месте.
Внешне —настроение Блока было тогда спокойное и ровное. Но, кажется, то была маска, под которою скрывались смятенные переживания. Не легко дались ему события 1905—1906 года. Кроме того, не ладились и личные университетские дела.
Хороший специалист по истории русской литературы, Блок имел право рассчитывать на оставление при университете. Что он мог быть весьма полезным науке, о том свидетельствуют его статьи и заметки о Пушкине, редактированный им сборник стихотворений Аполлона Григорьева и много других подобных этим работ. Слабее были его познания в области русской народной поэзии, хотя и здесь ему принадлежат интересные и оригинальные мысли.
Однако все эти достоинства Блока, наметившиеся еще на студенческой скамье, разбились об упрямый консерватизм тогдашнего профессора истории русской литературы И. А. Шляпкина. Он решительно воспротивился оставлению при своей кафедре «декадента», и Блок был потерян для русской университетской науки навсегда 9.
Кажется, я уже отмечал, что воспоминания мои о Блоке носят отрывочный характер. Происходит это от двух причин: во-первых, потому что встречи с покойным поэтом носили случайный характер, во-вторых же, оттого, что здесь я останавливаюсь лишь на тех из них, которые почему-либо особенно ярко запечатлелись в памяти.
Одно из таких свиданий произошло весною 1907 года на скромном, интимном вечере у поэта Ал. Ал. Кондратьева.
В его маленькой, тесной квартирке на Галерной улице собралось человек десять молодых поэтов. Исключение среди них составляли прямо к поэзии не причастные — пушкинист Н. О. Лернер да я. Кроме гостеприимного и милого хозяина, присутствовали Блок, Потемкин, Аус- лендер, Зоргенфрей, Кузмин, Юр. Юркун и некоторые другие.
Вечер начался чтением одной из пьес Фр. Ведекинда в переводе Потемкина. Если не ошибаюсь, то было нашумевшее впоследствии «Пробуждение весны» 10. Затем обменивались впечатлениями по поводу прослушанного произведения, против которого с прямолинейной резкостью ополчился Лернер.
Я следил во все время чтения за выражением лица Блока. Насколько мне было дано понимать внутренний мир поэта, казалось, что ведекиндовская драма не пробуждала отзывных струн его души.
Но маска бесстрастной холодности скрывала настроение Блока. И только парадоксально-остроумные критические приемы Лернера заставили его несколько раз улыбнуться, и огонь живого удовольствия заискрился в глубине его задумчивых глаз.
Стало шумно и весело. Перешли в столовую, и на столе появилось воспетое Блоком в его «Незнакомке» красное вино.
Приступили к Блоку с просьбою прочесть стихи. Он не отказывался и, словно угадывая общее желание, начал: «По вечерам, над ресторанами...»
Нужно было слышать, сколько проникновенности было в блоковском чтении «Незнакомки». Его голос звучал глухо, что сообщало его декламации особенно таинственный, сокровенный смысл. Он не смотрел на нас, — казалось, он нас и не видел, весь уйдя в себя. Это чтение был повторный процесс творчества, и когда прозвучали последние слова стихотворения — глаза Блока были полны слез.
всеми ними. И поэт хорошо понимал эти чувствования по отношению к нему: он отвечал ласковым вниманием, но без малейшего оттенка покровительственной снисходительности. Сколько раз ни случалось мне потом встречаться с Блоком, он никогда не стремился разыгрывать роль maitre'a даже при общении с самыми юными литературными дебютантами.
В описываемый вечер таковые оказались и в нашей среде. По настоянию Блока, «волнуясь и спеша», прочитали и они кое-что из своих произведений. И ко всем Блок отнесся с ласковой благожелательностью, а од ному молодому политическому поэту, описывавшему смертную казнь в крепости, дружески посоветовал отбросить риторическое заключение, и от этой безболезненной операции стихотворение, к великому восторгу автора, значительно выиграло в своей выразительности.
Брезжило раннее утро, когда мы с Лернером вышли на пустынную Галерную под впечатлением кондратьевского вечера.
— Какой чудесный поэт — Блок, — задумчиво сказал Лернер...
