ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С АЛЕКСАНДРОМ БЛОКОМ1
Дверь открыла высокая белокурая женщина. Она с любопытством рассматривала меня умными, улыбающимися, слегка прищуренными глазами.
Позднее я узнал, что это была жена поэта, Любовь Дмитриевна.
Она провела меня в большую комнату, примыкавшую к передней, в кабинет Александра Александровича.
По дороге на Офицерскую я пытался представить себе внешность Александра Блока. Мне была известна лишь одна широко распространенная его фотография 1907 года. Молодой, двадцатисемилетний поэт, с длинными кудрявыми волосами, снят на ней в черной рубахе, с большим белым отложным воротником, какие тогда носили художники.
Какой он сейчас, через одиннадцать лет?..
Был светлый летний петербургский вечер. В просторной комнате было пустовато. В глубине, у окна, стоял небольшой письменный стол и на некотором расстоянии от него — диван. В другом конце кабинета, против входа из передней, в углу стоял другой, небольшой круглый стол, покрытый плюшевой скатертью. Вокруг стола было несколько простых ореховых кресел. У стены, против окон, стоял книжный шкаф.
Такую обстановку можно было встретить в квартире людей со средним достатком.
Не успел я как следует осмотреться, как справа, из другой двери, легкой походкой вышел стройный, красивый человек с немного откинутой назад головой Аполлона.
Он был выше среднего роста, хорошо сложен. Вьющиеся волосы светло-пепельного цвета были коротко подстрижены. Запомнилось еще, что края губ были чуть опущены. На нем был обыкновенный светло-серый костюм.
Человек, которого я увидел, мало чем напоминал известную фотографию поэта. Я не сразу узнал его. Он подошел ко мне, улыбнулся, протянул руку и глуховатым голосом назвал себя.
Заметив мою растерянность, Блок сам заговорил о цели моего прихода.
— Вам нужны мои книги?.. Садитесь, пожалуйста, и расскажите о себе подробнее. Кто вы? Где учились? Где вы служили в армии? (Я был в солдатской одежде.) Что у вас за книжная лавка? Какие из моих книг вам нужны? Жена рассказала про ваш телефонный звонок, и мне захотелось познакомиться с вами. Расскажите о себе подробнее, — повторил он, тепло и дружески улыбаясь.
Я начал рассказ о себе с того, что первые три класса учился во Введенской гимназии, а с четвертого перешел в гимназию Столбцова.
Вдруг Блок остановил меня вопросом:
— Вы учились во Введенской гимназии? Ведь я тоже там учился, я окончил Введенскую. Скажите, каких преподавателей вы там запомнили?
Я назвал несколько фамилий и среди них преподавателя русского языка Ивана Яковлевича Киприяновича и латиниста, фамилию которого никто из гимназистов не знал, все звали его просто Арноштом; было ли это имя или прозвище, не помню.
Александр Александрович оживился, улыбнулся и сказал:
— Очень интересно. Ведь я тоже учился у Киприяновича и Арношта очень хорошо помню. Киприянович, должно быть, при вас совсем уже старенький был, при мне уже он был седым. Знаете, я у него по русскому языку никогда больше четверки получить не мог. А у вас какая отметка была по русскому?
И дернуло меня сказать, что у меня была пятерка! Но тут же, спохватившись и поняв всю чудовищную нелепость моей пятерки по русскому рядом с четверкой поэта Блока, я сконфузился и поспешил добавить, что моя пятерка была не за грамоту, а за хороший почерк, который Киприянович высоко ценил. Но этого мне показалось недостаточным, и, чтобы укрепить свое объяснение пятерки хорошим почерком, добавил еще, что только благодаря почерку я попал в гимназию, несмотря на процентную норму.
Все это было чистой правдой, но в голове мелькнуло, что со стороны моя настойчивая ссылка на почерк могла показаться неубедительной и даже подозрительной. И вот, чтобы окончательно оправдаться в моей злосчастной пятерке и чтобы подчеркнуть, какое значение в моей жизни имел хороший почерк, я вспомнил, что первый мой заработок я принес домой из газеты «Речь» и что он тоже был связан с моим хорошим почерком. Тут Блок остановил меня.
