Поиск по творчеству и критике
Cлово "MON"
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Входимость: 1. Размер: 120кб.
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Входимость: 1. Размер: 80кб.
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Входимость: 1. Размер: 61кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: одна другую, которых нельзя переставлять произвольно». Эти строки предисловия к «Urbi et orbi», столь строгие и точные, первоначально кажутся почти лишними, налагающими на автора ни для кого непосильную задачу. Они звучат как математическая формула. Трудно себе представить, чтобы на острие одной этой формулы можно было поднять трехлетний груз таких разнообразных стихотворений, судя хотя бы только по напечатанным в «Северных цветах» за три года. Но обещание исполнено. Перед нами — книга, как песня, из которой «слова не выкинешь», замкнутая во всех своих десяти частях, оставляющая лишь узкие проливы от части к части — как глава к главе. Правда, для этого пришлось пожертвовать ценным материалом, но, может быть, он действительно составил бы излишний балласт. Таково, например, стихотворение «Осенний день был тускл и скуден», которого нет в «Urbi et orbi». Надо заметить, что Брюсов не обременяет читателя не только вариантами одного содержания, но избегает повторений и в размерах. Достаточно указать, что в книге, состоящей из 96 стихотворений, употреблено более 40 разных размеров. При этом некоторые из них (vers libre [126] ) усвоены русским стихосложением впервые. Рассуждение о совершенстве формы и т. п. — представляется нам по отношению к данной книге общим местом. Едва ли кто решится упрекнуть Брюсова с этой стороны. Для этого требовалось бы чересчур крупное невежество, которого мы в нашем читателе предположить не можем. Анатомируя книгу с точки зрения содержания, по рецепту предисловия, как трактат, — мы могли бы указать на самый общий принцип — «волю к жизни» о котором ясно говорит...
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Часть текста: 1905) Творчество немыслимо вне жизни — лишь она дает художнику идеи, чувства, краски. Путь Блока к жизни начинался издалека, из тихой, одноцветной семейной заводи, которую ничто не волновало извне. Мать Блока была дочерью известного в свое время ученого — ботаника, ректора Петербургского университета Андрея Николаевича Бекетова. Бекетов принадлежал к старинной дворянской семье, когда-то богатой, но разорившейся. У него было лишь небольшое, купленное им самим имение в Шахматове (Клинский уезд, Московской губернии), где и проходило детство Блока. Дед поэта был яркой фигурой среди русских культурных людей конца XIX века, разносторонне образованным, увлекавшимся общественной деятельностью, либерально настроенным человеком. Своеобразный облик его рисует Блок в своей автобиографии: «Он принадлежал к тем идеалистам чистой воды, которых наше время уже почти не знает... В своем сельце Шахматове... дед мой выходил к мужикам на крыльцо, потряхивая носовым платком, совершенно по той же причине, по которой И. С. Тургенев, разговаривая со своими крепостными, смущенно отколупывал кусочки краски с подъезда, обещая отдать все, что ни спросят: ...
Входимость: 1. Размер: 14кб.
Часть текста: бабушка Ариадна Александровна Блок, которая жила с нами, не могла простить матери поэта ее уход от Александра Львовича, ее обожаемого старшего сына, и отношения были порваны. Но та же бабушка передала мне как-то стихи, написанные Сашей, и велела ответить ему тоже стихами. Бекетовы Сергей Михайлович Соловьев (1885–1942), поэт-символист, друг А. А. Блока и Андрея Белого: Гнездо, из которого вылетел лебедь новой русской поэзии, – Шахматово, – было основано дедом Блока по матери, ботаником А. Н. Бекетовым. Помню его стариком. Некрасивый, но удивительно изящный, в серой крылатке, «старик, как лунь седой», мягкий, благородный, во всем печать французской культуры: Сладко вспомнить за обедом Старый, пламенный Париж. В молодости, как убежденный натуралист, ненавидел классицизм, возмущался развратностью древних поэтов, но потом с гордостью говорил: «Саша переводит Горация в стихах. Александр Александрович Блок. Из «Автобиографии»: Дед мой, Андрей Николаевич Бекетов, ботаник, был ректором Петербургского университета в его лучшие годы (я и родился в...
