Поиск по творчеству и критике
Cлово "HOTEL"
Входимость: 1. Размер: 110кб.
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Входимость: 1. Размер: 142кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 110кб.
Часть текста: человеческие слова, правдивы наполовину. — Да, наверно все так и было. Да, я это утверждаю! Потому что, слушая вас, я страдал... «Отелло» А. де Виньи <Благословляю все, что> было. Я лучшей доли не искал. О, сердце, сколько ты любило! О, разум, сколько ты пылал! 2 А. Блок Непробудная... Спи до срока. <А. Блок> 3 <1> Когда писатель умер, мы болеем о нем не его скорбью. Для него нет больше скорби, как отдаться чужой воле, сломиться. Ни нужда, ни цензура, ни дружба, ни даже любовь его не ломали; он оставался таким, каким хотел быть. Но вот он беззащитен, он скован землей, на нем лежит камень тяжелый. Всякий критик мерит его на свой аршин и делает таким, каким ему вздумается. Всякий художник рисует, всякий лепит того пошляка или глупца, какой ему по плечу. И говорит: это Пушкин, это Блок. Ложь и клевета! Не Пушкин и не Блок! А впервые покорный жизни, «достоянье доцента», «побежденный лишь роком»... 4 Мне ль умножать число клеветников? Ремесленным пером говорить о том, что не всегда давалось и перу гениальному? А давно уж твердят, что я должна писать о виденном. И я сама знаю, что должна: я не только видела, я и смотрела. Но чтобы рассказать...
Входимость: 1. Размер: 3кб.
Часть текста: Блок А. А. - матери, 9 июля <н. ст> 1913 г. 350. Матери. 9 июля <н. ст> 1913. <Гетари> Мама, вот точный адрес: France, Basses-Pyranfies, Hotel de la Plage Guethary. Сегодня я получил твое письмо, спускаясь с лестницы, чтобы в первый раз купаться. Сегодня только потеплело, а вода еще довольно холодная. Мы купались минут пять, не больше. Очень приятно. Волны сегодня небольшие и не бьют. Ты положила нечаянно эти марки в мое письмо, вместо какого-то другого. Здесь все так грандиозно, как только может быть. В Бретани мы были около бухты, хотя и большой, а здесь — открытый океан. Нас перевели вчера в настоящие комнаты, у меня окно во всю стену, прямо на море, я так и сплю, не закрывая его. Кораблей немного и все очень далеко. Рядом с нами — рыбаки, которые вчера привезли шесть огромных камбал и потрошили их, так что запачкали кровью весь мол. Прямо под окнами у нас — Etablissement des bains, [57] там надо раздеваться в каютках. В самой деревне — тихо и все пропитано запахом цветов. Всюду огромные дали. Сегодня мы купили за 40 сантимов большой букет роз. В оранжерее поспевает виноград, поспеет через десять дней. Тамаринды, как бузина, растут из-под каждого камня, а луга почти как в Шахматово. Берег похож на бретонский, такие же скалы, папоротники, ежевика, только немногим богаче. Всюду — белые дома и виллы. Биарриц хорошо виден, с другой стороны виден St. Jean de Luz и кажется, даже Hendaye — последний французский plage [58] — перед Испанией. Все это надо будет изъездить. Пока мы ходили в обе стороны по берегу и по разным шоссе. Напиши мне о войне, я читал в Париже «Matin», а здесь не вижу газет. Молодой месяц я увидал справа, когда мы выехали из Парижа. У меня перед окном Большая Медведица, высоко над головой. Мы уже купили espadrilles, сандалии с веревочной подошвой, и ходим в них. Солнце обожгло мне лицо, так что оно красное, как обваренное. Пока нечего больше писать. Господь с тобой, целую тетю. Саша. Примечания 57. Купальни (франц.) 58. Пляж (франц.).
Входимость: 1. Размер: 47кб.