— Как из газеты «Речь»? Что вы там делали? — изумился он.
Я рассказал, что в «Речи» после подписной кампании в продолжение целого месяца каждый вечер писал адреса провинциальных подписчиков газеты. Это было, когда я учился во втором классе гимназии. Блок просил рассказать об этом подробнее, и я рассказал, как я попал на эту работу и какова была ее техника.
Блок слушал меня внимательно и продолжал расспрашивать: спросил о родителях, братьях, сестре, а когда и эта тема была исчерпана, он опять, заговорив о Введенской гимназии, вдруг задал вопрос: куда выходили окна моего класса.
Узнав, что классы у нас были разные, Блок рассказал, что в его классе окна выходили на Большой проспект и что в нем однажды произошел случай, прошумевший на всю гимназию. Это было в шестом классе. Как-то на перемене одноклассник Блока, славившийся большой силой и ловкостью, разыгрался со стулом учителя, манипулировал им, подбрасывая и ловя его на лету то за ножку, то за спинку. Товарищи, следившие за этой эквилибристикой, вдруг ахнули, увидев, как стул бесшумно вылетел в открытое окно, не задев, к счастью, ни стекла, ни рамы.
Хорошо, что под окном был небольшой палисадник и стул упал прямо на кусты.
И надо же, как раз в этот момент директор входил с улицы в гимназию и увидел, как летит стул из окна. Класс оставили после уроков. Директор два часа трудился, пытаясь выведать, кто был виновником шалости, но ничего не добился. На следующий день инспектор вызывал каждого гимназиста в отдельности в учительскую, но тоже ничего не узнал.
После этого в четверти всему классу была выставлена отметка за поведение — четверка.
Блок увлекся, вспомнил еще несколько застрявших в памяти историй из гимназической жизни. Потом удачно спародировал латиниста Арношта, который очень смешно коверкал русскую речь.
И, как бы соревнуясь с Блоком, я тоже пустился в воспоминания детства.
Александр Александрович был старше меня на одиннадцать лет, но эта разница в возрасте и в положении совсем стерлась. Мы делились воспоминаниями, как ровесники, как однокашники, как старые друзья, встретившиеся после долгой разлуки.
Думаю, что, будь я знаком с Блоком до того много лет, мы не могли бы сблизиться с ним так, как это произошло за несколько часов нашей первой встречи.
Увлекшись беседой со «старым гимназическим товарищем», «старым другом», я забыл все наставления Васильева, забыл, что «Блок — крупнейший поэт нашего времени», забыл, что должен в чем-то извиняться, забыл, про все на свете. Рядом со мной сидел друг, товарищ, с которым было легко говорить, и я свободно, как близкому, отвечал на вопросы о службе в армии, о Васильеве, о Жевержееве, о нашей книжной лавке и о том, как она возникла, и даже сам задавал вопросы поэту.
Рассказывая о лавке, о моих поездках в Москву за новинками, я вспомнил о случайной встрече в лавке писателей с Сергеем Есениным, о его укоризненных вопросах о Блоке, о том, что в Москве ничего не известно о петербургских писателях, о том, что книг наших там нет. Рассказал, что был в издательстве «Мусагет» — искал там книги Блока, но ничего не нашел.
если такие имеются у автора. И, не дождавшись ответа, я неожиданно выпалил свое сожаление, что группа символистов распалась. По-моему, заявил я, им следует вновь объединиться.
Александр Александрович слушал меня внимательно, пока я рассказывал о себе, но, когда я высказал свои суждения насчет объединения символистов, он посмотрел на меня с удивлением и спросил:
— Вы думаете?
Этот вопрос еще больше подбодрил меня, и я безудержно понесся развивать свою идею-импровизацию, над которой, признаюсь, до того и не думал.
Продолжая фантазировать, я заговорил о том, что символистам хорошо бы объединиться вокруг своего журнала, организовать свое издательство.
Я говорил долго, говорил горячо, будто делился своими заветными мыслями с Васильевым.
