КАК ВОЗНИКЛО ИЗДАТЕЛЬСТВО «АЛКОНОСТ»
Спустя три дня я позвонил Блоку. На этот раз Александр Александрович сам подошел к телефону. Он сказал, что думал о нашем разговоре, что хочет еще кое о чем расспросить меня, и просил прийти к нему на следующий день вечером.
Когда я во второй раз пришел на Офицерскую, Блок встретил меня дружески, как старого знакомого. Он подробно рассказал, в каком положении находится дело с новым изданием его сочинений; он продал их издательству «Земля». Уже набираются первые два тома стихотворений, а с дальнейшими томами происходит какая-то задержка, но так как он связан договором, то должен ждать.
Перейдя потом к моим планам, Блок выразил сомнение в возможности объединить символистов и сказал:
— И не знаю, нужно ли вообще их объединять. Разрыв, должно быть, произошел не случайно. И все это гораздо сложнее и глубже, чем кажется.
Блок подробно рассказал о том, как отнеслись к нему товарищи-писатели после появления в газете поэмы «Двенадцать».
— Поэма «Двенадцать» создала такую брешь в моих отношениях с большинством писателей, что вряд ли сейчас мыслимо какое-либо объединение.
В рассказе Блока чувствовались досада и горечь по поводу разрыва с друзьями. Видно, нелегко переживал он этот разрыв.
Меня и удивило и тронуло то дружеское доверие, с которым Александр Александрович поведал мне свои грустные мысли. И опять — чувство, будто мы действительно были старыми друзьями, которые увиделись после долгой разлуки.
Я задал вопрос о том, как была написана поэма «Двенадцать», и Александр Александрович охотно рассказал:
— Поэма писалась довольно быстро. Стояли необыкновенно вьюжные дни. Сначала были написаны отдельные строфы, но не в том порядке, в каком они оказались в окончательной редакции.
Блок тут же достал черновую рукопись. Я заметил, что в ней мало зачеркнутых строк, а на полях написаны варианты.
— Слова «Шоколад Миньон жрала» принадлежат Любови Дмитриевне, — сообщил Блок. — У меня было «Юбкой улицу мела», а юбки теперь носят короткие.
На мою просьбу прочитать поэму вслух Александр Александрович сказал, что ни разу вслух «Двенадцать» не читал и прочитать не сумеет. Поэтому читает его жена, Любовь Дмитриевна, она актриса.
— Послушайте ее как-нибудь, интересно, понравится ли вам ее чтение, — добавил Александр Александрович.
В этот вечер я был приглашен в столовую к чаю.
Небольшая, соседняя с кабинетом комната была меблирована очень скромно: посередине комнаты, под лампой с большим абажуром, стоял прямоугольный стол, а вокруг него несколько венских стульев да вблизи, у стенки, — простенький буфет. Вот и вся обстановка, которую я заметил в столовой. В этом доме, подумал я, как видно, к изысканным вещам склонности нет.
За столом сидели знакомая мне Любовь Дмитриевна и незнакомая маленькая седенькая старушка, которой Блок представил меня: это была Александра Андреевна, мать поэта.
Любовь Дмитриевна сидела за самоваром и разливала чай. Она задала веселый тон общему разговору, который вертелся вначале вокруг всяких городских новостей, всевозможных слухов, носившихся по городу, анекдотов и шуток.
Потом разговор зашел о театре, о постановках Всеволода Эмильевича Мейерхольда.
Александр Александрович очень высоко ценил дарование Мейерхольда, питал к нему искреннюю симпатию и дружил с ним, но к его ранним работам относился критически. Завязался спор, в котором Любовь Дмитриевна оказалась на моей стороне, что меня очень порадовало. (Позднее я узнал, что Любовь Дмитриевна вместе с актрисами В. П. Веригиной и H. Н. Волоховой работала в давние времена в театре под руководством Мейерхольда.)
Когда за потухшим самоваром мы остались вдвоем, Александр Александрович снова спросил меня о моих планах. Выслушав меня, он сказал:
— Мне хочется помочь вашим издательским планам, но я не могу нарушить договор с издательством «Земля». Так вот что я придумал. Есть у меня мало кому известная поэма «Соловьиный сад». Она была напечатана только в газете и не вошла в собрание стихотворений. Эта поэма у меня свободна. Может быть, ее можно и стоит издать маленькой книжечкой. Я приготовил ее для вас. Возьмите, почитайте и, если она понравится вам, попробуйте ее издать для начала. Больших затрат это издание не потребует.
