Поиск по творчеству и критике
Cлово "SUI"
Входимость: 1. Размер: 42кб.
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Входимость: 1. Размер: 173кб.
Входимость: 1. Размер: 68кб.
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Входимость: 1. Размер: 65кб.
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Примерный текст на первых найденных страницах
Входимость: 1. Размер: 42кб.
Часть текста: почему книга, вышедшая в Москве, разрешена цензурою в Нижнем-Новгороде. Осенью 1904 года я поступаю вновь в Московский университет на филологический факультет (естественный я кончил в 1903 году), оказываюсь на одном курсе с С. М. Соловьевым, будущим поэтом В. Ф. Ходасевичем, Б. А. Садовским, В. В. Миландером, философом Гордоном, Б. А. Грифцовым и др. Университетские занятия мало отнимали у меня интересов и времени: интересовал лишь семинарий у С. Н. Трубецкого (по Платону) и у Л. М. Лопатина (по Лейбницу). Большое внимание занимал кружок но изучению Влад. Соловьева (участники: В. П. Свенцицкий, Эрн, С. М. Соловьев и др.), секция истории религии при обществе Трубецкого и главным образом «астровские среды», на которых произошла встреча «аргонавтов» моих московских воскресений с группой людей, собиравшихся у П. И. Астрова. Результатом этих встреч было два сборника нелепой «Свободной совести», издаваемой Астровым. Ядро сред составляли: П. И. Астров, его мать, Шкляревский, учитель гимназии, старый художник Астафьев, Эллис, я, Эртель, Рачинский, Сизов и др., а в периферию вошли почему-то часто появляющиеся там московские мировые судьи, а также Н. И. Астров, В. Ш. Астров, А. И. Астров, Эрн, Свенцицкий и др. Появились в том кружке разнообразные лица, как, например, проф. И. X. Озеров, имевший собеседование с нами на тему «символизм и общественность». Позднее на этих средах бывали: В. И. Иванов, Н. А. Бердяев, профессора Духовной академии. В 1908 г. Боборыкин читал здесь свой реферат о Леониде Андрееве. Темы собраний астровского кружка 1904—05 годов были самые разнообразные. Вот некоторые из них: я прочел здесь «Апокалипсис русской поэзии», «Психологию и теорию знания», Эллис читал «О Данте», М. И. Сизов — «Лунный танец философии», М. А. Эртель...
Входимость: 1. Размер: 5кб.
Часть текста: с плоскокрышими, высокими, похожими на башню трехэтажными домиками, с рядом снежно-белых, каменных куполов, прекрасным минаретом, рядом гробниц (Марабу), осененных пальмами, оливками и фиговыми деревьями. Мы живем с Асей в настоящем, арабском доме, одни, занимаем 3 этажа с крохотными, затейливыми, очаровательными комнатушками, то сплошь состоящих {Так в тексте.} из чудесных окон, то без окон вовсе; у нас - изразцовые полы, простенки, крутая лесенка и громадный, прямо на полу лежащий восточный диван; в комнатах курим арабские благовония. Кругом арабы: хозяйка наша - единственная француженка во всем селе (Радесе); в 1/2 версте, за горой село Maxulla, где устроены виллы французов; в Радесе же ничего европейского нет. Арабы - великолепны: это какой-то сплошной sui generis прерафалеитизм 2 - их жизнь. Все в жизни их размеренно, обдуманно, начиная с прекрасного одеяния, туфель, кошельков, чашек, и кончая домами с плоскими крышами: у нас с Асей великолепная плоская крыша, и мы по вечерам подолгу сидим там на ковре, поджав ноги калачиком; а недалеко (20 минут ходьбы) сверкает бирюзовое, Средиземное море. Я превратился в глупого, довольного эпикурейца: собираю ракушки, читаю арабские сказки и говорю глупости Асе: даже странно: в своем квиэтизме дошел до того, что стал плоско каламбурить 3 . Но я доволен, счастлив, чувствую, как с каждым днем приливают силы: наконец-то, после 6 безумных лет, состоящих из сплошных страданий, я успокоился. Я беспокоюсь только, что счастье, мне посланное, вдруг... оборвется. ----- Милый Шура, беги Ты от суеты, людей, Петербурга,...
Входимость: 1. Размер: 173кб.