Часть текста: точек зрения, что я бы не мог возразить, если бы и лучше говорил по-французски..." Из Парижа Блок прислал матери целую коллекцию карточек с изображением химер Notre Dame. Париж ему сразу очень понравился - кажется, в первый и последний раз в его жизни. Вот что он пишет отсюда матери: "Мама, вчера еще утром я был на Unter den Linden, а вечером я стоял на мосту Гогенцоллернов над Рейном и был в Кельнском соборе, а сейчас пришел из Notre Dame, сижу в кафе на углу Rue de Rivoli против Hotel de Ville, пью citronnade {Лимонад (фр.). }; поезд мчался еще быстрее, чем в Германии, жара, вероятно, до 40R, воздух дрожит над полотном, ветер горячий, Париж совсем сизый и таинственный, но я не устал, а, напротив, чувствую страшное возбуждение. Париж мне нравится необыкновенно, он как-то уже и меньше, чем я думал, и оттого уютно в толпе... Страшно весело - вокруг гремят и кричат, я сижу почти на улице..." Следующее письмо уже из Аберврака (24 июля): "Мама, я здесь уже третий день. Третьего дня - выехал из Парижа, было до 30R, все изнемогали в вагоне, у меня уже начало путаться в голове; так было до вечера. Вдруг поезд пролетел два коротких туннеля - и все изменилось, как в сказке: суровая страна со скалами, колючим кустарником и папоротником, и густым туманом. Это - влияние океана - уже за час до Бреста. В Бресте - рейд полон военных кораблей. Я подумал - и вдруг решил ехать на автомобиле, и не ночевать в гостинице. 36 километров мы промчались в час. Очень таинственно: ночь наступает, туман все гуще, и большой автомобиль с фонарем несется по белым шоссе, так что все шарахаются в сторону. И черные силуэты церквей. - Наконец появились маяки, и мы,...
Входимость: 1. Размер: 2кб.
Часть текста: Блок А. А. - матери, 21 июля <н. ст.> 1911 г. 287. Матери. 21 июля <н. ст.> 1911. <Париж> Мама, вчера еще утром я был на Unter den Linden, а вечером я стоял на мосту Гогенцоллернов над Рейном и был в Кельнском соборе, а сейчас пришел из Notre Dame, сижу в кафэ на углу Rue de Rivoli против Hotel de Ville, пью citronnade, [28] поезд мчался еще быстрее, чем в Германии, жара, вероятно, до 40°, воздух дрожит над полотном, ветер горячий, Париж совсем сизый и таинственный, но я не устал, а, напротив, чувствую страшное возбуждение. Париж мне нравится необыкновенно, он как-то уже и меньше, чем я думал, и оттого уютно в толпе. — А вот и химеры (но их ведь 60 — всех не пошлешь). Сейчас хочу купить купальный костюм, это почти рядом, в Лувре. Все вообще под рукой и все ясно и просто, проще даже Кельна и вообще любой германской сложности. Страшно весело — вокруг гремят и кричат, я сижу почти на улице. Около Льежа я разговаривал с тамошним студентом, мы обменялись карточками, я ему рассказывал, как французы вчера ругали русских (около Берлина), он уверял, что французы вообще любят русских, что ему нравится мороз, и т. д. Показывал мне Бельгию (Ниу). Бельгия очень хороша, вся холмистая, с водяными резервуарами и с тучей фабрик. А Франция — Belle France, [29] в ней есть дали, каких нет и в Германии, и не так все с иголочки, как там. Сейчас везут передо мной розы. Завтра утром еду в Брест, где придется переночевать, и только послезавтра утром доеду. Господь с тобой. Саша. Примечания 28. Лимонный напиток (франц.) 29. Прекрасная Франция (франц.)