Блок передал мне несколько листиков бумаги, на которых аккуратно были наклеены вырезанные из газеты столбцы набора поэмы «Соловьиный сад».
От неожиданности я растерялся и онемел. Пока разговоры касались проектов и планов вообще, я довольно бойко и даже горячо рассуждал, но что я могу сделать практически? Блок предлагает вполне конкретное дело: надо вот эти несколько листиков превратить в книгу. Что делать? Как быть? Что-то надо ответить, а что — не знаю. Быть может, надо сказать спасибо, а может быть, спросить про гонорар, или о корректуре, или еще о чем-нибудь.
Откуда я мог знать, что нужно в этом случае говорить или делать?
Замешательство и страдание, должно быть, отразились на моем лице, и Блок опять прочитал мои мысля, мою тревогу и опять поспешил мне на помощь:
— Не надо давать мне сейчас никакого ответа, прочитайте поэму дома, спокойно подумайте, посоветуйтесь с вашим другом Васильевым и решите, стоит ли печатать ее отдельно. К сожалению, у меня ничего другого нет, а мне хочется поддержать вас. Я верю в вас.
Смущенный, взволнованный и тронутый расположением Блока, я отправился домой. По дороге я вспомнил все резонные соображения Васильева о предстоящих трудностях. Но могу ли я обмануть доверие Блока? Нет, я твердо решил, что эту книжечку обязательно издам. Как это будет сделано, я еще не знал.
Меня мучил один вопрос: где я могу прочитать или у кого узнать, как издаются книги?
Я пришел домой поздно. Васильев меня не дождался. Я развернул драгоценные листки и начал читать. Глазами я читал поэму, а в мозгу копошилась одна тревожная мысль: что делать, как быть?
Когда наутро я рассказал обо всем Васильеву и дал ему рукопись, он жадно прочитал поэму и воскликнул:
— Да ведь это замечательный Блок! И как это я прозевал поэму в газете?
Он начал второй раз читать «Соловьиный сад», на этот раз вслух. И тут только до меня дошла поэма — одно из лучших произведений Блока.
— Что же мы будем делать? Надо дать ответ Блоку.
— Что делать? Откуда я знаю? Знаю только, что это блестящая блоковская поэма. Знаю еще, что на издание ее нужны деньги, что в лавке ничего не возьмешь, сам знаешь — и так еле крутимся. Сходи в типографию на Невский против Николаевской, там есть у меня знакомый, попроси его подсчитать, сколько нужно денег. Потом сходишь к Жевержееву — быть может, он заинтересуется. Только об одном прошу тебя: на меня в этом деле не рассчитывай. Я готов помогать тебе, но рисковать не буду. В тебе сидит авантюрист, быть может, тебе и повезет. Действуй сам.
Типографщик взял рукопись и начал ее читать. Не знаю, кем он был в типографии, какую должность занимал, но он оказался поклонником поэзии Блока. Он. высоко оценил поэму и сочувственно отнесся к моей затее. Он подсчитал расходы на типографские работы и бумагу в назвал цифру, по моим понятиям значительную. Узнав о моих денежных затруднениях, типографщик сказал:
— Вот что я могу вам предложить: дадим вам на две недели кредит, подождем с оплатой за бумагу и за типографские расходы. Сумеете за этот срок обернуться, продать книги — тогда начинайте.
Трудности обступили меня со всех сторон. Как назвать издательство? Кому заказать марку? Как оформить первую книгу?
Название «Алконост» придумали вместе с Васильевым, художника для марки решили пригласить Юрия Анненкова, нашего товарища по гимназии.
Я отправился в библиотеку Жевержеева и там стал перебирать самые любимые книги, на этот раз не для того, чтобы еще раз ими полюбоваться, по чтобы поучиться чудесному искусству оформления книг.
Через несколько дней я пришел на Офицерскую уже в качестве издателя, принес корректуру и рассказал Блоку начистоту обо всех моих затруднениях. Выбранные типографские украшения, шрифт для набора поэмы, марка издательства — все это получило одобрение Александра Александровича. Теперь со всеми, даже мелкими вопросами, такими, как выбор шрифтов для титула, выбор формата книги, я обращался к Блоку, охотно и внимательно вникавшему в них. Он часами обсуждал со мной все и давал свои советы.