Часть текста: они имели и общие точки соприкосновения. Позиции, с которых отрицался натурализм, были во многом подготовлены самим натурализмом. Типичные тенденции нового искусства, выразившиеся в стремлении резко расширить объем действительности, подлежащей изображению художника и в принципе иначе трактовать образ человека в этой действительности, были отражением общественных потребностей, на которые не мог ответить сам натурализм, перед лицом которых он обнаружил свою историческую исчерпанность. Оба эти течения — и натурализм, и символизм — резко антибуржуазны, но оба они несут на себе отпечаток общественного разочарования, проникшего в европейское искусство конца XIX в. В каждом из этих направлений на свой манер проявляется дух критики, вызова — в одном случае сопряженного с желанием сказать последнюю правду об этом несчастном мире, лишив его всех иллюзий, в другом — с потребностью выказать ему всю глубину презрения, решительное нежелание иметь с ним дело, разговаривать на его подлом языке, приспособленном для общения торгашей и обывателей. Почти близнецы, натуралисты и символисты, вместе с тем, и антиподы: одни видят перед собой пугающую, ненасытную и темную глубину Земли, другие — столь же страшную глубину Неба. Вместе же, их пессимизм охватывает всю Вселенную. Одни продолжают других, одни переходят в других. Оба эти направления кризисные — в них есть мрак, бессилие, но есть и потребность новой жизни. Натуралисты призывают художников мужественно посмотреть в лицо правде, отказавшись от привычки наводить на свои произведения академический глянец, равно как и от попыток приукрашивать жизнь средствами романтической идеализации. Но программа натуралистов отнюдь не носит чисто...
Входимость: 1. Размер: 68кб.
Часть текста: переменились. Началась японская война. Предреволюционный период уже чувствовался — с одной стороны, а с другой стороны, цвет зорь изменился (и в символическом и в метеорологическом смысле). Строчки А. А., обращенные некогда ко мне: «понял, что будет темно» 72 — осуществились. Душевная атмосфера темнела. Не было недавней лучезарности и в метеорологическом смысле: зори гасли, период особых свечений 1902—1903 гг., вызванный пепельной пылью, развеянной с места Мартиникской катастрофы по всей земной атмосфере, кончился 73 . Необыкновенные нюансы зорь сменились обычными. В отдельных сознаниях передовых символистов назревала едкая горечь. Самая атмосфера символизма плотнела, экзотеризировалась 74 , осаждалась книгами и литературой. Солнечный поэт того времени Бальмонт угашал свои лучи падением в тусклую «Литургию красоты». Наоборот, поэты тьмы и зла — Сологуб и Брюсов — крепли, очерчивались в своих произведениях («Огненный ангел» и «Мелкий бес»). Самая неуловимая стихия, нас обуявшая, проникая в...
Входимость: 1. Размер: 4кб.
Часть текста: отнести только к 19 августа", - на том основании, что, узнав из письма Л. Д. Блок от 18 августа точный срок ее возвращения в Петербург ("Мы пробудем в Шахматове до 23-го августа, затем в Петербурге" // Там же. С. 254), Белый, якобы, немедленно написал Блоку настоящее письмо с сообщением точной даты своего приезда. Однако в п. 165, отправленном из Москвы 20 августа, Белый информирует Блока о том, что ждет его ответа до 25 августа (надо полагать, по своему московскому адресу). Наиболее вероятно, что 19 августа, на следующий день по получении известия от Л. Д. Блок, Белый в ответном (несохранившемся) письме сообщил ей о своем решении приехать в скором времени в Петербург - не указывая точной даты. 20 августа Л. Д. Блок писала Белому из Шахматова: "Вы нас совершенно не услыхали, Боря, и приезжаете в Петербург. <...> Вы тоже исполните свое обещание - не употреблять насилия: будете приходить к нам, как писали, часа на два раз в неделю, не будете присылать посыльных, цветов, хулиганов, швейцаров и т. п., а также и потоков писем. Когда приедете, сообщите нам по почте Ваш адрес, и я напишу Вам день, когда Вы можете застать нас дома. - Ал<ександра> Андр<еевна> и Саша просят меня написать Вам, что хотя их письма и написаны до получения клятвы Вашей, но они от своих слов не отказываются. Когда они писали свои письма - желали Вам только добра" (Там же. С. 255). Наиболее вероятно, что решение приехать в Петербург именно 23 августа Белый принял немедленно по...
Входимость: 1. Размер: 11кб.