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: самые темные силы. Высший свет захлестнул океан мистического мракобесия. Всюду, - как раньше нетопырьи уши Победоносцева, - теперь торчала хлыстовская борода Распутина. Удивительную картину в это совсем больное, миазматическое время являло русское искусство. На болотной почве оно достигло, казалось, предела изысканности и утонченности. Конечно, все было строго расчислено и регламентировано: улицу обслуживали театры-буфф и кинематографы, скабрезные журнальчики и заслуженные поставщики бульварного чтива - граф Амори, Брешко-Брешковский, Вербицкая, Лаппо-Данилевская, элиту - Мариинская опера, прославленный балет, бесконечные вернисажи и премьеры, "Аполлон" и "Старые годы", неслыханно роскошные художественные монографии ценой в полтораста целковых. Примером самых рафинированных "художественных исканий" могла служить поставленная Мейерхольдом на императорской сцене "Электра" Рихарда Штрауса. Для этой необыкновенно пышной постановки было мобилизовано решительно все, начиная с самоновейших археологических разысканий в области крито-микенской культуры. Бедные актеры, копируя изображения на древних вазах, двигались "в профиль", с ненатурально выгнутыми руками. Спектакль провалился с треском. Блок отозвался двумя словами: "Бездарная шумиха". "Все, кто блистал в тринадцатом году...". Недаром тогдашние маленькие снобы всю оставшуюся им жизнь возвращались памятью к этим блаженным временам. Один из них, принадлежавший к акмеистическому "Цеху", через семнадцать лет, в изгнании и ничтожестве, потеряв все из того малого, чем когда-то ...
Входимость: 1. Размер: 29кб.
Часть текста: 44 есть указание на одинаковость переживания нами тогда появившейся драмы. Мы оба встречались с Андреевым, переезжавшим в ту пору на жительство в Петербург; так, встречаясь со мною в Москве, Л. Андреев сочувственно отзывался о Блоке, с которым он только что познакомился 45 ; с любопытством расспрашивал он о моем отношении к Блоку, осведомленный о сложностях между нами. Я думаю, что одинаковость переживания "Жизни Человека" и мной, и А. А. вытекала из ощущения одинакового разочарования в мишурах и "богатствах" душевного, только душевного мира; душевный "импрессионизм" я развенчал; весь каталог доселе невиданных образов в литературе был вызван стремленьем к великому; что у Ницше казалось естественным и далеким от вычур, то, например, уже у Петра Альтенберга 46 и Роденбаха казалось манерным; между тем: появилися подражатели Петра Альтенберга в России (покойный писатель Кожевников 47 ), облекавшие пустяковые темы эскизов и мыслей своих в велелепие символических риз; если прежде заря нам казалась иною, вещающей, если ее облекали мы в пышные неологизмы и называли зарю "апельсинной", "атласной", то в направленьи, пытавшемся провозгласить себя новой волной символизма, наоборот, "апельсины", "атласы" теперь называлися заревыми; еще Шопенгауэр отметил два стиля в искусстве: стиль вышнего, горного; и - стиль прелестного 48 ; стиль искусства -...
Входимость: 1. Размер: 142кб.
Часть текста: быть. Но вот он беззащитен, он скован землей, на нем лежит камень тяжелый. Всякий критик мерит его на свой аршин и делает таким, каким ему вздумается. Всякий художник рисует, всякий лепит того пошляка или глупца, какой ему по плечу. И говорит - это Пушкин, это Блок. Ложь и клевета! Не Пушкин и не Блок! А впервые покорный жизни, "достоянье доцента", "побежденный лишь роком"... Мне ль умножать число клеветников! Ремесленным пером говорить о том, что не всегда давалось и гениальному перу? А давно уж твердят, что я должна писать о виденном. Я и сама знаю, что должна - я не только видела, я и смотрела. Но чтобы рассказать виденное, нужна точка зрения, раз виденное воспринималось не пассивно, раз на него смотрела. Годятся ли те прежние точки зрения, с которых смотрела? Нет, они субъективны. Я ждала примиренности, объективности, историзма. Нехорошо в мемуарах сводить счеты со своей жизнью, надо от нее быть уже отрезанным. Такой момент не приходит. Я все еще живу этой своей жизнью, болею болью "незабываемых обид" , выбираю любимое и нелюбимое. Если я начну писать искренно, будет совсем не то, что в праве ждать читатель от мемуаров жены Блока. Так было всю жизнь. "Жена Ал. Ал. и вдруг...!" - они знали, какая я должна быть, потому что они знали, чему равна "функция" в уравнении - поэт и его жена. Но я была не "Функция", я была человек, и я-то часто не знала, чему я равна, тем более чему равна "жена поэта" в пресловутом уравнении. Часто бывало, что нулю; и так как я переставала существовать, как функция, я уходила с головой в свое "человеческое" существование. Упоительные дни, когда идешь по полу развалившимся деревянным мосткам провинциального городка, вдоль забора, за...