Поиск по творчеству и критике
Cлово "DEL"
Входимость: 2. Размер: 44кб.
Входимость: 1. Размер: 12кб.
Входимость: 1. Размер: 116кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 53кб.
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Входимость: 1. Размер: 71кб.
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Входимость: 1. Размер: 124кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 2. Размер: 44кб.
Часть текста: И хотя обе они выросли под разными небесами и разный им выпал жребий, но пристальный взгляд открывает в их чертах печать какого-то родства. Кто захотел бы в России говорить о певце Беатриче, не мог бы обойти молчанием певца Прекрасной Дамы, и чтобы понять человеческую трагедию, пережитую Блоком, необходимо, быть может, осветить ее лучом, идущим издалека - из "Божественной Комедии" флорентийского "рифмача", как себя называл Данте, в отличие от "поэтов", писавших по-латыни и без рифм. Поговорим сперва о Данте. О нем столько написано - на всех языках - исследований, комментариев, монографий, что новым исследователям, казалось бы, остается только разработка деталей. К общей же оценке поэта ничего, кажется, не прибавишь и ничего в ней не изменишь. Но уже в такое мы живем своевольное, бунтарское время, до того нас обуял острый дух индивидуализма, что традиции и приговоры прошлого нас не удовлетворяют. Мы вынуждены - хотим или не хотим - все пересмотреть по-своему, заново перечувствовать, пересудить, словом, переоценивать все ценности. И тот же великий бунтарь Ницше, который завещал нам эту новую заповедь переоценки ценностей, дал нам в то же время и мерило для такой переоценки, именно идею сверхчеловека, абсолютной личности. Эта заповедь велит нам всякий раз, когда мы приступаем к оценке какого-либо вечного произведения искусства, философии или религии, ставить вопрос: при чем тут личность? Т. е. какую роль сыграло это произведение в борьбе, которую личность, со времени Прометея, ведет за свое освобождение от двух пожирающих ее коршунов - власти земной и небесной. И, ставя этот вопрос, мы часто бросаем на произведение новый свет и заново его переоцениваем. <...> Из двух поэм Данте - "Комедии" (уже после его смерти названной "Божественной") и "Новой Жизни" принято считать наиболее важной...
Входимость: 1. Размер: 12кб.
Часть текста: часто бывала у нас, и, когда я приезжала к ней, я заставала ее большей частью одну. Первую встречу с Блоком этой весной не помню. С Любой мы вели бесконечные разговоры о театре, о ролях. В ней опять проснулось желание играть. Она расспрашивала меня о моей работе в провинции и, наконец, не выдержала, — предложила что-нибудь устроить летом под Петербургом, собрав компанию из своих знакомых актеров. Я сейчас же согласилась на это. С Александром Александровичем мы пока не говорили, Люба не сообщила вначале, как он относится к нашей затее. Я лично с ним виделась редко и как-то не улавливала его настроения. Стихи его, разумеется, по-прежнему глубоко меня интересовали, и Любовь Дмитриевна дала мне два новых стихотворения — «Пляску смерти» и «Шаги Командора». С этих пор я ощутила реально, что Блоком все чаще овладевает «последнее отчаяние», и мне стало страшно за поэта. Однажды я пришла к Любови Дмитриевне, не рассчитывая застать Блока дома, и неожиданно увидела его в столовой, стоящего у окна в солнечном весеннем освещении. Он показался мне таким, как был весной 1907 года. На лице то же юношеское выражение, та же задорная улыбка, та же дружественная приветливость по отношению ко мне. В эту минуту ничто в его существе не говорило о «последнем отчаянии». На этот раз мы втроем чувствовали себя совсем прежними. Блоковский юмор и шалости нас веселили и смешили в течение нескольких часов. Когда нам вздумалось перейти из столовой в кабинет, Блок пошел впереди и вдруг с силой ударился головой об дверь. Мы с Любовью Дмитриевной вскрикнули от неожиданности. Александр Александрович вскрикнул тоже, но совершенно бесстрастным голосом:...
Входимость: 1. Размер: 116кб.