Не помню, на чем я остановился, чем исчерпал поток своих «идей».
Впервые я встретил человека, который умел так внимательно, так уважительно, так увлеченно и заинтересованно слушать своего собеседника. Блок слушал так, будто ваш рассказ открывал ему новые увлекательные миры.
«вы думаете?» произносился с искренним удивлением. И чтобы подчеркнуть свой интерес к тому, что говорит собеседник, чтобы поощрить его, Блок придвигался к нему поближе и как бы говорил: «Я слушаю вас внимательно, понимаю, сомневаюсь, но все, что вы говорите, необыкновенно интересно, продолжайте, пожалуйста».
... Разговор с Блоком происходил в то время, когда в среде литераторов еще не утихли страсти, вызванные появлением поэмы «Двенадцать».
Я не знал, что от Блока отвернулись многие писатели, среди которых были и его друзья. Не знал, что совсем на днях близкий друг поэта, Владимир Пяст, в каком-то общественном месте отказался пожать протянутую Блоком руку.
Не знал и того, что Александра Александровича все это глубоко волнует.
И только позднее, когда я услышал об этом от самого Блока, я понял, до чего несвоевременны и несуразны были мои «идеи».
Прощаясь, Блок сказал, что будет думать о нашем разговоре, просил позвонить ему и непременно зайти еще.
Я уже повернулся, чтобы идти в переднюю, но Александр Александрович остановил меня и напомнил о книгах, за которыми я пришел. Он на минуту вышел и тут же вернулся с аккуратно завязанным пакетом, который, как видно, был приготовлен до моего прихода. Он сказал, что в пакете пять трехтомников стихотворений в издании «Мусагет», что это пока все, что ему удалось найти, но что где-то должны быть еще книги, которые он постарается разыскать к моему следующему приходу.
Надо было заплатить за книги. Вспомнился Васильев со своими рассуждениями. Сколько надо заплатить? Как заплатить? А вдруг денег не хватит? Ведь мы не рассчитывали на такое количество — целых пятнадцать книг! По нашим масштабам это было много. Что делать? Все эти вопросы молнией пронеслись в голове.
Но не успел я закончить свои тревожные размышления, как Блок прервал их и, как бы читая мои мысли, сказал:
— Деньги вы можете принести в другой раз, когда книги продадутся, пусть для меня будут такие же условия, как и для Жевержеева. К тому же у вас будет повод прийти еще раз, и тогда мы подробнее поговорим о ваших планах. И я о них подумаю.
Я все же настоял, чтобы Блок взял деньги, которые я принес с собой, и обещал остальные принести после того, как книги будут проданы.
Трудно передать, что и испытывал, возвращаясь домой!
Я был весел и всю дорогу старался вспомнить, что говорил Блок. Как случилось, что мы оказались старыми друзьями? И какой он внимательный, от него не ускользнули даже мелочи, вроде условий, на которых мы получали книги у Жевержеева. Удивительна была его щедрость, с которой он дарил мне время и внимание. Особенно поразила способность Блока читать чужие мысли: только подумаешь, еще не скажешь, а он уже отвечает.
Дома меня ждал Васильев. Он выслушал мой подробный рассказ и заметил, что он скептически относится к моей «фантастической поэме» (так он назвал мои издательские планы) и что очень рад книгам Блока.
— Вот эти книги — реальность, ты даже не понимаешь, какую редкость, какое сокровище ты принес. Что же касается твоих издательских проектов, они — беспредметная мечта. — И пояснил, что для издательства нужны: во-первых, деньги на бумагу, во-вторых, деньги за типографские работы, в-третьих, деньги на гонорар, а главное — нужны рукописи, и при этом только хорошие.
Со всем этим трудно было не согласиться: денег у нас вовсе не было.
Васильев был человеком тонкой поэтической души, но он был еще и трезвым человеком.
Примечания
Впервые — в журнале «Новый мир», 1967, № 6. Печатается по кн.: С. Алянский. Встречи с Александром Блоком (Изд. 2-е). М., «Детская литература», 1972.
