ЮБИЛЕЙ «АЛКОНОСТА»
В марте 1919 года исполнилось девять месяцев с основания издательства «Алконост».
В бурное, полное событиями время срок в девять месяцев показался нам солидным и вполне достаточным, чтобы его отпраздновать. Ждать до года было очень долго.
Я жил тогда в доме Толстого, на Троицкой улице. Этот громадный дом занимал большой квартал. Построенный незадолго до войны, он был рассчитан главным образом на богатых жильцов. Но наряду с большими барскими квартирами один подъезд в доме владелец отвел для жильцов, снимавших отдельные комнаты. Там все было устроено, как в новых больших гостиницах: такие же длинные коридоры и такие же удобные комнаты с маленькой передней и нишей для кровати.
В одной из таких комнат я жил, и в ней решено было отпраздновать юбилей «Алконоста».
Первым на юбилей пришел Александр Александрович Блок. Он открыл приготовленный мною альбом приветствием:
Дорогой Самуил Миронович. Сегодня весь день я думал об «Алконосте». Вы сами не знали, какое имя дали издательству. Будет «Алконост», и будет он в истории, потому что все, что начато в 1918 году, в истории будет. И очень важно то, что начат он в июне (а не раньше), потому что каждый месяц, если не каждый день этого года — равен году или десятку лет.
Да будет «Алконост»!
Александр Блок
1 марта 1919
Незадолго до юбилея вышел первый номер литературного альманаха «Записки мечтателей», и Александр Александрович предложил воспользоваться юбилеем, чтобы обсудить «Записки» и поговорить о том, каковы должны быть следующие номера альманаха, как расширить круг тем и привлечь новых авторов.
Помимо основных писателей «Алконоста» — Андрея Белого, Иванова-Разумника, А. Ремизова, Константина Эрберга, — было решено пригласить на юбилей некоторых деятелей Театрального отдела Наркомпроса, где в то время работали и Александр Александрович Блок, и я; это были Мейерхольд, известный профессор-пушкинист П. О. Морозов, а также переводчик и театральный деятель Вл. Н. Соловьев; из художников были приглашены Ю. Анненков и молодой график Н. Купреянов.
Среди гостей случайно оказалась одна дама — О. А. Глебова-Судейкина, жена художника Судейкина. Она ничего не знала о юбилее, была где-то поблизости и забежала на минутку, в то время когда гости уже сидели за столом. Почти все здесь знали Ольгу Афанасьевну, обрадовались ей. Кто-то назвал ее «нечаянной радостью», и все единодушно упросили остаться с нами.
Весь этот день был для меня полон хлопот: нужно было достать вина и хоть какой-нибудь еды. Задача трудная, но в результате некоторых усилий и сложных ухищрений гостям было предложено роскошное по тем временам угощение. «Гвоздем» стола было блюдо — гордость главного повара Дома ученых, бывшего раньше главным поваром ресторана «Вилла Родэ» , — форшмак из воблы и мороженой картошки. Блюдо имело большой успех; думаю, однако, что и не такое знатное угощение имело бы успех. На столе были еще селедка, вобла и какие-то коржики. К этой закуске удалось раздобыть три бутылки чистого спирта.
«Записках мечтателей», но длился он недолго.
Все приготовления к ужину были закончены, гостей пригласили придвинуться к столу и там продолжать беседу. Но тут разговор не клеился, пошли юбилейные речи и тосты.
Блок хотел вернуться к обсуждению, но это ни к чему не привело. Разговор вспыхивал на мгновение и тут же затухал.
Для обсуждения серьезных вопросов оказалось многовато вина и маловато закуски. Гости скоро захмелели, и, как бывает в таких случаях, голоса становились громче, а речи нескладней. Было трудно следить за мыслью говоривших.
Деловой разговор так и не состоялся.
пешеходов на улицах, но заглядывали иногда и в квартиры, проверяли, кто живет в них, а главным образом — скрывающихся, о которых ничего не было известно домкомбеду (домовый комитет бедноты).
Мои гости никаких пропусков не имели, поэтому большинство из них разошлись по домам до запретного часа. Остались только те, кто либо жил далеко, либо был расположен еще посидеть: Блок, Белый, Анненков и Соловьев. Некоторое время мы сидели за столом, допивая вино, но постепенно сон начал одолевать гостей. Анненков с Соловьевым устроились кое-как на оттоманке и скоро заснули. Белый дремал, сидя в кресле, а Блок и я оказались крепче других; мы уселись у письменного стола, который стоял у окна, как раз напротив передней, и о чем-то полушепотом говорили.