Часть текста: Германом в игорном доме", а также "всякие другие наброски". В начале 1908 года Блок напряженно работает над "Песнью Судьбы". "Я уже набросал три акта, - пишет он матери 8 января, - то есть дошел уже до перелома: самое трудное сделано и теперь остается только последнее напряжение всех сил и много черной и упорной работы. Тут я не ленюсь (целиком, например, выбрасываю хорошо написанный, но идейно неудовлетворительный пятый акт)". А через два дня он сообщает Е. П. Иванову: "... никуда не хожу, потому что подвигается драма (хотя медленно и мучительно)". В середине января пишется четвертый акт. "Драма подвигается, теперь пишу четвертый акт. Это - целая область жизни, в которой я строю, ломаю и распоряжаюсь по-свойски. Встречаюсь с хорошо знакомыми лицами и ставлю их в разные положения по своей воле. У них - капризный нрав, и много они открывают при встрече" (Письмо к матери от 17 января). К концу января "общий остов" пьесы готов. Блок сообщает матери: "Необходимо кончить скорее. Называется "Песня Судьбы", драма в четырех действиях и 7-ми картинах. Многие картины готовы и общий остов тоже". Он читает пьесу тетке, Марии Андреевне Бекетовой, и она делает ему "несколько реальных замечаний". С досадой пишет матери: "Проклятая отвлеченность преследует...
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: чувств к Тебе. Недавно где-то близко от нас с Тобой прошла Минцлова и покачался Вячеслав. Мне от этого было хорошо, тут было со стороны их обоих - много нежности и... такта 3 . Также мне хорошо то, что Ты просишь прощения у меня, - но я не принимаю этого. Или - принимаю лишь с тем, что и... Ты меня простишь за то, чего мы никогда не скажем (и не должны сказать) словами, но что я знаю, может быть, лучше Тебя. Есть какая-то великая отрада в том, что есть, за что прощать друг друга; потому что, действит<ельно>, то, что было, - было, это не пустое место, это "бес всех нас попутал". Еще - мне очень дорого Твое отношение к моей статье. Оно меня поддержит более, чем чье-либо мнение; когда я писал эту статью (и не одну эту), я внутренно, почти бессознательно, справлялся у Тебя, отсутствующего: "так ли? не так ли?" Да, по-братски. Ну, так правда торжествует. И я скажу: Аминь. ----- Конечно, я с огромным удовольствием пришлю стихов для альманаха "Мусагет". Могу прислать на днях, но хотел бы узнать сначала, сколько можно? Можно ли цикл (небольшой), или лучше - отдельное стихотворение? Сообщи мне об этом, пожалуйста, или Ты, или попроси А. М. Кожебаткина написать. Жаль, что он не застал меня, но я давно уже в деревне и не знаю, когда вернусь в Петербург. Может быть, долго не вернусь, там нет теперь и квартиры 4 . ----- Люблю Тебя до дна души и уже совсем ...
Входимость: 1. Размер: 53кб.
Часть текста: его стихов. В такой именно форме и было сымпровизировано мое сообщение. Оформить импровизацию, пожалуй, удобнее всего в тезисах, выражающих предпосылки моего подхода к Блоку. Тезирование, впрочем, предполагает неизбежно ущербность мотивировки и аподиктичность стиля. 1. Блок - подлинно великий русский поэт лермонтовского масштаба и стиля - представляет отстоявшуюся (и ныне оставленную) ценность русской культуры. 2. Надлежащую, т. е. единственно-содержательную формулу этой ценности можно найти, лишь вставив изучаемый феномен (творчество поэта) внутрь какой-либо строго монистической системы, правомочной оценивать самое культуру. Современная российская императивность марксизма принудительно наталкивает (в этом ее добро) на необходимость выбора монистической системы мировоззрения, внутри которой надлежит "расставить на свои места" накопленные ценности культуры. Сейчас непосредственно ощутимо, что мир расколот религиозным принципом: антитезис марксизму - только христианство (т. е. православие), религии человекобожия - религия богочеловечества. Наше время обнажило природу спора: tertium non datur 2 . Или - или. Но для последовательного немарксиста non datur и secundum 3 . 3. Монистической системой, правомочной оценивать самое культуру и отдельные феномены, берется философия православия. 4. Генетическая зависимость культуры от культа заставляет искать истоков тем культуры в тематике культа, т. е. в богослужении. В нем - все начала и концы, исчерпывающие совокупность общечеловеческих тем в их чистоте и отчетливости. Культура же, от культа оторвавшись, обреченно их варьирует, обреченно искажая. Так, служанка, оставшись одна, повторяет как свое фразы и жесты госпожи. Творчество культуры, от культа оторвавшейся, по существу,...