—1974) — видный книго— издательский работник. В 1918 г. основал издательство «Алконост», за пять лет своего существования выпустившее около пятидесяти книг русских писателей, главным образом символистов (Андрея Белого, Вяч. Иванова, А Ремизова, Л. Д. Зиновьевой- Аннибал, К. Эрберга, также А. Ахматовой и др.). Александр Блок, начиная с 1918 г., издавал свои книги преимущественно в «Алконосте». Здесь вышли при жизни Блока поэмы «Соловьиный сад» и «Двенадцать» (три издания), очерк «Катилина», сборник стихов «Ямбы», драматическая поэма «Песня Судьбы», второе издание сборника статей «Россия и интеллигенция», пятый сборник лирики «Седое утро», драматические сцены «Рамзес», а посмертно — книга «Последние дни императорской власти», третий том «Стихотворений», доклад «О символизме», поэма «Возмездие», два тома Собрания сочинений, подготовленных самим Блоком, а также было начато новое Собрание сочинений, из которого в 1923 г. вышло в Берлине семь томов (I—V, VII и IX) под маркой изд-ва «Эпоха». В 1919—1922 гг. «Алконостом» было издано шесть выпусков (в пяти книгах) журнала «Записки мечтателей», в которых появились произведения Блока (юношеские стихи, третья глава поэмы «Возмездие» с предисловием, очерки «Русские дэнди». «Призрак Рима и Monte Luca», «Ни сны, ни явь», «Памяти Леонида Андреева»), Андрея Белого, Вяч. Иванова, А. Ремизова, Е. Замятина, А. Ахматовой, Ф. Сологуба, Ю. Верховского, М. Гершензона, М. Шагинян, В. Зоргенфрея, В. Ходасевича и др. Четвертый и пятый выпуски «Записок мечтателей» частично, а шестой выпуск целиком были посвящены памяти Блока. «Алконостом» были изданы также книги Иванова-Разумника «Александр Блок. Андрей Белый» (1919) и М. А. Бекетовой «Александр Блок» (1922). Блок играл в изд-ве «Алконост» руководящую роль — вдохновителя и, в значительной мере, «главного редактора». См. по этому поводу: И. Чернов. А. Блок и книгоиздательство «Алконост» (Блоковский сборник, I, с. 530—538; здесь опубликована заметка Блока, относящаяся к февралю 1921 г. и долженствовавшая, очевидно, служить декларацией издательства).
«больших масштабов и широкого размаха», и именно поэтому привлек его в 1919 г. к руководству Издательским бюро Театрального отдела Наркомпроса (см.: VI, 297—301 и 525). В последние годы жизни Блока С. М. Алянский был для Блока одним из самых близких людей. Когда Блок смертельно заболел и впал в мрачное настроение, он никого не хотел видеть, и лишь «один С. М. Алянский имел счастливое свойство действовать на Ал. Ал. успокоительно», как удостоверяет это M. А. Бекетова («Александр Блок», изд. 2-е. Л., 1930, с. 297).
В дальнейшем С. М. Алянский работал в издательствах Ленинграда и Москвы («Книга», Издательство писателей в Ленинграде, «Молодая гвардия», Детгиз). Об Алянском-издателе см.: С. Белов. Мастер книги. Л., 1979.
1. В опущенном здесь вступительном разделе книги С. М. Алянский рассказал, как в 1917 г. он, сообща со своим гимназическим товарищем В. Васильевым, открыл в Петрограде небольшую книжную лавку, при помощи известного библиофила Л. И. Жевержеева, «Особенным спросом и вниманием наших покупателей пользовались книги поэтов-символистов, а среди них больше всего спрашивались книги Александра Блока, и отныне добывание их стало нашей главной заботой. Но книг Блока нигде не было... Кому-то из нас пришло в голову обратиться к самому Блоку...» В ответ на телефонный звонок Алянского Блок через жену пригласил его к себе. Первая их встреча имела место 14 июня 1918 г. и отмечена в записной книжке Блока: «Пришел молодой человек и купил моих книг — 20 за 200 рублей (Алянский)» (IX, 412).