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Часть текста: теперь их немного (хотя на деле все еще слишком много) - но я помню Тебя и люблю. Осень проходила хорошо, я мог радоваться. У меня поглощала время и "жар души" 2 физическая усталость каждого дня, очень занятого учебным делом. И теперь то же дело - и пусть оно будет так зимой - до лета, пусть многое тонет в том, в чем есть своя тишина. Изредка я начинаю понимать Твое возвращение в университет 3 . Ты написал мне о конкретно-жизненном, у меня было его много теперь, и я хочу сохранять это дольше и больше. За сеткой тихой суеты проходят, как в калейдоскопе, многие люди - и там же меняется нрав души - то буйно-золотой, свободный, захлебывающийся жизнью, то бездумно-тихий. Иногда поднимается глухое беспокойство, - что это: слишком мало или слишком много изживается в каждом моменте. Но и это тонет. Мне все хочется теперь меньше "декадентства" в смысле трафаретности и безвдохновенности. Я пробовал искать в душах людей, живущих на другом берегу, - и много находил. Иногда останавливается передо мной прошлое: "Я изменил, но ты не изменила" 4 . Но я живу в маленькой избушке, на рыбачьем берегу, и сети мои наполняются уж другими рыбами. Приезжай в наш город зимой. Это - город хороший, дремучий. Крепко целую Тебя, до свиданья. Вот и стихи. Пришли своих. Твой Алекс. Блок P. S. Пожалуйста, когда будешь писать, припиши адрес Сережи, у нас никто не знает. 29. IX. 1904. СПб. ГИМН (Особенно в начале подражание Тебе) В пыльный город небесный кузнец прикатил Огневой переменчивый диск. И по улицам - словно бесчисленных пил Смех и скрежет и визг. Там - расплавленной медью плеснул В синеву этих окон, умчавшихся ввысь... Луч ответный из дымного неба метнул - И кричит: - Берегись! Вот в окно, где спокойно текла Пыльно-серая мгла, ...
Входимость: 1. Размер: 120кб.
Часть текста: Блока, потому что он действительно не знал революционной теории и не верил в ее значение, потому что острейшее предчувствие «тектонических» сдвигов в судьбах человечества порой получало в его толковании христианско–эсхатологическую окраску. И многое еще можно напомнить и перечислить. А потом — повторить слова самого Блока: «Путь среди революций; верный путь». «…Только вкратце хочу напомнить Вам наше личное, — писал Блок в неотправленном письме к Зинаиде Гиппиус. — Нас разделил не только 1917 год, но даже 1905–й, когда я еще мало видел и мало сознавал в жизни. Мы встречались лучше всего во времена самой глухой реакции, когда дремало главное и просыпалось второстепенное. Во мне не изменилось ничего (это моя трагедия, как и Bаша ), но только рядом с второстепенным проснулось главное». Я думаю, что здесь Блок — по великой беспощадности своей — несправедлив к себе. Ведь во время самой глухой реакции созданы не только стихи страшного мира, где воплотилась боль за унижение человека, ненависть ко всем уродствам и болезням в жизни предреволюционного времени. В эти же годы — черные годы — созданы стихи о России, «Ямбы», «На поле Куликовом» — цикл, пронизанный волей к подвигу, огненной любовью к Родине, огненной верой в ее великое будущее. Вот это главное, языками пламени прорывавшееся даже в самое страшное время, и стало основным после Октября. Но «второстепенное» то, что рождало в предреволюционные годы трагическую противоречивость мировосприятия, — тоже продолжало жить в сознании художника, вызывая несправедливое самоосуждение и страх перед великой силой организации, исступленное и нетерпеливое желание, чтобы все в жизни стало прекрасным — тут же, во...
Входимость: 1. Размер: 21кб.
Часть текста: С приложением шести фототипий. СПб., 1904 В настоящее время Александр Николаевич Веселовский (род. 1838 г.), как историк литературы, занимает первое место в России. Имя его известно в Западной Европе. В области иностранных литератур особенно замечательны несколько сочинений о Боккачио (перевод «Декамерона» Веселовского появился в 1891— 92 гг.), сочинения о Данте и Петрарке (исследование о последнем печатается теперь в «Научном слове»). На итальянском языке написано им первое большое сочинение (II Paradiso degli Alberti е gli ultimi trecentisti), [141] впоследствии обработанное для магистерской диссертации («Вилла Альберти». Москва, 1870). Существуют и немецкие сочинения Веселовского (многое — в «Archiv fer Slavische Philologie»). — Почти во всех русских университетах есть ученые ученики Веселовского (Жданов, Кирпичников, Батюшков, Дашкевич и др.). Веселовский имеет значение прежде всего как представитель и родоначальник в России того историко-литературного метода, который теперь распространен почти всюду. Это разветвление историко-сравнительного метода, идущего со времени романтиков (Гердер), имеющего таких представителей, как Лессинг, Вольф (Prolegomena ad Homerum) [142] и Яков Гримм. Разветвление это известно под именем «школы заимствований». Веселовский — ученик Ф. И. Буслаева, который, в свою очередь, был последователем Якова Гримма и господствовавшей тогда так называемой «мифологической» школы. Она держалась следующего основного положения: в корне всех произведений народной (а отчасти и книжной) литературы — лежит общеарийский религиозный миф; потому сходство преданий у разных народов объяснялось общей доисторической подкладкой. Сам Яков Гримм,...
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: Выбор стихов мало интересен — однообразен и беспорядочен. Верлэн, например, представлен стихами, переведенными уже не раз, — и лучше. Знаменитая строка «Et tout le reste est littftrature» [166] передана: «Все остальное — чернила и проза»: по-видимому, г. Тхоржевский не осмелился посягнуть на «поэзию»? Но ведь Верлэн-то посягнул на нее; или переводчик считает «литературой» одну только прозу? И с этим едва ли согласился бы Верлэн. Такое же элементарное непонимание сказалось в передаче стихотворения: «Le ciel est par dessus le toit si bleu, si calme». [167] Прежде всего, это не беспредметная грусть, как думает г. Тхоржевский, а тоска с похмелья; потому половина нежных слов должна быть выкинута из перевода: «ясное небо нежно блестит, улыбается», «тополь дремлет», «нежная лазурь», «грустная горлинка», «безумец, плачущий украдкою» — всего этого даже в подлиннике нет. Вместо тополя у Верлэна просто дерево, вместо грустной горлинки — только птица; а «безумец», «краткая юность» и многое другое — суть измышления переводчика. «Mon neve familier» вовсе...