— Но вам, как пушкинисту, не могло не броситься в глаза его чисто пушкинское отношение к младшим собратьям по перу, — добавил я. — Такая же щедрость оценки и увлечение чужими произведениями...
— Да, да... Но этим он совершает бессознательный грех и провоцирует на литературные бестактности «толстокожих». Как не совестно было одному из них после такой глубокой вещи, как «Незнакомка», читать свою безвкусную, звукоподражательную «Железную дорогу»! К тому же еще...
Но Лернер сразу осекся. Стуча по панели кожаными калошами,нас нагонял как раз «толстокожий» автор «железнодорожного» стихотворения11.
Ранняя осень 1909 года. Мы сидим у моего близкого родственника И. Ф. Анненского на балконе его царскосельской дачи, в одной из уединенных улиц тихой Софии.
Я пользуюсь всякой свободной минутой, чтобы повидать ласкового Иннокентия Федоровича. Но не всегда это удается... В последние два-три года его «открыли» — и в Царское Село началось настоящее паломничество. Кого только тут не было: от маститых профессоров классической филологии до мелких газетных сотрудников включительно... Литературная слава, которая так долго не давалась Анненскому, теперь озаряла его яркими прощальными лучами, подобными лучам этого осеннего заходящего солнца.
Сижу в углу дивана, слушаю оживленную беседу Анненского с Блоком и не предчувствую, что через три месяца, всего через три коротких месяца, жилищем вдохновенного Иннокентия Федоровича станет поэтическое царскосельское кладбище.
— и он открывается мне с новой стороны.
Здесь, в присутствии яркой индивидуальности и мощной, неизбытой творческой силы Анненского, Блок не стушевывается, остается по-прежнему самим собою.
Он внимателен к творческим замыслам своего собеседника, с интересом расспрашивает о его лекциях по античной литературе, читаемых на Высших женских курсах 12, но какой-то ледок замкнутости окружает его. Что это? Боязнь чужого влияния или стремление сохранить чувство собственного литературного достоинства перед восходящим литературным светилом?
Кажется, ни то, ни другое, а третье: «самость», глубокая духовная законченность, но исполненная в эту минуту особенно четкой, мертвенной холодности, выступающей на ярком фоне другого, столь отличного, внутреннего мира.
— Знаете: некоторые называют его — «красивый мертвец»... — А потом прибавил: — Может быть, это и правда. И глубоко задумался 13. <...>
Уже во дни большевизма я мимоходом встретился с Блоком на одной из людных улиц Петрограда, и мы, перебирая общих знакомых, вспомнили одного из литераторов — коллекционера, обладавшего огромным собранием фотографических карточек всех современных русских писателей 14.
— Мы с вами — университетские товарищи, — сказал я Блоку. — Знаете вы меня почти двадцать лет, а я не имею вашего портрета...
— и я получил от него письмо, явившееся отголоском нашего разговора.
«Милый Сергей Владимирович, — писал Блок. — Я повсюду искал свою фотографию — и не нашел. Теперь у меня совсем нет денег, чтобы сняться. Посылаю Вам открытку с моим портретом. Право же, она не так плоха. Когда придут лучшие времена, непременно снимусь и тогда заменю ее настоящим фотографическим портретом» 15.
Милый Александр Александрович!..
Примечания
Печатается по газете «Последние известия» (Ревель), 1921, 21 и 24 августа.
— литературный критик и журналист; занимался античной литературой; в молодости писал стихи (см. сборник «Рассвет», кн. 1. СПб., 1901, и «Литературно-художественный сборник студентов Петербургского университета». СПб., 1903); в 1906 г. заведовал литературным отделом газеты «Слово»; в первые годы после Октября служил в Пушкинском доме Академии наук. С 1921 г. белоэмигрант, приват-доцент Тартуского университета. В 1927 г. издал книгу «Пушкин и Гофман» и представил ее к защите в качестве докторской диссертации; после провала диссертации уехал из Тарту, выпустил новую книгу — «Пушкин-мистик» (Рига, 1931). В дальнейшем следы его теряются; известно лишь, что он жил вначале в Югославии (в Любляне), а в середине 1950-х гг. — в Западной Германии.
1. Речь идет о зиме 1901/902 г.
