Александр Блок: Поиск по текстам произведений автора и критике. Cлово "1982". Классическая русская литература.

Примерный текст на первых найденных страницах

Входимость: 6. Размер: 73кб.

Часть текста: “любовь” и т. п.), или же как относительный мотив в ряду других мотивов-символов того же рода 1 . Мотив “жизни” превращается в мифопоэтическом символизме начала века в символику “Жизни” с большой буквы, т. е. в центральную для автомифологизации “мифопоэта” категорию судьбы, “живой жизни”, “подвига” или “жизнетворчества”, которая объединяет сферу “логоса”, т. е. “словотворчества” и (нео-) мифологизма, т. е. “мифотворчества”. Все три категории образуют треугольник “творчества”, который реализуется на уровне микрокосмоса как продукт и процесс человеческого “творения”, а на макрокосмическом уровне как постоянное становление творца. Между обеими сферами “творчества” (“творений”) действуют энергетические и имажинарные, т. е. образно-символические силы, объединяющие “realia” и “realiora”, “signans” — “signatum”, здешний мир и “мир иной”, семиотическую и ноуменальную сферу и т. д. Как...

Входимость: 3. Размер: 93кб.

Часть текста: Блок работал над поэтическим циклом «О чем поет ветер», который был завершен в памятном августе 1914-го и опубликован с посвящением Л. Д. Блок в марте 1915-го в «Русской мысли». Той же весной 1915 года поэт готовил новое собрание своих стихотворений для издательства «Мусагет». В этом поэтическом трехтомнике, вышедшем в 1916 году, недавно написанный цикл стал финалом третьего тома, а заключительное стихотворение «Ветра», «Было то в темных Карпатах» – последним стихотворением «трилогии вочеловечения», своего рода итогом, «последним» или почти «последним словом» Блока: как в «Русской мысли», так и в третьем томе второго «мусагетовского» собрания «Карпаты» печатались с откровенно полемическим четверостишием, впоследствии исключенным поэтом. Первоначальная редакция текста выглядит следующим образом: Было то в темных Карпатах,Было в Богемии дальней…Впрочем, прости… мне немногоЖутко и холодно стало;Это – я помню неясно,Это – отрывок случайный,Это – из жизни другой мнеЖалобный ветер напел…Что-ж? «Не общественно»? – Знаю. Что? «Декадентство»? – Пожалуй. Что? «Непонятно»? – Пускай;Все-таки вечер прошел. Верь, друг мой, сказкам: я привыкВникатьВ чудесный их языкИ постигатьВ обрывках словТуманный ходИных миров,И темный времени полетСледить,И вместе с ветром петь;Так легче жить,Так легче жизнь терпетьИ уповать,Что темной думы ростНам в вечность перекинет мост,Надеяться и ждать…Жди, старый друг, терпи, терпи,Терпеть недолго, крепче спи,Всё равно всё пройдет,Всё равно ведь никто не поймет,Ни тебя не поймет, ни меня,Ни что ветер поетНам, звеня…[Блок 1916: 255-256] Истолкованию этого демонстративно загадочного текста до известной степени помогает...

Входимость: 2. Размер: 31кб.

Часть текста: Совмещать домашние дела, не имея прислуги, со службой в театре, да еще таком отдаленном, было мудрено. Люб. Дм. приходилось утром ходить на базар и получать пайки, к 12 часам поспевать на репетицию и, вернувшись к четырем часам, сломя голову готовить обед. После обеда спешить на спектакль и поздно возвращаться домой уже без трамваев. Таким образом, выходило, что она почти не бывала дома, что очень удручало Ал. Ал. Вообще надо сказать, что чем дальше, тем больше нуждался он в постоянном общении с женой. Тут была причиной не только его нежнейшая и глубокая любовь к ней, но также ее здоровье, жизненность, детская беспечность и уменье отвлечь его от печальных мыслей своеобразной шуткой и неизменной светлой веселостью. Если бы она знала, что это последний год его жизни, она, конечно, и не подумала бы поступать в "Народную Комедию". В прежние годы Ал. Ал. тоже не любил, когда она уезжала или часто отлучалась из дому, но он переносил это все сравнительно легко. Теперь же он без нее тосковал, падал духом, не хотел приниматься за еду, пока она не вернется... Мать видела это и стала тревожиться за...