Входимость: 1. Размер: 9кб.
Часть текста: «Новый путь» 1905 Разрешенная программа журнала Дать возможность выругаться всем живым течениям современной литературы, начиная от декадентства и кончая декадентством. Предполагаемое содержание К Лосский. Проблемы идеалистического строя современной поземельной ренты. Д. Мережковский. «Чорт с вами!» (стих.). Александр Блок. «Приходи путем знакомым…» (из Valer. Brussow). Андрей Белый. Оранжевая пиршественность (статья). В. Розанов. Нечто о давно и лишь однажды женившихся. В. Р. Курсистка в замужестве. Картинка идеального устроения супружеского согласия, которую я (заметьте! это выслушайте!) наблюдал. 3. Гиппиус. «Я разлучился с вами лишь второю одиночностью, но мы будем трое, так предсказал господь…» (стих.). A. Шмидт. Несколько слов о моей канонизации. Вячеслав Иванов. Прекротравия. Лекции, читанные в «Eсоlе des assassins» в Палермо. Валерий Брюсов. «Я задам вам на орехи…» (песня). К. Бальмонт. «Люблю и горю и пылаю…» (стих.). B. Карташов. Еще о подлостях г-на Скворцова. Из частной переписки. Любовные...
Входимость: 1. Размер: 80кб.
Часть текста: печальный», который упоминается в блоковской «Клеопатре», находился на Невском, в доме № 86, близ Литейного, и что больше полувека назад, в декабре, я увидел там Александра Александровича, и меня удивило, как понуро и мрачно он стоит возле восковой полулежащей царицы с узенькой змейкой в руке — с черной резиновой змейкой, которая, подчиняясь незамысловатой пружине, снова и снова тысячу раз подряд жалит ее голую грудь, к удовольствию каких-то похабных картузников. Блок смотрел на нее оцепенело и скорбно. Она лежит в гробу стеклянном, И не мертва и не жива, А люди шепчут неустанно О ней бесстыдные слова. Читая его пятистопные белые ямбы о северном море, которые по своей классической образности единственные в нашей поэзии могут сравниться с пушкинскими, я вспоминаю тогдашний Сестрорецкий курорт с большим рестораном у самого берега и ту пузатую, допотопную моторную лодку, которую сдавал напрокат какой-то полуголый татуированный грек и в которую уселись, пройдя по дощатым мосткам, писатель Георгий Чулков (насколько помню), Зиновий Гржебин (художник, впоследствии издатель «Шиповника») и неотразимо, неправдоподобно красивый, в широкой артистической шляпе, загорелый и стройный Блок. В тот вечер он казался (на поверхностный взгляд) таким победоносно счастливым, в такой гармонии со всем окружающим, что меня и сейчас удивляют те гневные строки, которые написаны им под впечатлением этой поездки: Что сделали из берега морского Гуляющие модницы и...
Входимость: 1. Размер: 16кб.
Часть текста: Гостеприимство стародворянское, думы - светлые, чувства - простые и строгие". Так говорил Блок о семье, в которой вырос. Живая память старины, фамильные предания, поэзия домашнего очага, налаженный уют. И - верность традициям русского гуманизма и либерализма (главный кумир - Тургенев), ясное сознание общественного долга. И - любовь к работе, к деятельности, понимаемой как призвание и служение. Все интересы сосредоточены на культуре, науке, литературе, искусстве. Презрение ко всему внешнему, мелкому, суетному, меркантильному и карьерному... И при всем том - в новой исторической обстановке - уже некоторая запоздалость и замедленность этой жизни. И еще - строгая требовательность к посторонним людям. Так было и с моей семьей: В ней старина еще дышала И жить по-новому мешала, Вознаграждая тишиной И благородством запоздалым... И заколдован был сей круг: Свои словечки и привычки, Над всем чужим - всегда кавычки, И даже иногда - испуг; А жизнь меж тем кругом менялась, И зашаталось все кругом, И ветром новое врывалось В гостеприимный старый дом... До самого конца поэт хранил благодарную память о нравственной атмосфере бекетовского дома. В годы своего духовного перелома он утверждал, что чем глубже и острее чувствует связь с родиной и народом, чем сильнее ненавидит всякое уничтожение и унижение человека, тем большую опору находит в идеалах и понятиях, господствовавших в его семье. "Ведь я... с молоком матери впитал в себя дух русского "гуманизма". Дед мой - А. Н. Бекетов, ректор СПб. университета, и я по происхождению и по крови "гуманист"... Чем более пробуждается во мне...