2. «Литературно-художественный сборник. Стихотворения студентов С. -Петербурского университета под редакциею Б. В. Никольского, с иллюстрациями студентов Академии художеств под редакциею И. Е. Репина». СПб., 1903. Мысль об издании сборника возникла в сентябре 1901 г.; книга вышла в свет ранней весной 1903 г. (цензурное разрешение — от 28 декабря 1902 г.).
3. Цитировано не точно (ср.: Первые литературные шаги.
Автобиографии современных русских писателей. Собрал Ф. Ф. Фид- лер. М., 1911, с. 86). В «Литературно-художественном сборнике» были помещены три стих. Блока: «Ранний час. В пути незрима...» (без последней строфы), «Чем больней душе мятежной...» (с изменением во второй строфе) и «Тихо ясные дни подошли...» (в авторской редакции: «Видно, дни золотые пришли...»). В. В. Никольский мало считался с авторской волей поэтов, хотя в предисловии к сборнику сказано: «... редакторы безусловно воздерживались ото всякого давления на сотрудников в угоду своим личным вкусам, симпатиям или образу мысли». Об участии Блока в студенческом сборнике см. публикацию В. Беззубова и С. Исакова (Блоковский сборник, II, с. 325—332), где приведены выдержки из дневника Б. В. Никольского и три письма к нему Блока (письма впервые были опубликованы в «Сибирских огнях», 1968, № 4, с. 163). Свои стихи в сборник Блок отдал в феврале 1902 г. (см. письмо к отцу от 12 марта 1902 г. — Письма к родным, I, с. 73). Это была его третья попытка напечататься: первая, не увенчавшаяся успехом, относится к осени 1900 г., когда он отнес свои стихи в журнал «Мир божий»; вторая — к сентябрю 1901 г. (стихи были посланы В. Брюсову, но случайно не дошли по назначению). В августе—октябре 1902 г. стихи Блока были приняты также в журнал «Новый путь» и в альманах «Северные цветы». Литературный дебют Блока состоялся в марте — апреле 1903 г., когда почти одновременно вышли в свет третья книжка «Нового пути», альманах «Северные цветы на 1903 год» и студенческий «Литературно-художественный сборник».
«убогий полудекадент» (10 февраля); «... симпатичный, но сбившийся с толку юноша. Декадентствует совершенно зря» (17 февраля). Поделив участников сборника по «сортам», Никольский отнес Блока к «отрицательным» поэтам, оговаривая, что из них «еще может покаяться Блок» (24 февраля) (Блоковский сборник, II, с. 329—330).
5. Книга «Стихи о Прекрасной Даме», помеченная 1905 г., вышла в свет в октябре 1904 г.
6. См. «Живописное обозрение», 1904, № 50 (от 12 декабря), с. 879 (без подписи). Причислив Блока к лагерю «левых декадентов», рецензент сказал, что несколько стихотворений в книге «достойны внимания» — «все же остальное, выраженное совершенно дико, нечеловеческим языком... не дает ни образов, ни настроений». В заключение рецензент советовал Блоку сбросить «цепи литературных условностей» и «смело выходить на самостоятельную дорогу».
7. Это письмо не выявлено. Вряд ли оно носило характер «милого».
8. Статья «Михаил Александрович Бакунин», предназначав- шаяся для газеты «Слово», за прекращением газеты (в июле 1906 г.) была напечатана в феврале 1907 г. в журнале «Перевал» (см. V, 31 и 714).
его при своей кафедре (см. с. 405 наст. тома).
10. Речь идет о драме Ф. Ведекинда «Пляска мертвых». Перевод П. Потемкина был издан в 1907 г.
11. Очевидно, имеется в виду М. Волошин и его «звукоподражательное» стихотворение «В вагоне».
12. И. Ф. Анненский читал не на Высших женских курсах (Бестужевских), а на частных женских историко-литературных курсах Н. П. Раева.
13. И. Анненскому принадлежит следующее четверостишие «К портрету А. А. Блока»:
Стихи его горят — на солнце георгина,
Горят, но холодом невыстраданных слез.
«О современном лиризме» («Аполлон», 1909, № 2).
14. Имеется в виду Ф. Ф. Фидлер, собравший богатую коллекцию иконографических материалов и различных «реликвий» по современной русской литературе.