Входимость: 2. Размер: 55кб.

Часть текста: в некоторой степени восполнить эту лакуну. В середине августа 1921 г., как сообщала заметка в 804-м номере художественно-литературно-театральной газеты «Жизнь искусства» (16–21 августа), «в Петербурге образовался Комитет по увековечению памяти Александра Александровича Блока. В Комитет вошли: Андрей Белый, Р. В. Иванов-Разумник, Евгений Ив. Замятин, П. Е. Щеголев и С. М. Алянский» 2 . В числе первоочередных задач Комитета значилось и издание сборника воспоминаний о Блоке 3 . Об этом упоминал Андрей Белый в дневниковом тексте «К материалам о Блоке» (запись от 18 августа 1921 г.): «<…> обсуждали сборник (первый из предполагаемой серии имени Блока), в который вошли бы исключительно воспоминания о Блоке, по возможности без оценки. Кроме сего важен биографический материал в широком смысле слова; мы наметили круг людей, могущих дать ценные воспоминания о Блоке, как в ближайший месяц <…>, так и вообще. Сюда вошли лица, к которым предположено обратиться: Пяст, Е. П. Иванов, Г. И. Чулков, Городецкий, В. И. Иванов, Н. А. Котляревский, Штейнберг, С. М. Соловьев, М. В. Коваленская, Радлов, Анненков, Бердяев, Аскольдов, Сюннерберг, Мейер, Гиппиус, Е. В. Аничков, Замятин и др. <…> Для ближайшего сборника наметили группу лиц» 4 . Однако отдельное издание сборника осталось неосуществленным. К 22 августа Замятиным уже была написана небольшая некрологическая заметка о Блоке 5 , опубликованная вместе с некрологами издательства «Алконост» и Андрея Белого в 4-м номере «Записок мечтателей» за 1921 г. 6 В этом же номере был дан анонс 6-го – 7-го...

Входимость: 2. Размер: 34кб.

Часть текста: Гюнтеру? Очень возможно, что он - идиот. Он пишет мне всё открытки 6 , где говорится: сегодня я перевел 26-е стих<отворение>... Сегодня 40-е. Нельзя ли назвать все "Die Frau in Sonne bekleidet" {"Жена, облеченная в солнце" (нем.).}? Эти извещения и вопросы сыплются мелким дождичком из Мита-вы - с Балтийского побережья - культурно и неукоснительно. Право, я Тебя люблю. Иногда совсем нежно и сиротливо. Тебя никто не знает, но, как ты думаешь, знаю ли я Тебя? По кр<айней> мере, я этого всегда хочу. Ты знаешь, что со мной летом произошло что-то страшно важное. Я изменился, но радуюсь этому. Говорить об этом могу пока только с непосвященными. Но посвященным можешь быть разве Ты, никто кроме Тебя не услышит и знать не захочет. Но рядом с этим я совсем перестал бояться людей внутренно и доброжелателен ко многим больше, чем прежде. Куда-то совсем ушли Мережковские, и я перестал знать их, а они совершенно отвергли меня. Можно сказать, наплевали. Не знаю, надо так или не надо. Надрыва же никакого нет у меня и вообще нет надрыва. Я больше не люблю города или деревни, а захлопнул заслонку своей души. Надеюсь, что она в закрытом наглухо помещении хорошо приготовится к будущему. Часто из нее исходят все только одни гармоничные ощущения. Я никогда ничего не забуду в прошлом. Кто-то мне говорит, что я очень легко могу стать Купиной. Нет причины не верить. Преследуемый Аполлоном, я превращусь в осенний куст золотой, одетый сеткой дождя на лесной поляне. Ветер повеет и колючие мои руки запляшут свободно. Не могу сказать, как радостно и постоянно Тебя люблю. Если иногда в этом сиротливость, то я - "сам Господь своих вериг". Пришли рукопись 7 . Мы тоже пойдем в "Пиков<ую> даму". Спасибо за московск<ие> известия. Вяч. Иванову передам; я еще не был у него. Вот его адрес: СПб. Таврическая 25, кв. 24. Вечером. Сейчас вернулся от Сологуба, где видел...