Входимость: 1. Размер: 13кб.
Часть текста: по направлению к Парижу. Послав матери открытку с германской границы, Ал. Ал. написал ей из Парижа всего два письма - оба вялые и невеселые. "В общем - мне скучно, - пишет он во втором письме, - я брожу с утра до вечера по городу... В Лувре я тоже бродил, но мне мало что понравилось, смотреть трудно. Музей восковых фигур интереснее". Побывал он, конечно, и на Монмартре. "Все-таки я больше всего люблю это место", - объясняет он матери. Из Парижа уехали 6 июля н. ст. После утомительного переезда в вагоне без спальных мест и долгих поисков помещения Блоки нашли хороший отель с пансионом и взяли две комнаты с видом на океан. Первое письмо с места написано 7 июля н. ст. вечером: "Мама, вот мы где поселились! Местечко называется Guethary... Сейчас довольно свежо, погода еще не купальная. Прямо передо мной -океан, ничем не загражденный. Далеко под окнами - терраса из тамариндов и пляж. Волны так шумят, что заглушают железную дорогу, которая проходит сзади отеля (мы на узкой полосе берега, между ней и морем)... Прибой немногим слабее, чем в Биаррице, который сейчас светится справа от меня совсем близко (меньше 10 верст по берегу), и там - вращающийся маяк. Сзади нас - цепь Пиренеи, невысокая... Пока мне все это нравится, особенно - океан и небо. Сейчас все черное, только - огни Биаррица, какие-то далекие огни в океане и просветы в небе. Вся моя комната пропитана...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: квартала, непоправимо загаженного отелями; она соединяет площадь собора с площадью Синьории. Днем здесь скука, пыль, вонь; но под вечер, когда зной, спадет, фонари горят тускло, народ покрывает всю площадь, и очертания современных зданий поглощаются ночью — не мучат, — здесь можно уютно потеряться в толпе, в криках продавцов и извозчиков, в звоне трамваев. В этот час здесь можно стать свидетелем странного представления. Внезапно над самым ухом раздается сипенье, похожее на хрип автомобильного рожка; я вижу процессию, которая бегом огибает паперть Santa Maria del Fiore. Впереди бежит человек с капюшоном, низко опущенным на лицо, даже и без прореза для глаз. Он ничего не видит, значит, кроме земли, убегающей из-под его ног. Факел, который он держит высоко в руке, раздувается ветром. Сзади двое таких же с закрытыми лицами волокут длинную черную двуколку. Колеса — на резиновых шинах, все, по-совиному, бесшумно, только тревожно сипит автомобильный рожок. Перед процессией расступаются. Двуколка имеет форму человеческого тела; на трех обручах натянута толстая черная ткань, дрожащая от тряски и самым свойством своей дрожи указывающая, что повозка — не пуста. «Братья Милосердия» — Misericordia, — это они быстро вкатывают свою повозку на помост перед домом на углу Calzaioli. Так же быстро распахиваются ворота, и все видение скрывается в мелькнувшей на миг большой комнате-сарае нижнего этажа. Все это делается торопливо, не успеваешь удивиться, догадаться. Большей быстроты и аккуратности в уборке, кажется, не достигала сама древняя гостья Флоренции — чума. Ворота закрыты, дом как дом, будто ничего не случилось. Должно быть, там сейчас вынимают, раздевают — мертвеца. Но уже ни одна волна из нового прилива гуляющих офицеров, дам, проституток, торговцев не подозревает, что предыдущие волны...
Входимость: 1. Размер: 6кб.
Часть текста: петербургских друзей. В Москве я продолжала жить впечатлениями предыдущего сезона настолько, что не выдержала и в середине зимы поехала в Петербург на два дня. Приехав туда, сейчас же отправилась к Блокам. Александр Александрович, снимая с меня шубу, заявил с полуулыбкой: «Ну, Валентина Петровна, я стал серьезным», — на что я ответила: «Сейчас увидим». Оказалось, что серьезное настроение его быстро покинуло — через минуту мы шутили по-прежнему. Любовь Дмитриевна очень обрадовалась мне, но показалась грустной. Блок рассказывал о том, как он проводил эту зиму: читал доклады, много говорил с литераторами и поэтами — все о серьезном. Этот вечер прошел как будто бы так же, как прежние вечера, но, уезжая, я почувствовала ясно, что время снежных масок прошло безвозвратно. В 1909 году я приехала опять в Петербург осенью и пробыла больше месяца. Почти все вечера проводила у Блоков. Они вернулись из Италии. Александр Александрович написал цикл «Итальянских стихов»; читал их нам с Любовью Дмитриевной наизусть и особенно хорошо «Равенну». Блок сидел обычно на диване один, мы — в больших креслах напротив. Когда мы рассматривали фотографии и открытки, привезенные Блоком из Италии, он, между прочим, указал на одну из фресок, изображающую Благовещение, и сказал: «Как раз это Благовещение в моих стихах» 56 . Действительно, ангел на той картине был демоничный «темноликий ангел с дерзкой ветвью», в темно-красных развевающихся одеждах. После чтения «Итальянских стихов» являлось особое настроение, как будто мы переносились в иной мир. То были образы и картины «его» Италии. В такие вечера я чувствовала...