Часть текста: обладают нахмуренной эрудицией петербургских мистиков и всегда чуть-чуть ленивы и легкомысленны. Они не берутся решать всемирно-исторических вопросов и грешны празднословием и неумеренной шуткой. Петербургские мистики - теоретики в мистицизме, насколько я это сумел понять, а московские - больше практики, реалисты, наблюдатели. Если в Петербурге заняты пересмотром всех существующих и несуществующих постановлений вселенских синодов, в Москве или близ Москвы уже завелись юрисконсульты безмирных дел. Будучи московским мистиком и патриотом, я склонен полагать, что Москва наиболее центральное место и что, пожалуй, вне Москвы невозможно практическое решение многих вопросов. * * * Я ужасно люблю Мережковских за одно реальное знание (я сторонник реализма в мистицизме), а во всем прочем меня искренне удивляет их схоластичность, отсутствие часто у них понимания юмора, являющееся некоторым следствием духа тяжести, и пожалуй приговором, и вместе с тем что-то до оскорбительности распахнутое. Они взялись опрощать мистицизм, и странных дел знания никогда не будут им доступны. В этом совмещении духа тяжести, слепоты, тенденциозной и недалекой нетерпимости (пожалуй, некультурности), провинциализма с действительным знанием, трогательной искренностью и готовностью пожертвовать собой есть что-то детское, неразумное, облегчающее. Это ужасно, что они думают: продолжать на свой страх "Новый Путь"... Многое им простится за это самопожертвование. * * * Что это Вы говорите - будто страшно нам встретиться из-за официальности! 4 Вот уж нет! Я совсем не официальный человек. Приезжайте скорее! Гораздо легче говорить, чем...
Входимость: 1. Размер: 65кб.
Часть текста: очень немногим филологам. Так и случилось то, что филологи хватились переоценивать слишком поздно, когда переоценка уже давно была произведена – только не ими. Прежде, чем говорить о самом Катилине, я хочу коротко сказать о Риме его времени. То было время давно непрекращавшихся внешних войн и гражданских раздоров. Внешние завоевания старой республики (Рим был республикой с V века) все расширялись. С III века Рим стал перерастать сам себя, выходя далеко за пределы Италии. К тому времени, о котором идет речь, были уже завоеваны Сицилия, Цизальпинская Галлия, Сардиния, Корсика, Испания, Иллирия, Кареагенская область, Греция, Македония. Рим готовился овладеть на востоке Сирией, Малой Азией, Иудеей, Египтом, на западе Галлией Трансальпийской; все это досталось ценою потери республики, что произошло за 30 лет до Р. Хр.; после этого, великая держава, все продолжавшая внешним образом шириться и рости, стала погружаться в тени и уплывать из мира. «Падение римской империи» совершалось столетиями, медленно и неуклонно, преисполненное житейской пестроты и сутолоки, как все в мире; но ослепительный луч, пред'указавший это падение, сверкнул именно в это время, предопределив ход «человеческой трагикомедии» на столетия раньше. Иисус Христос родился за четыре с половиной столетия до гибели Римской Империи; через несколько десятков лет после Христа, Тациту уже выпало на долю оплакать падение старого мира и больной цивилизации и воспеть мощь и свежесть грядущих в мир варваров; а за несколько десятков лет до Христа бедному Катилине выпало на долю восстать против старого мира и попытаться взорвать растленную цивилизацию изнутри. Итак, Рим, счастливый обладатель республиканских вольностей и великодержавный завоеватель почти всего...
Входимость: 1. Размер: 36кб.
Часть текста: «Юры». И, наконец, третий период наших отношений, составляющий третью главу воспоминаний, — эпоха новой встречи и нового, прочного, ничем не замутненного понимания в основном ядре наших личностей при полной противоположности наших выявлений, интересов и оформлений нас в литературных и общественных кругах. Этот период тянется от 1910 до 1921 года, вплоть до смерти поэта. Звук и окраска всех наших встреч этого последнего периода протекают в теме темно-синего, глубокого, сосредоточенно серьезного оттенка, который выбран А. А. для цвета букв заглавия на третьем томе (издания Пашуканиса 107 ). В трех этих периодах личность А. А. очерчивается передо мною всякий раз по-новому. Новый ретуш ложится на то, что заставляет нас и в дружбе и во вражде одинаково живо поворачиваться друг к другу. Но одно общее остается во мне от этих, столь различных наших трех встреч, — утопической первой, трагической во многом второй и спокойно-трезвой и мужественной третьей, где слова «верность» и «доверие» друг к другу являются лучшим характером наших отношений: общее, целое — есть необыкновенная важность самого бытия А. А. для меня и моя обращенность к нему, к его миру мысли со всем, что я носил в себе. Все это показывает, какую роль играл он в моей жизни. Вероятно, он и не подозревал, сколькими статьями я ему обязан, сколько идеологических оформлений во мне созрело под импульсом его глубокой, молчаливой личности! Во многом он сам бывал для меня тою глубинной книгой, которую я читал, порою запутываясь, с трудом дешифрируя сложные и невнятные тексты этой глубинной книги, — разражаясь порой градом фельетонов и публицистических заметок против непонятого текста...