Входимость: 2. Размер: 20кб.

Часть текста: посещаю художественный кабачок "Simplicissimus" 150 , принятый ласково его хозяйкою, Kathy Kobus, небезызвестною среди художников тем, что она выручала когда-то художника Ашби 151 ; и - создала ему имя; мне помнятся стены, завешанные рисунками и эскизами (все подарки должавших художников Kathy), веселые, красные лампочки, лысый скрипач, бритый, с ликом Бетховена, мне заявляющий: - Sonne in Br ust 152 . Помню - розу, которую каждый вечер преподносил Kathy Kobus я, как-то узнавшею, что я русский поэт; и - новатор (то - сообщили об этом, наверное, русские); словом: меня "Simplicissimus" принял; а это - значило: принят был в штаб я художественной молодежи: здесь были - баварцы, поляки, швейцарцы, приезжие из Берлина; и - русские; каждый день до 12 я сидел в "Simplicissimus " (встретился с Грабарем 153 раз); мое общество: милый юноша, польский поэт, секретарь художественного журнала "Chimera " 15 4 , Грабовский 155 (поляк и, как кажется, драматург), студент Паульсен, родственник философа Паульсена 156 , В. Владимиров (из Москвы, аргонавт), Дидерихсы 157 (брат и...

Входимость: 2. Размер: 29кб.

Часть текста: чтобы где-то не вспоминал о нем, возвращался к произнесенным меж нами словам, возвращался к строчкам, стараясь в них, через них понять Блока, завешенного мглою дней, мглою лиц; воспоминания о Блоке связалися с личными думами, с несомненными кривотолками, возникающими во мне; Блок был, быть может, мне самой яркой фигурою времени; увлечения, устремления к людям, с которыми Блок очень часто и не был знаком, обусловливались фазою моего отношения к Блоку; и - наконец: наши встречи настолько всегда диктовались идейными устремлениями, что я не могу не распространяться о некоторых идейных воздействиях, менявших мой облик и обусловливающих мой новый поворот к Блоку. В моем общении с Морозовой, Метнером, Булгаковым, Бердяевым, Трубецким подготовлялась мне тема: Россия. В ней свершилась и новая встреча с Блоком; так весь путь, мной проделанный без него, в результате которого появились романы "Серебряный Голубь" и "Петербург", подготовил возможность моей новой встречи с А. А. (уже автором стихов о России и "Куликова Поля"). Стихи о Прекрасной Даме когда-то нас сблизили с Блоком; а "Куликово Поле", "Серебряный Голубь" свели нас вторично. В Гоголе соединились мы снова; мы оба увидели в Гоголе муки боли, рождающей новое будущее России. О Гоголе писал я настороженно; о Гоголе писал Блок: "Перед неизбежностью родов, перед появлением нового существа содрогался Гоголь" {Статья "Дитя Гоголя" 95 .}... "Та...

Входимость: 2. Размер: 29кб.

Часть текста: Он долго колебался, не решаясь принять этот директорский пост, но в конце концов дал свое согласие. С 26 апреля он уже вступил в исполнение своих обязанностей и, как всегда, горячо принялся за дело. Актеры и администрация театра приняли его как нельзя лучше. Место главного режиссера занимал А. Н. Лаврентьев, управляющего театром - Гришин, главным администратором театра был Бережной 2 . Театр располагал большими средствами. Репертуар был почти сплошь классический - Шекспир, Шиллер, с прибавлением нескольких новых пьес: "Дантон" М. Левберг, "Рваный плащ" Сем-Бенелли, "Царевич Алексей" Мережковского и "Разрушитель Иерусалима" Иернфельда. Шли также комедии Мольера и Гольдони. Декорации писались лучшими художниками: А. Н. Бенуа, Щуко и т. д. Костюмы и постановка были роскошны. Ал. Ал. председательствовал на заседаниях, исправлял тексты переводных пьес, читал новые пьесы, сочинял речи, которые произносил перед началом и при закрытии сезона. Другие его речи служили темою для бесед с актерами и произносились по поводу первых представлений таких пьес, как "Отелло", "Король Лир", "Голубая птица" Метерлинка и др. Его же речи произносил Лаврентьев на красноармейских спектаклях перед представлением "Разбойников", "Дантона", "Рваного плаща", "Дон Карлоса" {Многие из этих речей напечатаны в "Жизни Искусства" и в собрании сочинений Блока.}. Ал. Ал. часто посещал Большой Драматический театр. Иногда прослушивал целую пьесу, иногда один или два акта, случалось ему...