Входимость: 1. Размер: 39кб.
Часть текста: черносотенцы. Прошумело дело Бейлиса. Началась министерская чехарда. В правительственных кругах на первый план выдвинулись самые темные силы. Высший свет захлестнул океан мистического мракобесия. Всюду, - как раньше нетопырьи уши Победоносцева, - теперь торчала хлыстовская борода Распутина. Удивительную картину в это совсем больное, миазматическое время являло русское искусство. На болотной почве оно достигло, казалось, предела изысканности и утонченности. Конечно, все было строго расчислено и регламентировано: улицу обслуживали театры-буфф и кинематографы, скабрезные журнальчики и заслуженные поставщики бульварного чтива - граф Амори, Брешко-Брешковский, Вербицкая, Лаппо-Данилевская, элиту - Мариинская опера, прославленный балет, бесконечные вернисажи и премьеры, "Аполлон" и "Старые годы", неслыханно роскошные художественные монографии ценой в полтораста целковых. Примером самых рафинированных "художественных исканий" могла служить поставленная Мейерхольдом на императорской сцене "Электра" Рихарда Штрауса. Для этой необыкновенно пышной постановки было мобилизовано решительно все, начиная с самоновейших археологических разысканий в области крито-микенской культуры. Бедные актеры, копируя изображения на древних вазах, двигались "в профиль", с ненатурально выгнутыми руками. Спектакль провалился с треском. Блок отозвался двумя словами: "Бездарная шумиха". "Все, кто блистал в тринадцатом году...". Недаром...
Входимость: 1. Размер: 17кб.
Часть текста: что, в основном, в нашей студии преподавалась пантомима и музыкальное чтение, что было ново и интересно, студию посещали артисты наряду с начинающей молодежью. В середине зимы мы решили издавать журнал, который должен был освещать работы студии, заявлять о новых исканиях в искусстве. «Журнал Доктора Дапер- тутто — Любовь к трем апельсинам» стоил совсем дешево его издателям. Все сотрудники писали даром, художник Бонди и затем Головин оформляли его тоже gratis [78], редакция помещалась в квартире Мейерхольда. Подписываться на журнал заставляли родственников, которые были вовсе не причастны к театральным делам. Каждый номер выходил в количестве ста экземпляров. Разумеется, сейчас же был поднят вопрос об участии Блока. Любовь Дмитриевна выразила сомнение в том, что он захочет участвовать в нашем предприятии; по ее словам, он не чувствовал никакого пристрастия к комедии масок, которая как раз прежде всего интересовала издателей. Однако Любовь Дмитриевна ошиблась. Когда Блоку предложили взять на себя редакцию поэтического отдела, он согласился и даже сам давал свои стихи в журнал. В первой книге было напечатано его стихотворение «Анне Ахматовой», в четвертой — цикл, озаглавленный «Кармен», и в первой книге 1916 года — «Голос из хора». На суд Александра Александровича, собственно, поступал весь номер целиком, и Любовь Дмитриевна рассказывала, как он иногда сердился за какие-нибудь промахи, принимал наши дела близко к сердцу. Однажды я ему пожаловалась на то, что подписчики-родственники относятся с пренебрежением к нашему журналу, подписались из благотворительности и ни одной строчки не читают. Блок рассмеялся и сказал: «Не огорчайтесь, обыватели всегда говорят: «Какой же писатель Иван Иванович? Я вчера с ним чай пил». Теперь наш журнал стал редкостью, мне часто случается слышать фразу: «Не знаете ли, где можно достать журнал «Любовь к трем апельсинам»?» ...