наборного и печатного дела. Терпеливо, с любопытством и сочувствием смотрел Блок на мои первые неловкие шаги и бережно помогал мне обходить острые и опасные углы.
Увлекшись издательскими делами и новыми заботами, я начал манкировать своими обязанностями в лавке и на целую неделю задержал очередную поездку в Москву за книгами. Я чувствовал, что Васильев недоволен, но он молча терпел; он надеялся, как впоследствии при- -нался, что мое увлечение издательством пройдет.
Через две недели три тысячи экземпляров поэмы «Соловьиный сад» были готовы. Я нагрузил мешок книгами, пристроил его за спину, уселся на велосипед и развез тираж «Соловьиного сада» по книжным магазинам Литейного проспекта. А еще неделю спустя я расплатился с типографией 2.
Наступил щекотливый момент — надо было рассчитаться с автором. Блок долго отказывался от гонорара и наконец назвал ничтожную сумму. После долгих споров мы помирились на том, что чистую прибыль поделим поровну. Сумма получилась небольшая, но этим заработком я долго гордился.
«Алконоста» был отпразднован на Офицерской за чайным столом.
После выхода поэмы «Соловьиный сад» встречи мои с Александром Александровичем стали почти ежедневными. Мы еще больше сблизились, когда начали обсуждать планы новых изданий.
В голове у меня прочно засела мысль: вслед за «Соловьиным садом» издать небольшие книжечки московских поэтов — Андрея Белого и Вячеслава Иванова, наиболее близких по духу и творчеству Блоку.
В то время я ничего еще не знал о личных отношениях этих поэтов, и моя настойчивость не вызвала в Александре Александровиче подозрений. Но всякий раз, когда я поднимал этот вопрос, я замечал странное замешательство и волнение Блока.
Александр Александрович предупреждал меня, что привлечь Вячеслава Иванова будет очень трудно и вряд ли мне это удастся.
«Соловьиным садом», я считал, что самое трудное позади, и если мне удалось получить рукопись Блока, нашего первого поэта, и в короткий срок издать ее, то от московских поэтов я, конечно, легко получу рукописи.
Я был самонадеян.
Мне показалось, что моя уверенность поколебала Блока: выражая сомнение, он не только не противился моим планам, но я почувствовал, что втайне он был бы рад их осуществлению, потому что для него это означало встречу с друзьями.
Решив ехать в Москву, я просил Блока разрешить мне подарить Белому и Вячеславу Иванову «Соловьиный сад». Блок охотно тут же сделал дружеские надписи на книжечках и, передавая их мне, опять засомневался:
— Не знаю, как встретит вас Вячеслав Иванов. Не знаю, примет ли он этот подарок.
Я ничего не знал о бывшей братской близости Блока с Белым, не знал и об их разрыве. Не знал я и о личных отношениях Блока с Вячеславом Ивановым до революции.
И только много позднее я узнал, что Иванов любил. Блока — человека и поэта и, приезжая из Москвы в Петербург, с вокзала шел в цветочный магазин, посылал Александру Александровичу букет цветов, как первый привет.
Блок же рассказал о Вячеславе Иванове перед моим отъездом в Москву только то, что сразу после революции Вячеслав Иванов оказался во враждебном лагере, писал резкие стихи против революции, а после появления в печати поэмы «Двенадцать» порвал отношения с Блоком.
Но все это было в прошлом, и отношение Вячеслава Иванова к революции и к Блоку могло теперь измениться. Я очень этого хотел, и, кроме того, я поверил в свою «звезду». Словом, предупреждения Александра Александровича не остановили меня.
с издательскими и книжными работниками, связанными с современной книгой: с издателем «Альциона» А. М. Кожебаткиным, секретарем «Московского товарищества писателей» А. И. Чеботаревской, заведующим лавкой писателей Д. С. Айзенштатом и Сергеем Есениным, который в то время постоянно работал в лавке писателей.
Теперь мне предстояло ехать в Москву в качестве издателя и выполнить «миссию» собирателя символистов. Но прежде чем отправиться по издательским делам, я забежал в лавку писателей: мне хотелось повидать там
Сергея Есенина и рассказать ему о Блоке, чего не смог сделать при первой встрече. Но Есенина я не застал и ответил на его вопрос лишь несколько месяцев спустя.
<...>
«Алянский (принес 50 эк земпляров «Соловьиного сада»)», и через несколько дней, 24 июля: «Уже 500 экземпляров «Соловьиного сада» продано» (IX, 417—418).