Входимость: 2. Размер: 35кб.

Часть текста: для нашей матери бесчисленные томы Рокамболя 1 и других книг в том же роде. Такое чтение было его любимым отдохновением после научных трудов, которым он предавался со свойственной ему страстностью. Он проводил у нас целые часы в интересной беседе, среди клубов табачного дыма, и уезжал в свое Боблово, расположенное в 8-ми верстах. Боблово куплено Менделеевым гораздо раньше нашего Шахматова. Оно значительно больше его по количеству десятин, не так уютно, но как самая усадьба, так и местоположение - грандиознее. Бобловская гора высочайшая во всей округе. Отсюда открываются необъятные дали. Когда Дмитрий Иванович развелся с первой женой и вступил во второй брак с Анной Ивановной Поповой, он оставил старый дом и построил новый на открытом месте, выбрав для усадьбы самую высокую часть горы, из которой пробивался ключ студеной воды прекрасного вкуса, прославленный еще со времени прежнего владельца. Тут был устроен колодезь, а в нескольких саженях от него воздвигнут был и дом, большой, двухэтажный; верхний этаж, деревянный, нижний, каменный, с толстыми стенами - сложен был особенно крепко во избежание сотрясения при каких-то сложных химических опытах, которые Дмитрий Иванович собирался производить в своей деревенской лаборатории. Эта комната, где Менделеев проводил большую часть времени, напоминала своей причудливой обстановкой кабинет доктора Фауста. Окна ее выходили в сад, где приковывал взгляд величавый дуб, которому не менее трехсот лет; он был еще свеж и могуч, но его многообхватный ствол дал местами трещины и был скреплен железом. В новом доме было две террасы: нижняя, обвитая снаружи диким виноградом, и верхняя -...

Входимость: 1. Размер: 33кб.

Часть текста: и смысл, во всяком случае, не исторический, т. е. никакой объективности в ней нет. А. Григорьев под пером Блока вырастает в символический образ; судьба его - судьба русского человека, душа которого "связана с глубинами", с "прозябаньем дольней лозы", более сложная, чем души властителей жизни, стоящих только на "славных постах", под знаком "правости и левости". Судьба такого сложного человека - гибель, ибо властители жизни не прощают "касания к мирам иным". Даже о Грибоедове и Пушкине Блок говорит: "... они погибли. Их наследие было опечатано..." - "шумным поколением сороковых годов во главе с Белинским, "белым генералом" русской интеллигенции". "Белинский, служака исправный, торопливо клеймил своим штемпелем все, что являлось на свет Божий. Весьма торопливо был припечатан и Аполлон Григорьев..." Несколько раз оговаривается Блок: "Теперь, когда твердыни косности и партийности начинают шататься..." теперь, когда "русское возрождение успело расшатать некоторые догматы интеллигентской религии..." Но эти оговорки неубедительны. Не в исторической проекции видит Блок Григорьева: чувствует его как будто здесь, сегодня, в животрепещущей современности. Как будто еще сегодня "глумятся" над Григорьевым "властные", судя его с точки зрения "левости - правости", и травят за то, что он "не вмещается в интеллигентский лубок". Опять "страдает" страдалец, и опять "не от правительства"; терпит - но не за "идеи" (в кавычках); умирает, но не "оттого, что был честен" (в кавычках). До сих пор! - говорит нам Блок и подчеркивает следующими словами: Григорьев "обладал даром художественного творчества и понимания; и решительно никогда не склонялся к тому, что...

Поиск по творчеству и критикеCлово "1982"

Поиск по творчеству и критике
Cлово "1982"