Осторожный стук в дверь разбудил меня.
«Нет, это не патруль, — подумал я, — те стучат громко, по-хозяйски, те не стесняются разбудить, — нет, это не они».
Открыв дверь, я увидел человека в кожаной куртке и двух матросов, увешанных патронными лентами, с винтовками за плечами.
— Вы здесь хозяин? — спросил человек в кожаном, входя в переднюю.
— Да, я, но я очень прошу вас говорить потише, там у меня несколько человек спят, не хотелось бы их будить.
— Имеется ли среди них кто-нибудь из посторонних, не прописанных здесь? — спросил он потише.
— Да, имеются. Мы праздновали день рождения, и тем, кто живет далеко, пришлось остаться. Там, видите, у стола, дремлет поэт Александр Блок, — показал я ему издали на дремавшего Александра Александровича, — он остался здесь потому, что живет очень далеко, на конце Офицерской, угол Пряжки, он не успел бы домой до запретного часа.
— Как, Александр Блок? Тот самый Александр Блок, который написал «Двенадцать»? — спросил он шепотом и вышел из передней в общий коридор, жестом приглашая и меня выйти.
— Да, тот самый Александр Александрович Блок.
— А еще кто у вас остался? — спросил он, прикрывая дверь.
Я назвал оставшихся и сказал, что все эти люди причастны к искусству.
— А почему вы не сообщили в домкомбед о том, что у вас остаются ночевать гости?
— Да потому, что никто из них не собирался оставаться, просто они задержались дольше, чем думали.
Человек в кожаной куртке на минуту задумался.
— Хорошо. На этот раз я вам поверю, но на будущее время, если не успеете предварительно, сообщайте об оставшихся у вас в домкомбед сразу после наступления запретного часа. Считайте, что на этот раз вам повезло. Хорошо, что я сам оказался с патрулем, иначе ваша именинная ночь была бы нарушена: всем вам пришлось бы прогуляться для выяснения личности. Запомните это, — закончил он, повернулся, дал знак матросам, и все они удалились.
Я остался у дверей, провожая патруль глазами. Пройдя несколько шагов, человек в кожаной куртке, начальник патруля, обернулся и, заметив меня, вернулся, подошел ко мне близко и спросил:
— А Александра Блока неужели вы не смогли уложить куда-нибудь?
В вопросе слышались резкость и досада. Не дождавшись моего ответа, начальник патруля повернулся, догнал матросов и что-то тихо начал им объяснять. Он был взволнован, и мне показалось, что он рассказывает матросам, кто такой Александр Блок.
На следующий день я узнал в домкомбеде, что с патрулем приходил сам комендант Петрограда.
Оказывается, он жил в нашем доме и захотел лично проверить несколько наиболее буржуазных квартир. А ко мне он пришел потому, что в домкомбеде заметили, что у меня собрались гости, и об этом доложили коменданту 5.
«Блины у Алянского. Хороший вечер... Потом — маска— рад на курсах Вивьена с компанией из «Привала». Дома — в 7 час. утра» (IX 451), из которой следует, что на этот раз Блок не оставался у С. М. Алянского до утра. Время выхода в свет первого выпуска «Записок мечтателей» указано С. М. Алян— ским не верно: это произошло в октябре 1919 г. В воспоминаниях о Блоке Ю. П. Анненкова сообщается о другой вечеринке, которую Алянский устроил у себя по этому случаю «в начале октября» («Новый журнал», 1956, кн. 47; Ю. Анненков, Дневник моих встреч, т. I (Нью-Йорк), 1966, с. 75—78). Здесь к этой, второй, вечеринке приурочены и визит О. А. Глебовой- Судейкиной, и появление комиссара. (Ср. в записной книжке Блока запись от 13 октября 1919 г., где упоминается о предложении, сделанном ему Глебовой-Судейкиной, очевидно, за несколько дней до того.) Ясно, что С. М. Алянский запамятовал и соединил две вечеринки в одну. В другом месте С. М. Алянский сообщает (на этот раз правильно), что после «блинов» все его гости направились на маскарадный вечер, устроенный студистами В. Э. Мейерхольда («Творчество А. А. Блока и русская культура XX века». Тарту, 1979, с. 166—167).